Некоторые вопросы теории катастроф - Мариша Пессл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну конечно, от этих упражнений мы, надо полагать, духовно переродимся?
– Не слышу тебя, – сказала Ханна.
– Бред собачий! – рявкнула Джейд.
– Уже лучше.
– Хер, – сказал Мильтон.
– Слабовато…
– Хе-е-ер!!!
– Дженна Джеймсон[393]? – крикнул Чарльз.
– Это вопрос или ответ? – откликнулась Ханна.
– Джанет Джакме![394]
– Выпустите меня отсюда нахер! – завизжала Джейд.
– Четко формулируйте задачи и граничные условия!
– Задолбали, домой хочу!
– Познакомься с моим дружком! – весь красный, крикнул Найджел.
– Сэр Уильям Шекспир! – заорал Мильтон.
– Он не сэр, – сказал Чарльз.
– Нет, сэр!
– Его не посвящали в рыцари.
– Не важно, – сказала Ханна.
– Дженна Джеймсон!
– Синь? – спросила Ханна.
Я сама не знала, почему не ору вместе со всеми. Что-то вроде заикания – переклинило, и все тут. Кажется, я мысленно искала подходящее имя, достойное того, чтобы его подхватил ветер. Хотела назвать Чехова, но вроде коротковато, даже если объединить имя и фамилию. Достоевский – слишком длинно. Платон – слишком пижонски, словно я хочу всех переплюнуть, назвав самый что ни на есть исток западной мысли и цивилизации. Набокова папа бы одобрил, но никто, в том числе и папа, не знает, как он правильно произносится («НА-бо-ков» – неверно, так произносят дилетанты, которые покупают «Лолиту», воображая, что это эротический романчик; а «На-БО-ков» звучит как пистолетный выстрел). Гёте – еще хуже. Мольер – интересный вариант (пока еще никто из наших не называл француза), но трудно кричать, грассируя. Расин мало кому известен, Хемингуэй слишком строит из себя мачо, Фитцджеральд – хорошо, но все-таки нельзя простить, как он обошелся с Зельдой. Гомер – отличный выбор, хотя папа говорил, что в сериале про Симпсонов это имя слишком опошлили.
– Будь… верен себе! – кричала тем временем Лула.
– Скорсезе!
– Веди себя прилично! – высказался Мильтон.
– Плохо, – сказала Ханна. – Никогда не старайтесь вести себя прилично.
– Не веди себя прилично!
– Не думай, а действуй!
– Реализуй свои скрытые возможности!
– Не подстраивайте свои чувства под рекламные лозунги, – сказала Ханна. – Ищите собственные слова. То, что у вас на душе, всегда прозвучит сильно.
– Тату во всю руку! – завопила Джейд.
От волнения лицо у нее сморщилось, как выжатое полотенце.
– Синь, ты слишком долго думаешь, – сказала Ханна.
– Э-э… Я…
– Кентерберийские рассказы!
– Миссис Юджиния Стердс! Пусть живет долго и счастливо с мистером Марком Баттерсом, только чтобы они не размножились и не заполонили весь мир своим потомством!
– Скажи первое, что в голову придет…
– Синь Ван Меер! – ни с того ни с сего ляпнула я.
Имя выскользнуло и поплыло, словно здоровенный сом. Я оцепенела, молясь про себя: хоть бы никто не обратил внимания.
– Ханна Шнайдер! – заорала Ханна.
– Найджел Крич!
– Джейд Черчилль Уайтстоун!
– Мильтон Блэк!
– Лула Джейн Малони!
– Дорис Ричардс, моя училка в пятом классе с огромными сиськами!
– Страсть – это не обязательно похабство. Смелей, не бойтесь быть серьезными! Настоящими!
– Не слушай, когда про тебя говорят гадости! Они просто завидуют! – Лула отбросила волосы назад, в глазах у нее блестели слезы. – Не отступай перед препятствиями! Никогда не сдавайся!
Ханна обвела рукой горы:
– Будьте такими не только здесь. Оставайтесь такими и там, внизу!
Следующий участок пути до вершины Сахарная Голова (обозначенный на карте зловещим пунктиром) должен был занять еще два часа. Ханна сказала, что нужно прибавить темп, иначе не успеем до темноты.
И правда, темнело на глазах. Костлявые сосны тесней обступили тропинку. Ханна снова завела отдельный разговор – на этот раз с Мильтоном. Они шли плечом к плечу, то и дело стукаясь рюкзаками, точно машинки на аттракционе «Автодром». Ханна говорила, а Мильтон кивал, согнувшись в ее сторону, как будто она подтачивала его крупную фигуру.
Я знала, как лестно и приятно, когда Ханна с тобой разговаривает, выделив среди всех прочих, – раскрывает мягонькую обложку, смело разглаживает корешок и перелистывает страницы, отыскивая место, на котором остановилась в прошлый раз, с искренним интересом узнать, что же будет дальше (она всегда читала так увлеченно, что ты невольно воображал себя ее любимой книгой – пока она тебя не отбросит и не примется с той же сосредоточенностью читать другую).
Двадцать минут спустя Ханна перешла к Чарльзу. Они то и дело заливались чаячьим смехом; Ханна, тронув за плечо, притянула Чарльза к себе, и на мгновение их руки сплелись.
– Тоже мне счастливая парочка! – фыркнула Джейд.
Пятнадцати минут не прошло, как Ханна уже шагала рядом с Найджелом (он, опустив голову и поглядывая на нее искоса, слушал с некоторым беспокойством). А вскоре Ханна перешла к Джейд, идущей впереди меня.
Естественно, я предположила, что вслед за тем настанет моя очередь, – я шла последней. Но, закончив разговор – Ханна советовала Джейд подать заявку на летнюю практику в «Вашингтон пост» («Надо быть добрее к себе, запомни!» – расслышала я), – она еще что-то шепнула Джейд на ухо, чмокнула в щеку и вернулась в начало нашей цепочки, не удостоив меня даже взглядом.
– Так, ребята, выше нос! – крикнула Ханна. – Мы почти пришли!
Когда мы добрались до места, во мне кипели с одинаковой силой обида и возмущение. Обычно стараешься не обращать внимания на предвзятость («Не может весь мир состоять в клубе фанатов семьи Ван Меер», – говорил папа), но, когда тобой вот так бессовестно пренебрегают, это неприятно. Как будто всем вокруг дозволено быть сосновыми иголками и только тебя заставляют быть смолой. К счастью, больше никто не заметил, что Ханна так со мной и не поговорила. И когда Джейд, сбросив рюкзак на землю, сладко потянулась, улыбаясь во все лицо, со словами: «Потрясающе! Она всегда умеет сказать именно то, что нужно», признаюсь, я соврала.
Я с энтузиазмом закивала и поддакнула:
– Умеет, умеет!
– Сначала поставим палатки! – скомандовала Ханна. – С первой я помогу. Только посмотрите сначала, какой вид! Просто дух захватывает!
Несмотря на Ханнин азарт, мне палаточный лагерь показался довольно унылым, особенно после величественных горных пейзажей. Среди корявых сосен была расчищена круглая поляна. На почерневшем кострище лежали обгорелые поленья, серые и лохматые, словно морда старого пса. Справа, за россыпью валунов, тянулась узенькая, как приоткрытая дверь, скальная полка – можно присесть, свесив ноги, и подглядывать за голой лиловой горной грядой, дремлющей под рваным одеялком тумана. Солнце уже утекло за горизонт, и только самый край неба пятнали желто-оранжевые потеки.
– Здесь кто-то был минут пять назад, – объявила Лула, указывая пальцем себе под ноги.
– Что там? – спросила Джейд.
Я подошла к ним.
– Смотрите!
Лула потыкала ботинком окурок.
– Эта сигарета не больше трех секунд как погасла!
Джейд, присев на корточки, осторожно подобрала окурок – так берут в руки дохлую золотую рыбку.
Осторожно понюхала и снова швырнула на землю:
– Точно! Я чую. За-ме-чательно! Только этого не хватало. Какой-то мерзавец дождется ночи, придет и всех нас поимеет.
– Ханна! – крикнула Лу. – Надо валить отсюда!
– Что случилось? – спросила Ханна.
Джейд показала на окурок.
– Эта стоянка очень популярна, – отмахнулась Ханна.
– Да, но сигарета еще тлела! Я видела оранжевую искру! – Глаза у Лулы были как блюдца. – Здесь кто-то прячется. Следит за нами.
– Не смеши.
– Никто из наших не курит, – сказала Джейд.
– Все нормально! Скорее всего, какой-нибудь турист здесь отдыхал, потом пошел дальше по тропе. Не волнуйтесь.
Ханна отошла на дальнюю сторону поляны, где Мильтон, Чарльз и Найджел пытались поставить палатки.
– Ей все шуточки, – сказала Джейд.
– Надо уходить! – не успокаивалась Лу.
– Я с самого начала это говорила, – бросила Джейд. – Кто-нибудь прислушался? Нет! Я, видите ли, всем только настроение порчу.
Она ушла, а я сказала Луле:
– Эй! Все будет хорошо.
– Правда?
Я кивнула, хотя никаких оснований для такого оптимизма у меня не было.
* * *Через полчаса Ханна принялась разводить костер, а мы сидели на валунах и ели подогретые на походной печке ригатони[395] с томатным соусом «Фра Дьяволо» и французский батон, твердый, как базальт. Сидели лицом к обрыву, хотя ничего уже не было видно – темный провал и густо-синее небо вверху. Небо никак не хотело отпускать последний клочок вечернего света.
