О чём речь - Ирина Левонтина

Да, возвращаясь к заголовку. Слово какчество все помнят по монологам Аркадия Райкина, где слесарь обирает новоселов, устраняя собственные недоделки. Марк Азов, один из райкинских авторов, написал, что это слово «почерпнуто из лексикона евреев-портных: „Это, по-вашему, качество? Это какчество!“ Но именно тут Аркадий Исаакович учуял что-то родное и как сел на это словечко, так и не захотел слезать: придумал и „рекбус“, и „кроксворд“, а главное, вытянул всю „большую промблему“: „Государство мне платит за коликчеств о, а за мое какчество будешь платить ты, жилец“» (http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer6/Azov1.php). Забавно, кстати, что в слове какчество обнажена внутренняя форма слова качество – от как, какой, чего не скажешь о чисто балагурных словечках рекбус, кроксворд, промблема. Да они и не так запомнились, как какчество. То есть количество – это сколько (колико), а качество – это как (ср. аналогично: лат. quālitās – oт quālis). Чудесный и прозрачный, но редкий способ словообразования. Вот разве у философов еще есть слово из этой серии – чтойность.

Здоровое равнодушие

Когда-то уже довольно давно я увидела по телевизору интервью с журналистом и деятелем Рунета (весьма охранительного толка) Антоном Коробковым-Землянским. В частности, его спросили о гей-парадах, и он ответил, что к этому надо относиться со здоровым равнодушием. Если, мол, что-то меня напрямую не касается, то на это лучше не обращать внимания. И пояснил: если соседи бьют ребенка, то это меня, да, касается. Но если соседи бьют посуду, то пусть бьют, это их дело. Мысль вполне понятная. Весь вопрос в том, что человека, по его представлениям, касается, а что нет.

Но я задумалась над этим сочетанием – здоровое равнодушие. По какой причине Коробков не захотел воспользоваться дежурным словом толерантность, а выбрал нестандартное, даже парадоксальное сочетание? Парадоксальное оно вот почему. Дело в том, что русское слово равнодушие окрашено в особые тона. Конечно, можно сказать, например, твое равнодушие к пиву – и тогда мы почти ничего не узнаем о человеке, о котором говорим. Может, вообще он пламенный, а вот к пиву равнодушен, то есть безразличен. Другое дело – равнодушный человек. Это холодный, плохой человек. А неравнодушный человек – отзывчивый и хороший. И равнодушие просто так, без контекста, – это скорее что-то плохое. У Достоевского в «Бесах» есть сочетание болезнь равнодушия. И вот поди ж ты. Нам говорят о здоровом равнодушии, и мы прекрасно понимаем, о чем речь. И даже примерно понимаем, почему человек избегает слова толерантность.

Вообще русское слово толерантность имеет интересную историю. Оно употреблялось еще в середине XIX века – у Лескова, Достоевского и т. д. Вот пример, где оно использовано вполне современно:

Общество упорно отказывается дать свидетельство своей толерантности по отношению к людскому разномыслию, разночувствию и разностремлению, а в то же время само в собирательном составе своем не обнаруживает, чтобы оно опиралось на твердой почве самостоятельных мнений, и в несогласном шуме своем напоминает лишь ветром колеблемые трости (Н. С. Лесков. Русские общественные заметки, 1869).

На английский это слово здесь вполне можно было бы перевести как tolerance. Аналогично и с другими европейскими языками. Потом слово толерантность как-то подзабылось за ненадобностью, вернее, осталось только в качестве биологического термина. А в последнее время, в ходе интенсивного освоения «западных» ценностей, вошло в моду. Однако многие люди сразу его невзлюбили.

Вот представим себе: узнают люди новое слово. Что же оно значит? Им говорят: ну, это по-русски терпимость. Да и словари пишут: толерантность, мол, – это терпимость к чужому образу жизни, поведению, чужим обычаям, чувствам, верованиям, мнениям, идеям (Брокгауз и Ефрон, правда, толкуют толерантность более узко, как веротерпимость). Ну хорошо, вот есть два слова – терпимость и толерантность. Но язык не терпит дуплетов. И они сразу начинают как-то притираться, распределять сферы влияния, диссимилироваться. А как они распределяются – это вообще-то довольно предсказуемо. Когда одно и то же в русском языке обозначается и русским словом, даже если это и калька с иностранного, и заимствованием, то можно предположить, что первое будет дрейфовать в направлении чего-то исконного, а также внутреннего, связанного с чувствами, искреннего и относящегося скорее к отдельному человеку, а второе будет осмысленно как что-то несколько чуждое, связанное с поведением, возможно, фальшивое, а также скорее социальное. Например, верность и преданность – это в душе конкретного человека, а лояльность – в поведении, возможно и лицемерном, и это нечто более общественное. Когда слово лояльность только появилось в русском языке, этого в нем не было.

Так примерно и вышло с терпимостью и толерантностью. Сейчас очень часто противопоставляют плохую толерантность хорошей терпимости. Вот типичный заголовок статьи: «Толерантность: терпимость или вседозволенность?» Многие люди говорят: ненавижу толерантность, потому что толерантность значит «Моя хата с краю, ничего не знаю». Другие говорят: не надо учить детей толерантности, толерантность – это пораженчество. Толерантность часто связывают с равнодушием, опять-таки по контрасту с терпимостью. В терпимости очень ясно ощущается глагол терпеть, в частности, возникает ассоциация с другим его значением: терпеть боль. Мол, мы, страдая, терпеливо выносим недостатки других людей, как терпят боль, холод, голод. Соответственно в случае толерантности мы не то что терпим, а просто ничего не чувствуем. Особенно же характерна подобная риторика для православных текстов:

Терпимость – это русское понятие, которое возникло из православного отношения к жизни. <…> Мы должны терпеть несовершенство других, понимая, что и сами несовершенны. Таким образом, терпимость предполагает активную оценку действительности: четкое разделение хорошего и плохого, и терпение по отношению к тому, что еще не в силах измениться к лучшему. Толерантность – это западный термин, который возник из либерального отношения к жизни. Он не синоним терпимости, потому что за ним стоит совершенно другая концепция. <…> Поэтому толерантность безразлична к понятиям хорошо или плохо в абсолютном смысле этих слов. Она ориентируется на временные понятия, которые обеспечивают текущее спокойствие. <…> Человек должен быть безразличен ко греху, извращениям и растлению других людей, т. е. ко всему, что его лично не касается. При этом он сам может все это совершать, требуя толерантности к себе со стороны других (http://www.missionary.su/theology/13.htm).

Между тем, например, у философа Владимира Соловьева было другое понимание терпимости:

Так называется допущение чужой свободы, хотя бы предполагалось, что она ведет к теоретическим и практическим заблуждениям. И это свойство и отношение не есть само по себе ни добродетель, ни порок, а может быть в различных случаях тем или другим, смотря по предмету (наприм., торжествующее злодеяние сильного над слабым не должно быть терпимо, и потому «терпимость» к нему не добродетельна, а безнравственна), главным же образом смотря по внутренним мотивам, каковыми могут быть здесь и великодушие, и малодушие, и уважение к правам других, и пренебрежение к их благу, и глубокая уверенность в побеждающей силе высшей истины, и равнодушие к этой истине (Оправдание добра, 1897).

Это очень близко к тому, как понимают толерантность те люди, которые являются ее адептами: даже не соглашаясь с позицией другого, пытаться его понять, и даже не понимая, признавать право другого человека жить по-своему. До тех пор, разумеется, пока это не затрагивает права других людей. Часто заимствуется слово, которое как будто имеет аналог в языке. Но у аналога совсем другие ассоциации, другая культурная «бахрома». И вот берется новое слово, берется вместе с целым пластом представлений и ассоциаций. Но тогда слов оказывается два, и тут уж они начинают конкурировать по внутренним законам языка. Пока непонятно, чем дело кончится с толерантностью и терпимостью. Поживем – увидим.