Сборник рассказов - Александр Кабаков

— Вот, буду ждать этот кораблик! — сказала Анаит.

Сандра Ливайн. Эплвуд, Нью-Джерси. Будний день

Я решила его убить, только исчерпав все прочие методы воспитания.

Мне казалось, что теперь-то самое трудное позади. Решение было принято, я плакала целую ночь, прощаясь с ним, только под утро успокоилась, вспомнив все хорошее, что он мне сделал, и заснула, почти простив его: если ситуацию разрешить его убийством, побеспокоившись, чтобы смерть была безболезненной, мы будем вполне квиты.

Я все подсчитала. С одной стороны — то, что я от него получила, с другой — пятнадцать лет жизни, которые я на него потратила. С одной — его намерение уйти от меня, с другой — мой план. В конце концов, он ведь тоже собирался меня в некотором смысле убить, зачеркнув эти пятнадцать лет и обеспечив мне как минимум еще пять одиночества в ближайшем будущем. Итого — двадцать. А всего проживу я, допустим, семьдесят пять. Значит, почти треть жизни он у меня отнял, то есть на треть убил. А я тоже отниму у него не больше трети, поскольку в свои пятьдесят два он уже две трети наверняка прожил. Вот и весь баланс.

Согласитесь, я неплохо считаю. Причем в уме! Я даже подсчитала, что может получиться в других вариантах. Например, вполне вероятно, что я не выйду замуж не только спустя первые пять лет после его ухода — вернее, смерти, — но и все десять. Тогда получится, что он отнял у меня почти полжизни, а я у него уже никак не смогу отнять половину, потому что вряд ли он прожил бы до ста четырех…

Тут я немного запуталась и начала просчитывать третий вариант, в котором я вообще уже не выходила больше замуж. Вон сколько моих ровесниц, и даже очень привлекательных, и хороших хозяек, и все такое, не замужем. Чтобы снова не заплакать, я быстренько заснула.

А утром все оказалось гораздо сложнее. Потому что одно дело решить, а другое — действительно убить. Можете попробовать сами и убедиться. Вот специально, чтобы проверить: придумайте, как именно кого-нибудь убить, необязательно даже собственного мужа, пусть совершенно постороннего человека. Вот увидите, ничего толкового не придумаете. А мужа, причем так, чтобы на вас не пало подозрение, еще труднее! Кому еще нужно убивать мужа, кроме жены? Вообще мне кажется, что чужих людей убивают только на войне.

Я даже почти не заметила, как выжала сок из морковки и зеленого яблока, хотя обычно очень боюсь соковыжималки — она грохочет, и в нее можно засунуть пальцы. А тут настолько задумалась, что и выжала, и выпила, и ничего не почувствовала, и кофе тоже сварила как-то механически, без нетерпения, и тоже выпила, и кусок сыра съела — и хоть бы что. А ведь я очень люблю поесть, и оттого, что ем мало и считаю калории, люблю еще больше.

Но в это утро ничто меня не радовало, потому что я никак не могла придумать способ убийства.

Проще всего, конечно, отравить его.

И никто не удивился бы, решили б, что он выпил лишнего, ведь он, как всем известно, пьет много, почти не пьянеет и от этого пьет еще и еще. Вполне может когда-нибудь допиться и без моей помощи, сердечный приступ, не успел набрать девятьсот одиннадцать — и все…

Но я не могу ждать.

Следовательно, надо, во-первых, найти яд, во-вторых, растворить его в бутылке его любимого старого Jack Daniels и, в-третьих, сделать так, чтобы он выпил именно этот бурбон и в достаточном количестве. Потом надо позаботиться о том, чтобы уничтожить все улики — то есть недопитый виски вместе с бутылкой… Стоп! А то, что останется у него в желудке? Будет вскрытие, как бывает во всех фильмах, всякие анализы, обнаружат яд… И, конечно, сразу заподозрят меня. Кстати — а где же взять яд? И какой? И как его растворить — в закрытой бутылке не растворишь, а открытую — как ему подсунешь? И вообще он пьет в барах, а дома выпивает только последний стаканчик перед сном, бутылка стоит в его кабинете, на полке среди университетских призов, подмену он, с его сверхъестественной наблюдательностью, обязательно заметит…

И этот способ — отравление — был еще самый простой из всех, которые приходили мне на ум! Представляете? А когда я начинала обдумывать, как застрелить его из пистолета, или задушить его же брючным ремнем, или зарубить топором, как убили старуху в каком-то русском романе, у меня вообще голова начинала идти кругом. Откуда я возьму пистолет? Я даже не знаю, где он хранит свой. Как я стащу его пояс, не вызвав его удивления? Я же говорю, он дьявольски наблюдателен. А я, кстати, не наблюдательна вообще, не запоминаю мелочей, так что обязательно на какой-нибудь попадусь.

А топора у нас дома нет — я вообще смутно представляю себе, как он выглядит. Вспоминаются только клетчатые рубахи и бороды канадских лесорубов, которых я видела по телевизору.

В общем, получалось так, что убить его мне никак не удастся, и остается только ждать, когда он меня бросит, а он меня, конечно, бросит, и одно утешение — ждать осталось не слишком долго, хотя бы это хорошо, ждать я не люблю, все, что должно произойти, должно произойти немедленно.

Вообще-то я понимаю, что у вас уже могло составиться представление обо мне как о законченной идиотке, к тому же необразованной. Уверяю вас, что это не так. Заметьте: мне далеко не восемнадцать, и мужу моему за пятьдесят, мы вполне зрелые люди, прожившие вместе очень долго, и вообще — до замужества я закончила колледж. Просто с некоторых пор я взяла за правило, размышляя на любую тему, формулировать все очень ясно, даже примитивно, чтобы не оставалось возможностей для самообмана, ухода от прямых ответов самой себе.

Итак, что происходит? Мой муж, как я полагаю, влюбился и собирается уйти к своей любовнице, только еще не решил, когда и как именно, чтобы не вызвать с моей стороны серьезного сопротивления. Я ни в коем случае не могу этого допустить, потому что останусь не просто одна, но одна и без средств. Ну, не вообще без средств, но без тех средств, которые могла бы получить, оставшись его женой до тех пор, пока я сама не решу это прекратить. Конечно, будет развод, суд, и я получу все, что мне полагается. Но почему я должна терять то, что мне не полагается, то, что мне не выделит суд? А его будущие доходы? Он при любом естественном развитии событий умрет раньше меня, так что рано или поздно я получу все, а не часть — но только в том случае, если не появится новой наследницы.

Следовательно, он должен умереть не просто раньше меня, но не успев эту новую сделать наследницей.

Можно, конечно, заняться ею, а не им. Но, во-первых, ее еще надо определить среди сотни-другой его знакомых и коллег женского пола, потом разыскать и, главное, убить — трудностей еще больше, чем с ним. Однако и это не сняло бы проблему навсегда, спустя какое-то время снова сложится точно такая же ситуация. Он обязательно найдет какое-нибудь утешение в безутешном горе, и этим утешением буду не я… Во всяком случае, есть большая вероятность, что не я. А я не хочу оставлять ужасной судьбе даже одного шанса.

Но топора нет.

Я все еще думала о том, что топора нет, точно так же, как нет яда и пистолета, когда услышала, что по гравийной дорожке прошуршала его машина, а через минуту лестница тихо заскрипела под его шагами.

— Я дома, дорогая, — громко, чтобы я услышала, где бы ни находилась, произнес он ритуальное приветствие и прошел в свой кабинет. С некоторых пор он избегал здороваться обычным «здравствуй» — только такими же ритуальными «доброе утро, дорогая» и «добрый вечер, дорогая». И это при том, что утром он видел мое опухшее от очередной бессонной ночи лицо. И «добрый вечер» бывал часа в два ночи, когда он еле стоял на ногах от выпитого, и несло от него не только бурбоном, но и явно не его парфюмом, а я опять была заплаканная, уставшая от бессонного ожидания. Зачем я его ждала, почему стояла в дверях своей спальни, а не спала спокойнейшим сном? Волновалась за человека, которого уже решила убить? Глупость какая-то, как из юмористического телешоу…

— Я тоже, — ответила я и, переждав, пока он прошел в кабинет и закрыл дверь, — он и смолоду не любил раздеваться при мне, — пошла вниз, в столовую. Обедать вместе — это был еще один ритуал, хотя уж от этого точно надо было бы отказаться давно, потому что едва ли не каждый обед заканчивался тихим конфликтом за столом и громким скандалом наверху, когда горничная, убрав посуду, уже уходила.

Слава богу, хоть детей у нас не было.

И даже собаку я предусмотрительно не завела. Я вижу, как привязаны к своим животным мои подруги и соседки. А привязываться нельзя ни к кому, даже к себе. Потому что, если сильно любить себя, можно наделать кучу глупостей, как делают все влюбленные, и это пойдет тебе же во вред.

Поначалу я каждый раз находила другой ответ на это его дурацкое «я дома». Например «а я подумала, что это ночная пицца» или «вы не ошиблись адресом, сэр?». Вообще он считает меня остроумной, и я слышала, как он несколько раз повторял мои слова приятелям даже с некоторой гордостью. Он способен гордиться чем угодно — своим очередным унылым Nissan, удачной игрой его университетской футбольной команды в сезоне семьдесят восьмого года… И даже моими шутками, в которых самое смешное, на мой взгляд, то, что я вовсе не считаю их шутками. Просто я почти всегда — если нет практических причин врать — говорю то, что думаю, и теми словами, которые первыми вспоминаются, а многим это кажется чертовски смешным, потому что наши знакомые никогда не говорят ничего подобного…