Василий Каразин. Его жизнь и общественная деятельность - Яков Абрамов

Исходя из таких положений, Каразин в 1801 году писал Александру I и через 19 лет, в 1820 году, снова повторял: «Время укрепить расслабевающий состав нашего государства! Время заменить религиозное к престолу почтение другим, основанным на законах!» «Правители народов, – писал он в 1820 г. Александру I, – должны добровольными, ими данными постановлениями предварять постановления насильственные», и приводил в подтверждение разговор Бальи с одним из министров Людовика XVI, в котором министр выражал удивление, почему Национальное собрание недовольно теми уступками, которые сделал Людовик требованиям собрания, тогда как 10 лет назад эти уступки были бы встречены с энтузиазмом. Бальи отвечал, что собрание само теперь хочет сделать то, что оно с благодарностью приняло бы раньше от короля.

К сожалению, мы в настоящее время лишены возможности выяснить себе, что разумел Каразин под теми «законами», которыми, по его мнению, должна была ограничить себя монархическая власть. Дело в том, что документы, относящиеся сюда, доселе не напечатаны, исключая записку, представленную в 1820 году Александру I, которая, однако, напечатана с громадными, поглотившими все существенное, пропусками. Мы можем отметить только некоторые черты этих «законов», имея в виду как приведенные выше отрывки из записок Каразина, так и некоторые другие места опубликованных документов.

Несомненно, что Каразин не желал перенесения в Россию тех форм ограничения монархии, которые выработались западноевропейской жизнью. Это ясно видно уже из тех отзывов о западноевропейских конституциях и парламентах, которые приведены выше. Но, кроме того, он вообще был против пересадки на русскую почву западноевропейских учреждений, находя их непригодными для русской жизни. В письме к д-ру Реману, из которого уже был приведен выше отрывок, Каразин смеется над «нашими законодателями», желавшими «копировать все с иностранцев»: «Мы часто походим в наших учреждениях и постановлениях на известного князя Гагарина, петровских времен, который вздумал построить в Москве, на горе, дом на манер венецианский… Вы найдете в нем и крытую галерею, как будто над каналом, и ступеньки для схода к гондолам, и боковой парапет для защиты этих ступенек от высокой воды, и, наконец, даже кольца для привязывания гондол – словом, всё на своем месте, кроме самого дома».

В пояснительной записке к «Предначертанию о Харьковском университете», составленной в 1802 году, Каразин поясняет определеннее причину своего отрицательного отношения к заимствованию общественных форм и учреждений.

«Главный, может быть, недостаток этого проекта, – писал он, – состоит в том, что я полагал нас живущими в такое время, когда надобно скорее творить, чем подражать, и находящимися в таком положении, которое позволяет нам быть свободными от всяких предрассудков. Мне казалось, что в России все должно быть ново и своеобразно, как она сама, и что все должно быть соображаемо скорее с собственными ее нуждами, чем с обычаями народов, по всему ей чуждых, и с теми старыми, отжившими уже, их порядками, которых сами они продолжают придерживаться только по причине неподвижности у них общественного мнения. Гораздо легче по всем частям политического устройства вновь созидать, чем исправлять старое, и если какая-либо страна находится в таком счастливом состоянии, что может безнаказанно слушаться здравого рассудка, руководимого только отчетами прошедшего, то это Россия».

Отвергая заимствование с Запада, Каразин, по-видимому, предлагал воспользоваться указаниями, заимствованными из прошлого русской государственной жизни. Намеки на это находятся в тех отрывках тетрадей 5-й и 7-й записки, поданной в 1820 году, которые опубликованы. Так, в тетради 5-й говорится:

«Государи наши, быв представителями Бога вселенной с могуществом, которое по началам религии от него заимствуют, не могут, яко человеки, соединять в себе самих его премудрости. Вот почему для достойного и благотворительнейшего народам представления в своем лице высочайшего существа, для управления народами на земле, подобного его управления мирами, цари наши всегда были внушаемы государственною душою».

К сожалению, дальнейшее развитие этих мыслей, при напечатании в 1-м номере «Русской старины» за 1871 год, исключено «по обстоятельствам, от редакции не зависящим». Такие же пропуски пестрят и в тетради 7-й, из которой мы приведем следующий отрывок:

«Странно, что благословенный средний путь, указываемый нам религиею и обычаями любезного отечества издавна, путь, по которому одному век можно идти безопасно, остается до сих пор пустым!.. Что государи, которые должны быть беспристрастны, почти как Бог, которые, как Он, должны жить лишь в жизни миллионов существ разумных, им подвластных, управляются честолюбием, желанием поставить на своем как обыкновенные люди. Неужели они сию жестокость и непреклонность (свойственную только Наполеонам) почитают благородною твердостью, каковую должно иметь в добрых намерениях? Неужели они предпочитают лучше сто раз подвергаться ошибкам и даже опасностям, нежели призвать в помощь разум своего государства. Бог редко просвещает нас сверхъестественно. Он рассеял по лицу земного шара свои орудия. Должно употреблять их».

Исходя из того же положения о необходимости и обязательности для монархии руководствоваться «общественным мнением», прислушиваться к «совету разума государства», Каразин усиленно защищал право каждого подданного обращаться к власти с представлениями; в записке 1820 года, неоднократно цитированной нами, он сильно вооружается против «льстецов», истолковывающих государям право подданных делать представления как «оскорбление величества, порыв мешаться не в свое дело, тщеславное желание учить правительство».

«Возможно ли? – восклицал Каразин. – Я оскорбляю, открывая мои мысли (справедливые или ложные – все равно) тому единому, которому принадлежит знать их и от которого зависит дать им цену!..» «Я-де мешаюсь не в свое дело. А давно ли дело отечества, в котором я живу, в котором будут жить мои дети и внуки, которого монарх почитается отцом обширнейшего семейства, перестало быть моим собственным делом? Из какой азиатской системы взята мысль эта? „Учить правительство“ – выражение, изобретенное нарочно для уязвления самолюбия лиц, правительство составляющих. Но авторы, публично издающие книги о лучшем устройстве законодательства, финансов и проч., разве не более еще должны казаться виновными? А правительство нередко их награждает. Боже мой! и Ты позволяешь жаловаться на бедствия, которые ты посылаешь, и просить у тебя лучшего; а правительства состоят из человеков. Мы все учим и учимся до самой смерти. Несчастлив тот, кто вообразит, что ничего уже не остается ему узнать. Правительство есть сосредоточие, в которое необходимо должна стекаться всякая мысль о благе общем. Горе, если мы станем рассуждать на площадях подобно другим народам!.. Да и много ли нас теперь в России, желающих, имеющих и дерзающих говорить нечто правительству? Оно с сей стороны может оставаться покойным: ему не наскучат».