Лунный блюз - Виталий Вавикин

– Ничего, – говорит Лео.

Его тяжелые веки вздрагивают. Раз. Раз, два. Раз. Раз, два.

– Расскажи мне о том, что знаешь, – просит Кевин.

Лифт останавливается.

– Может быть, позже, – говорит Лео. – Может быть, позже…

Ист открыл глаза, освобождаясь от объятий дневного сна. Роннин. Свесившись с верхней койки, он что-то говорил своему сокамернику.

– Извини. Я задремал, – сказал Ист.

Морщинистая рука Роннина протянулась к его лицу.

– Хочешь заторчать? – Кулак разжался, обнажая тряпичный пакетик на изрезанной временем ладони.

– Что это?

– Счастье, напарник, – Роннин улыбнулся, демонстрируя желтые зубы.

– И что я буду должен тебе за это? – спросил Ист, не торопясь принимать подарок.

– После отработаешь, – подмигнул Роннин.

Ист стиснул зубы.

– Не будет этого, – процедил он.

– Не будет чего? – оторопел Роннин. – Ах! Ты об этом… – Он грустно засмеялся. – Я уже давно ни на что не способен, парень.

– Но ты сказал…

– Я сказал, отработаешь после. Устроишься в каменоломню на южных копях и рассчитаешься.

– Не знал, что здесь платят деньги.

– Нет. Не платят. – Роннин потер щетинистый подбородок. – Лишь дают некоторые привилегии, да кормят лучше. Начальник считает, что работа помогает скоротать время, поэтому считай, что, давая тебе работу здесь, они делают одолжение тебе. Понимаешь?

– К черту работу. – Ист хотел повернуться к стене.

– Глупец, – саркастично проскрипел Роннин.

– Я просто не хочу участвовать в том, в чем не вижу смысла. Ты уж извини, но если ты спятил, то мне это только предстоит.

– А кто сказал, что я спятил? – Бесцветные глаза Роннина хитро прищурились. – Думаешь, десятки зеков вкалывают на южных копях по доброте душевной?

– Я вообще ни о чем не думаю.

– А зря. Слышал о Стаппере?

– Нет.

– А о Минно?

– Нет.

– Тогда какого черта ты говоришь мне о безумии?

Они замолчали. Ист достал из пачки две сигареты без фильтра и протянул одну из них Роннину, в знак примирения.

– Ты уж извини, просто я такого наслушался о жизни в «Раках», пока мой брат сидел там… Сам понимаешь.

– Понимаю.

Дешевый табак потрескивал, сжигая белую бумагу.

– Так что там о южных копях?

– Только вот это. – И снова тряпичный пакетик на морщинистой ладони.

– Так вы берете это там?

– Да.

– Какой-то охранник проносит?

– На кой черт нам нужны охранники? – Роннин смолк, закрыл глаза. – Там этого дерьма и так навалом. Нужно лишь знать места.

– А как же охранники?

– Думаю, они сами торчат на этом. Не все, конечно, но многие. Слышал о Саймоне Йене?

– Нет.

– Он тоже был охранником. Здесь, на дне. Уволился незадолго до того, как ты пришел. Тот еще торчок! Говорят, он так пристрастился к этому дерьму, что не мог уже работать здесь. Думаю, он уже нигде не мог работать. – Роннин бережно погладил пакетик на своей ладони. – Это может дать все, о чем ты можешь только пожелать, Ист. Абсолютно все.

Вечный Даун крякнул, взваливая на свои плечи тяжелую кипу с грязным бельем. Вода в больших котлах бурлила. Пар заполнял прачечную. Мокрые трубы, извиваясь, уходили в стены. По их ржавым металлическим поверхностям катились капельки воды. Белый листок, затянутый в целлофан, перечислял несложные инструкции: проверить содержимое карманов, проверить наличие металлических деталей на одежде, проверить вес загружаемой в котлы одежды, нажать кнопку «стоп», открыть котел, загрузить одежду, нажать кнопку «пуск», принести новую порцию одежды, перечитать инструкцию. Грязные, уродливые пальцы Вечного Дауна скользили по белому листу. Каждый раз на протяжении последних пяти лет он повторял это с монотонностью робота. «Проверить содержимое карманов». Вечный Даун засунул руки в карманы тюремных брюк. Одни, вторые, третье… Грязные пальцы сжали тряпичный пакетик, неуклюже развязали шнурок. Черный порошок блестел в тусклом, желтом свете. Вечный Даун поднес его к самым глазам, принюхался, облизнул палец, макнул его в порошок и облизал. Слюна окрасилась в черный цвет. Сладковатый вкус наполнил рот. Вечный Даун довольно улыбнулся. Он любил сладкое. Очень любил. Толстый язык облизал тряпку, на которой блестел черный порошок. Вечный Даун зачавкал, пережевывая почерневшую слюну. «Жевать, глотать. Жевать, глотать…» – вертелось у него в голове. И никаких других мыслей не было. Никогда не было, начиная с тех самых пор, как его сварили в одном из этих котлов. Черная слюна скатывалась по пищеводу в желудок, попадала в кровь. Жевать, глотать. Жевать, глотать… Челюсти Вечного Дауна застыли. Жевать, глотать. Жевать, глотать… И где-то среди этого примитивного мыслительного процесса неожиданно появилось нечто новое, свежее, способное заполнить пустоту в сваренных мозгах. Глаза Дауна бешено завращались в глазницах. Мир становился другим – всеобъемлющим. Грязная одежда, котлы, белый листок с инструкциями… Бурление кипящей воды стало неестественно громким. Даун замычал. Котлы бурлили у него в голове. Котлы бурлили вокруг него. Желтая музыкальная игрушка обожгла его неуклюжие пальцы. Пружинный механизм разворачивался, рождая струнные звуки далекой, забытой Дауном мелодии. Она согревала и успокаивала. Она напоминала о матери и заботе. Даун снова зачавкал, ловя губами женский рыхлый сосок. Теплое, материнское молоко потекло в его рот. Он закрыл глаза и довольно заулюкал. Нежные руки гладили его светлый пушок на большой голове. Даун съежился, уменьшился в размерах. Теплая вода окружила его. Пуповина соединила с телом матери, сделав одним целым. Он был внутри нее. Он продолжал уменьшаться, сжиматься, терять формы и кожный покров. Он снова стал эмбрионом. Зародышем будущего человека. Без мыслей, без тела, без истории. Лишь только любовь. Любовь, в которой он был зачат. Чистая, непорочная. Мать и отец лежат в постели и строят планы на будущее. Они видят их еще не рожденного ребенка бухгалтером, юристом, инженером…

Даун замычал, понимая, что не оправдал их надежд…

Он вырос и превратился в монстра. Сначала монстр жил внутри него. Женщины, которых он насиловал на ночных улицах, извивались и кричали. Их зубы кусали его плоть. Их ногти царапали его лицо. Одни из них умоляли. Другие, потеряв надежду, лежали, безропотно позволяя ему терзать свое тело. Он чувствовал их боль. Боль физическую и боль душевную. Острая, всепроникающая боль, сломленного человека. И он видел себя – довольного, ухмыляющегося…

Даун заплакал. Заплакал, потому, что на смену боли всех этих женщин пришла новая, всепроникающая боль его родителей. Она вспыхнула в его голове тысячью ярких звезд…

Стальные тиски сжали его тело. Воспоминания. Десятки заключенных выволокли Дауна из камеры, заткнули его рот кляпом. Охранники, сдерживая монстроподобных собак, безразлично наблюдали за происходящим. Даун слышал топот ног, негодующие голоса. Он увидел дверь прачечной. Услышал, как бурлит в гигантских котлах вода. Пар обжег ему лицо. Он вцепился руками в железный край котла. Кипящая вода сожгла кожу на его ногах. Выше. Кто-то ударил его по голове. Один раз, другой. Руки Дауна разжались. Он зажмурил глаза, погружаясь в бурлящую воду… Боль. Много боли… Еще одна оставшаяся в прошлом ступень времени…

Сознание стало четким. Даун упал на колени и заплакал. Черная слюна текла по его подбородку, капая на пол.

Электрический чайник запыхтел и отключился. Говард взял с полки две чашки, бросил в них по пакетику чая и залил кипящей водой.

– Не нравятся мне все эти писаки, – сказал Ангер. Говард сел в кресло, кивнул. – Особенно после того, что произошло с Саймоном.

– А что произошло с Саймоном?

– Да я понимаю. Нашел бабу в Селене и уехал к ней, но людям-то не объяснишь…

– Думаешь, Кевин Грант приехал из-за этого?

– А что думаешь об этом ты? – Помощник заискивающе посмотрел на своего начальника. Лицо Говарда посерело.

– Послушай, Делл уже давно не моя жена и мне нет дела до того, с кем она живет и как.

– Да я понимаю…

– Но людям не объяснишь, – закончил за него Говард.

– Ну, да.

– Ну и черт с ними.

Они замолчали. Чай был все еще горячим. Ангер подвинул к себе чашку.

– Говард?

– Да?

– Ты читал книги Гранта?

– Нет.

– Потому что он любовник твоей бывшей жены?

– Ее книг я тоже не читал.

– А я читал.

– Надеюсь, в свободное время? – вымученно улыбнулся Говард.

– Да. – Ангер хихикнул, взял чашку с чаем, сделал глоток. – Горячий.

– Сахар в шкафу, если нужно.

– Нет. – Ангер уставился в свою чашку. – Джинджер все еще у матери?