Пуритане. Легенда о Монтрозе - Вальтер Скотт

Под давлением этих доводов, понимая, что одинаково опасно как оставаться всем вместе, так и распустить армию, большинство вождей охотно признало, что, если бы были приняты условия мира, предложенные герцогу Монмуту через лорда Эвендела, цель, ради которой они взялись за оружие, была бы в значительной мере достигнута. Придя к этому выводу, они согласились подтвердить составленные Мортоном и Паундтекстом петицию и памятную записку. Между тем несколько вождей и те люди, чье влияние на массы было гораздо большим, чем влияние многих других, занимавших видные должности, рассматривали всякое предложение о заключении мирного договора, если оно не покоилось на принципах Торжественной лиги и ковенанта 1640 года, как не подлежащее обсуждению, нечестивое и богопротивное. Они настойчиво распространяли свои взгляды среди массы рядовых ковенантеров, которые не умели предвидеть и которым нечего было терять, и успели убедить многих, что робкие советчики, рекомендуя мир на условиях, обходивших молчанием вопрос о низложении королевской династии и о провозглашении независимости церкви от государства, были трусливыми пахарями, готовыми в любое мгновение бросить плуг, и презренными отступниками, выискивающими подходящий предлог, чтобы покинуть своих соратников. Эти резко противоположные мнения обсуждались в каждой палатке повстанческой армии или, вернее, в каждой хижине и лачуге, заменявших собою отсутствующие палатки. Резкость выражений, к которым прибегали обе стороны, приводила нередко к ссорам и потасовкам, и разногласия, раздиравшие эту армию страдальцев, не оставляли сомнений в ее грядущей судьбе.

Глава XXX

Проклятье этих споров и раздоров

Еще тревожит ваш совет.

На долю Мортона, хорошо понимавшего гибельность этих раздоров, выпало немало хлопот; всеми доступными ему средствами пытался он сдержать разбушевавшиеся страсти обеих партий. За этим занятием его и застал явившийся на третий день после его возвращения в Гамильтон достопочтенный мистер Паундтекст, заявивший, что он бежал от Джона Белфура Берли, который мечет громы и молнии из-за его участия в освобождении лорда Эвендела. Придя немного в себя после быстрой езды и несколько успокоившись, этот достойный священник принялся подробно рассказывать обо всем происшедшем в лагере под Тиллитудлемом в то памятное утро, когда Мортон его покинул.

Мортон так искусно скрыл свою ночную поездку и люди, которые были посвящены в его тайну, оказались настолько верными, что Берли до самого утра не знал о случившемся. Проснувшись, он первым делом спросил, приехали ли Тимпан и Мак-Брайер, за которыми еще в полночь он выслал гонцов. Ему ответили, что Мак-Брайер прибыл, а Тимпан, хоть и тяжел на подъем, с минуты на минуту должен прибыть. Тогда он послал за Мортоном, вызывая его на заседание, которое предполагал провести немедленно. Посланный возвратился с известием, что Мортон уехал. Он велел сходить за Паундтекстом. Однако, полагая, как сказал Мортону сам Паундтекст, что лучше не иметь дела с этими безумцами, почтенный священник, хотя и провел весь день в седле, тут же отбыл в свою мирную усадьбу, предпочтя ночную скачку возобновлению поутру спора с Берли, свирепость которого, при отсутствии поддержки со стороны Мортона, нагоняла на него страх. После этого Берли приказал привести к нему лорда Эвендела, и какова же была его ярость, когда ему сообщили, что того еще ночью увез отряд милнвудских стрелков, находившийся под командой самого Мортона.

— Негодяй, — воскликнул Берли, изливая свой гнев Мак-Брайеру, — низкий, трусливый предатель! Выслуживаясь перед правительством, он выпустил на свободу пленного, захваченного моими руками. Угрожая казнью этого пленного, мы наверняка завладели бы сильною крепостью, доставившей нам столько хлопот.

— Но разве она не в наших руках? — спросил Мак-Брайер, взглянув в сторону замка. — И разве не развевается над ее стенами знамя священного ковенанта?

— Это уловка, это всего-навсего военная хитрость, — ответил Берли, — чтобы досадить нам и поиздеваться над нами, чтобы вселить в наши души неверие и поколебать боевой дух наших воинов.

Но в этот момент прибыл один из людей Мортона с сообщением, что гарнизон вышел из крепости и что она занята отрядом повстанцев. Это известие не только не успокоило Берли, но, напротив, усилило его бешенство.

— Я стоял на страже, — говорил он, — я сражался, я ломал себе голову, как подорвать силы защитников крепости, я отказался от более важного и почетного назначения, я запер их в засаде, я отвел от них воду и отнял у них хлеб насущный, и когда их мужи уже были готовы предать себя в мои руки, чтобы сыны их стали рабами, а дщери — посмешищем всего нашего стана, приходит этот юнец, у которого еще не отросла борода, и срезает своим серпом мою жатву, и отнимает добычу, уже затравленную ловцом! Но разве работник не вправе получить свою плату, разве город вместе с пленными не достается тому, кто его захватил?

— Нет, — сказал Мак-Брайер, пораженный неистовством Берли. — Не горячись из-за неугодного богу. Небо знает, какое выбрать орудие; кто ведает, может быть, этот юноша…

— Замолчи! Замолчи! — воскликнул Берли. — Не отрекайся от своего прежнего и более мудрого мнения. Кто, как не ты, предостерегал меня от этого гроба повапленного, от этого куска меди, который я считал чистым золотом? Горе тем — даже если они в числе избранных, — кто пренебрегает советами столь праведных пастырей, как ты, Эфраим Мак-Брайер. Наши земные привязанности — вот что ввергает нас в заблуждения; отец этого неблагодарного сосунка был моим давним другом. Нам подобает быть столь же ревностными, как ты, Эфраим Мак-Брайер, лишь тогда нам удастся сбросить с себя бремя и цепи человеческих слабостей.

Этот комплимент задел в душе проповедника самую чувствительную струну, и Берли рассчитывал, что он без труда добьется поддержки Мак-Брайера в осуществлении своих замыслов, тем более что их мнения о церковном устройстве вполне совпадали.

— Немедленно едем в замок, — сказал он Мак-Брайеру, — в этой крепости должны найтись кое-какие старые документы, которые, если должным образом их использовать (а я знаю, как это сделать), доставят нам сотню всадников во главе с отважным вождем.

— Но разве подобает сынам ковенанта добиваться таким путем помощи? — спросил проповедник. — Среди нас и без того слишком много алчущих скорее земли, злата и серебра, чем слова господня; не через них свершится паше освобождение.

— Ты заблуждаешься, — возразил Берли. — Нам приходится распахивать тяжелую почву, и пусть эти корыстные люди будут орудиями в наших руках. Во всяком случае, эта моавитянка лишится своего имущества, и ни язычник Эвендел, ни эрастианин Мортон не овладеют замком и землями, хоть и домогаются жениться на ее внучке.

Сказав это, он отправился в Тиллитудлем, где забрал для нужд армии серебро и ценные вещи и перерыл архив и другие места хранения семейных бумаг, отнесясь с полнейшим пренебрежением к словам тех, кто пытался ему напомнить, что по условиям капитуляции обитателям замка гарантирована неприкосновенность их собственности.

Берли и Мак-Брайер, обосновавшись в завоеванной крепости, в тот же день встретились с Гэбриелом Тимпаном, а также с лэрдом Лонгкейла — последнего неугомонный священнослужитель успел, по выражению Паундтекста, соблазнить и отвлечь от света истинной веры, в которой он был воспитан. Собравшись вместе, они послали названному Паундтексту приглашение или, вернее, приказ явиться в Тиллитудлем на заседание. Памятуя, однако, о дверях с железной решеткой и о башне с темницей, Паундтекст решил избежать встречи со своими разгневанными товарищами. В силу этих соображений он удалился или, точнее, бежал в Гамильтон, принеся с собой весть, что Берли, Мак-Брайер и Тимпан также намерены направиться в этот город и что они сделают это тотчас, как только соберут достаточно сильный отряд камеронцев, опираясь на который смогут держать в страхе всю армию.

— Вы понимаете, — закончил Паундтекст, тяжело вздохнув, — что теперь в военном совете они будут располагать большинством голосов, так как лэрд Лонгкейла, хоть он всегда почитался одним из наиболее честных и разумных приверженцев умеренной партии, в сущности, ведь ни рыба ни мясо, а хорошей копченой селедкой его тоже не назовешь: кто сильнее, с тем и Лонгкейл.

Этими словами почтенный Паундтекст закончил свой невеселый рассказ. Он много и тяжко вздыхал, потому что ясно сознавал опасность, угрожавшую ему как со стороны неразумных недругов в своем стане, так и со стороны общих им всем врагов. Мортон убеждал его запастись терпением и успокоиться, сообщил о своих надеждах на успех переговоров о мире и об амнистии, которые ведутся через лорда Эвендела, и пообещал, что он снова сможет вернуться к своему Кальвину в пергаментном переплете, к своей вечерней трубке и вдохновляющей кружке эля, если только окажет поддержку и содействие в том, что предпринимает он, Мортон, для скорейшего прекращения этой войны. Утешив и успокоив Паундтекста, он добился от него героического решения дожидаться прибытия камеронцев, чтобы дать им генеральное сражение в военном совете.