Кандалы - Скиталец

Положительность и уравновешенность чувствовались в этой сильной и спокойной фигуре.

— Не ждал гостя?

— Где тебя дождешься? — шутливо улыбаясь и вставая, сказал Лавр. Ровный, грудной голос его показался Вуколу глубже, полнее прежнего. — Сколь годов прошло, думали — забыл про нас!

— А вот, видишь, не забыл! — возразил Владимир. — Видно, тянет его сюда! В Кандалы земским врачом едет!..

— Ну, как хорошо! Знал бы, не посылал Пашу в город! Лечиться поехала.

— Что с ней? — совсем по-докторски спросил Вукол.

— Да все то же, что и прежде, серьезного-то ничего… Жалко, без хозяйки мы покуда… Ну, да вот — наследница есть! Анюта, ставь самовар! — приказал он дочери. — А это вот сын единственный, богоданный!.. Одно время я богомольный был, так мы его у бога вымаливали!.. Без наследника негоже крестьянину.

Мальчуган с любопытством посматривал исподлобья на нового человека.

Вукол привлек его к себе, обнял, спросил потихоньку:

— Как тебя зовут?

Мальчик доверчиво потянулся к его уху и сообщил шепотом:

— Васянькой!

В это время в окне из темноты промелькнуло чье-то мужичье бородатое лицо. Заскорузлая рука постучала в окошко.

— Можно? — спросил глухой голос.

— Можно, идите в избу! — ответил Лавр и, улыбаясь, пояснил Вуколу: — Трезвенники хотят собраться. Узнали, что ты приехал!

Вошел приземистый мужик с золотой бородой и с ним еще другой, однорукий, с поврежденными пальцами на правой руке. Это были соседи, звавшиеся с детства Лёской и Аляпой, участники детских игр Лавра и Вукола, сообщники былого сожжения купеческого стога. Кроме крестьянского хозяйства, работали на чугунке. Однорукий Лёска лишился пальцев, когда был сцепщиком вагонов. Скоро изба наполнилась гостями до отказа. Большая часть собравшихся состояла из молодых парней, а также из сверстников Лавра и Вукола. Последним вошел приземистый, кряжистый человек с густыми, коротко подстриженными усами, в косоворотке и высоких сапогах. Это был Солдатов — фельдшер деревни Займище.

Он дружески расцеловался с Вуколом, обменявшись несколькими словами.

— Вроде как мужицкая партия собралась! — пошутил Вукол.

— Верно! — улыбнулся Василий, — организуемся! Официально мы сельскохозяйственное общество и «трезвенники», а на самом деле — новые люди деревни! А ты — как сюда? Врачом, говоришь? Начальником моим будешь?

— Врачом — да, но не начальником. Ведь я ж твой бывший ученик: за тобой годы самой важной работы, для которой всех нас теперь сама жизнь собрала!

— Правда, брат, сама жизнь! Итак, открываем наше собрание! Прошу слова.

Солдатову дали место в переднем углу, рядом с Лаврентием.

— В настоящее время, — начал он, — к нам приехал из столицы однодеревенец, для многих из вас — друг детства, товарищ ребяческих игр, а для меня старый товарищ: вместе учились, вместе жили, вместе многое переживали. Он теперь, кстати, может рассказать нам о том, что делается в столицах и больших городах. Я же хочу объяснить только деловую причину настоящего собрания… Дело в том, что все организованные по почину земства сельскохозяйственные ячейки, в том числе и наше общество, получили требование прислать своих уполномоченных на крестьянский съезд в губернской земской управе для обсуждения сельскохозяйственных вопросов. Следовательно, вы должны избрать из своей среды дельного и надежного человека, который мог бы высказать на этом съезде крестьянские нужды. Дело, казалось бы, несложное, но в настоящее время в городах, по слухам, создалось повышенное настроение. Я предлагаю просить товарища Вукола рассказать нам: что же на самом деде там происходит?

— Просим! — дружно зашумело собрание.

Вукол встал и обвел всех внимательным взглядом. На него смотрела толпа мужиков и парней с раскрасневшимися, взволнованными лицами; видно было, что речь Солдатова не была для них неожиданностью: деревня волновалась. Искристые глаза Вовки сияли весело, и, наконец, поднял на Вукола свой глубокий взгляд исподлобья Лаврентий.

— Я постараюсь, — начал Вукол, — по существу, коротко сказать о том, что делается теперь в Москве, откуда я приехал только что, возвратясь из Маньчжурии. Ну, так вот — в Москве действительно происходит что-то новое: во всех общественных местах, в клубах, в больших ресторанах и даже театрах собираются многолюдные собрания: публика валом валит, яблоку упасть негде, все столики займут, пить-есть не заказывают, хотя и снимается помещение под банкет. Говорят такие речи, за которые прежде в Сибирь бы сослали. Полиция на этих банкетах отсутствует. Правительство на все происходящее смотрит сквозь пальцы. Говорят речи о заведомо проигранной войне, мирных переговорах на условиях, позорных для нашего государства. Свободно говорят о предстоящей смене правительства и новых веяниях. Многие ждут конституции, другие — республики, прочие и сами не знают, чего надо ждать, и все-таки ждут. Даже картину один художник выставил: «Ждут». Выносятся резолюции насчет всяких свобод: свободы слова, печати, собраний, неприкосновенности жилищ и все прочее.

На этих банкетах всегда большой шум и крик, ораторов хоть отбавляй, и всем им хлопают, как в театре. Под этот шум аресты идут своим чередом: сидит в тюрьме и наш Кирилл. Но в тюрьмах тоже нет тишины: они полны арестованными, так что и сажать больше стало некуда. Тюремный режим ослабел, арестованные ходят из камеры в камеру в гости друг к другу, гуляют по коридорам и митинги в тюрьме устраивают. Тюремное начальство с ними обращается вежливо, а некоторым говорят: «Кто знает — может быть, завтра вы будете правительством».

Сидят в тюрьме и некоторые писатели, от этого их сочинения большой спрос имеют, книжки из рук в руки рвут друг у друга. Начальник тюрьмы лебезит перед писателями и просит словечко за него замолвить будущему начальству, когда из тюрьмы выйдут и займут высокие должности.

В литературе, конечно, тоже горячая работа идет: шумно и людно в редакциях. Газеты то и дело закрывает полиция, а редакторов в тюрьму отправляет, но этого уже никто не боится: даже новая должность объявилась: подставной редактор для отсидки в тюрьме! Большой грамотности от таких редакторов не требуется: вчера он был сторож, а сегодня редактор. Его дело не редактировать, а отсиживать в тюрьме положенный срок.

Слушатели дружно засмеялись.

— Царское правительство в больших хлопотах: некоторых министров смещают в отставку, заменяют другими, либеральными. Выпустили воззвание с призывом к доверию: это значит, чтобы погодили с петициями и резолюциями выступать, доверяли бы честному слову правительства. Воззвание кончается словами: «Сперва успокоение, а потом реформы!»

— Как бы не так! — слышались замечания слушателей.

— Вот и хотят, — продолжал Вукол, — разрешить, коли на то пошло, и мужицкие банкеты! Назначенный крестьянский съезд под предлогом сельскохозяйственного совещания есть не что иное, как желание успокоить крестьянство обещаниями, направить настроение в мирное русло. На этом съезде разговорами руководить будет начальство. В делегаты допустят только самых благонадежных и благомыслящих мужичков.

— Держи карман! — острили с мест трезвенники, — у народа просят доверия, а сами ему не доверяют!

— Поэтому от банкетов этих уклоняться вам все-таки не следует: может быть, и пройдет хоть один такой делегат, который смог бы не начальству поддакивать, а сказать всю правду о том, что наболело на душе у крестьянина! Ведь неудачная война эта обнаружила ужасные язвы нашего строя!.. Мы отстали от Европы на полтораста лет! Японцы вооружились на европейский лад! У них — первоклассный флот, а у нас — старые калоши! Их корабли быстроходнее наших, их пушки и ружья стреляют дальше, поэтому армия наша оказалась на положении безоружной толпы, которую японцы расстреливали, сами ничем не рискуя! Во все время этого позорного поединка вооруженного с безоружным мы не нанесли врагу ни одного хорошего удара, получая сами сногсшибательные затрещины!.. Отсталость наша грозит гибелью России, если народ не проснется, не сбросит бездарный помещичий класс и не перестроит по-новому управление страной!.. Мы непременно и экстренно должны сравняться с Европой, иначе государству нашему грозит раздел и обращение в колонию других государств! Вот почему неизбежна революция и коренное переустройство нашей страны!.. Если этого не будет — величайшие унижения и страдания будут уделом многомиллионного населения нашего государства! Является вопрос, давно поставленный поэтом Некрасовым:

Ты проснешься ль, исполненный сил,Иль, судьбы подчиняясь закону,Создал место, подобную стону,И навеки духовно почил?

— Но — да не будет этого! — продолжал Вукол: — наш народ полон сил! Он просыпается, и я верю — проснется. Лучшие люди нашей страны всегда верили в это пробуждение, предвидя великое будущее, которое возможно для такого народа! Много раз за свою тысячелетнюю жизнь погибал он, но погибнуть не мог и не погибнет! Сон его — богатырский, навеянный ненавистью врагов его! Трудно проснуться ему, но — раз проснувшись — больше не заснет!.. Я верю — не может он погибнуть, не изживши сил своих! Он