Мама, или Самое настоящее письмо на Земле - Женя Т.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он ушел спокойно. Так, будто за бутылкой в соседний магазин. Нас не было с ним — тебе на работе задержали отпуск, и ты не успела буквально на пару дней.
Ты позвонила мне и с миром рассказала обо всем. Миром внутри. Я тихо плакала и долго бродила по парку Политеха, мысленно утешая тебя. А ты — бродила по детству, наверное.
декабрь. 22
Я просто умерла в один момент. И, пожалуй, я даже помню тот самый момент — когда меня не стало.
14 декабря, 22
Мам, он сказал «люблю». Он сидел напротив и смотрел прямо в глаза. У него столько добра, мама. От его добра светится мир вокруг. Только я, мне кажется, от его добра не свечусь — но стою, живу все еще; его только добро дает мне силы искать что-то где-то, стучаться куда-то, писать все это, верить даже будто бы, что будет дальше жизнь, когда закончится война, преследования, бедность. Верить, что все правда будет хорошо — пустая фраза, конечно, но так или иначе, если мы, несмотря на все эти грозы, будем таким сильным одним, то… Все точно будет хорошо.
Мы встретились три года назад, когда я была разбита и пила, он — безупречно красив в своих оковах.
…пьяный май. Такой же, как и три года назад. Бар. Тут в голове гиппокамп сминается и начинается цирк со срединно-височным узелком в главной роли.
Он что-то смешивает, что-то рассказывает — о Ромео и Джульетте, «Сексе в большом городе», твистах на Маргариту; я, конечно, слушаю, но больше внимательно наблюдаю за его руками, он облачен в бордовый костюм…
А об остальном внимательно рассказала в другой своей книжке — «Дневник Йона». Вот там обо всем. А здесь — о тебе.
декабрь, 2022
Все решилось: он идет работать туда, куда так мечтал попасть. А я… остаюсь рядом. Какое-то время физически, потом — ментально, долго ментально, раунд.
А я… боюсь, что меня не станет. Я не совсем понимаю, отчего этот страх. Как будто хороню, а не на работу в лучший бар мира отправляю! Как будто прощаюсь. Как будто все. Почему во мне нет искренней сумасшедшей радости за все то классное, яркое и хорошее, что наконец происходит с ним? Он это заслужил. А я думаю о себе. Куда я денусь? Где я буду? Одна в чужой стране, без языка, без слов, в тотальном психическом раздрае, который удерживается единым целым только от взгляда и доброго слова его. Кажется, я стала собственницей. Только мой — больше никому. Так привыкла, что 24/7 вместе, будто бы в этом находить себя, быть собой.
январь, 2022
Но нет, — и все опять благодаря ему. Он вскрыл во мне эту вену — Т9 бойко заменяет на веру, — потерянную где-то в складках проактивного, но не продуктивного по Фромму жира: он напомнил мне, что я умею в слова и строчки, и мысли, и собирать все это дело в текущие-перетекающие абзацы, и делиться даже этим с миром, а не прятать на облаках. Пока дни — пишу и плачу, пью кофе и коктейли, плачу и пишу.
Нет меня, мама, мира нет, его нет, тебя нет, но глоток текилы — и легче, свободнее, и улыбка ложится, и голова чуть проходит.
А ты, мама… не спасла меня, ух, только посредством тебя, дорогая, моя родная страна — нашла же самый подлый, черт побери, способ! — погубила совсем мое спасение.
август, 2008
Мы с бабушкой и сестрами были тогда в моем родном селе. Тебя не было с нами. Но с самого утра в воздухе висело ощущение чего-то такого, будто мы здесь всей компанией. Бабушка отчего-то тревожно ходила из угла в угол и места себе не находила, тепла грудь в области сердца, бросала взгляд из стороны в сторону, приговаривала: «Что-то случилось, точно что-то случилось»…
В этот день мы с ней уезжали из села в город — к тебе. Ехали быстро, ехали тревожно, ехали с опаской. Я поглядывала на бабушку со смятением, зная, что она умеет с ничего себя накручивать. Но что-то и я чувствовала — и тоже с утра — потому какая-то причастность к ее не-состоянию на «пустом месте» не отпускала и меня.
Мы примчались в наш город под ночь — тогда и стало известно, что беда случилась с папой. «Небольшая авария, гематома. Он в госпитале, но все хорошо», — сказала ей ты. Успокоила, убедила. А когда она уехала, закрыла лицо руками и громко разрыдалась, тряслась и снова утирала слезы по своим скуластым щекам.
— Так что произошло, мама?
— Папе делают операцию. Пока неизвестно, выживет он или нет.
— А… какие прогнозы?
— Не знаю, дочунь, совсем не знаю. Закончат операцию и… узнаем.
Его футболка висела — сохла — на моей спортивной стенке. Темно-зеленая. Небольшая. Я взяла ее к себе, обняла и, порыдав прилично в диком страхе, попробовала уснуть. Слезы помогают в этом деле — получилось. Мне было ужасно страшно. Ты не спала, я знаю точно, всю ночь, и, кажется, только тогда я поняла, что ты любишь его. Что ты не просто живешь рядом и страдаешь, но что ты не представляешь себе без него жизни. Такой боли, такого страха, такого волнения на твоем лице я не видела ни в один из тех моментов, что описывала выше. Какое у тебя сердце, мама.
А я — тоже пыталась представить себе жизнь без папы. И благодаря книгам там, фильмам я смогла — но это было кино про серость, про какое-то тотальное ничто, про пустоту. Такой жизни никому из нас не хотелось.
Знаешь, расскажу тебе одну тайну, мам. Я всегда связывалась с папой силой мысли — да, у нас был (а может, и есть!) тайный канал коммуникации. В те томительно-тревожные вечера, в которые он где-нибудь задерживался (будем откровенны, чаще всего варианта было лишь два: работа и попойка), я сильно-сильно напрягала лицо, лоб, сжимала губы, сдавливала указательными и средними пальцами обеих ладоней виски и молила: «Папа, папа, где ты? Папа, прием. Папа, я волнуюсь, приди
