Событие - Владимир Набоков

Да, кажется, люди начинают понимать, в каком мы находимся положении. Ну, я, знаешь, подкреплюсь.

ЛЮБОВЬ:

Оставь торт, не будь хамом. Подожди, пока соберутся гости, тогда будешь под шумок нажираться.

ТРОЩЕЙКИН:

Когда придут гости, то я буду у себя. Это уж извините. Хорошо, я возьму просто конфету.

ВЕРА:

Алеша, не порти. Я так чудно устроила. Слушай, я тебя сейчас шлепну по пальцам.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Вот тебе кусочек кекса.

Звонок.

ТРОЩЕЙКИН:

А, это старуха Вагабундова. Попробую сегодня дописать. У меня руки трясутся, не могу держать кисть, а все-таки допишу ее, черт бы ее взял! Церемониться особенно не буду.

ВЕРА:

Это у тебя от жадности руки трясутся.

Входит Ревшин.

РЕВШИН:

Господа, там пришла какая-то особа: судя по некоторым признакам, она не входит в сегодняшнюю программу. Какая-то Элеонора Шнап. Принимать?

ТРОЩЕЙКИН:

Что это такое, Антонина Павловна? Кого вы зазываете? В шею!

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Я ее не приглашала. Шнап? Шнап? Ах, Любушка… Это ведь, кажется, твоя бывшая акушерка?

ЛЮБОВЬ:

Да. Страшная женщина. Не надо ее.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Раз она пришла меня поздравить, то нельзя гнать. Не мило.

ЛЮБОВЬ:

Как хочешь. (Ревшину.) Ну, живо. Зовите.

ВЕРА:

Мы ее последний раз видели на похоронах…

ЛЮБОВЬ:

Не помню, ничего не помню…

ТРОЩЕЙКИН:

(Собирается уйти налево.) Меня, во всяком случае, нет.

ВЕРА:

Напрасно, Алеша. Племянница ее первого мужа была за двоюродным братом Барбашина.

ТРОЩЕЙКИН:

А! Это другое дело…

входит Элеонора Шнап: фиолетовое платье, пенсне.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Как любезно, что вы зашли. Я, собственно, просила не разглашать, но, по-видимому, скрыть невозможно.

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

К сожаленью, об этом уже говорит вес, вес город.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Именно, к сожалению! Очень хорошо. Я сама понимаю, что этим нечего гордиться: только ближе к могиле. Это моя дочь Вера. Любовь, вы, конечно, знаете, моего зятя тоже, а Надежды у меня нет.

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Божмой! Неужели безнадежно?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Да, ужасно безнадежная семья. (Смеется.) А до чего мне хотелось иметь маленькую Надю с зелеными глазками.

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Т-ак?

ЛЮБОВЬ:

Тут происходит недоразумение. Мамочка!

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Присаживайтесь, пожалуйста. Сейчас будем чай пить.

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Когда я сегодня узнала, то приам всплеснула руками. Думаю себе: нужно чичас проведать пойти.

ЛЮБОВЬ:

И посмотреть, как они это переживают?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Да она-то откуда знает? Алеша, ты разболтал?

ЛЮБОВЬ:

Мамочка, я тебе говорю, тут происходит идиотская путаница. (К Шнап.) Дело в том, что сегодня рождение моей матери.

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Несчастная мать! О, я все панмаю…

ТРОЩЕЙКИН:

Скажите, вы, может быть, этого человека…

ЛЮБОВЬ:

Перестань, пожалуйста. Что это за разговоры?

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Друг спознается во время большого несчастья, а недруг во время маленьких. Так мой профессор Эссер{15} всегда говорил. Я не могла не прийти…

ВЕРА:

Никакого несчастья нет. Что вы! Все совершенно спокойны и даже в праздничном настроении.

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Да, это хорошо. Никогда не нужно поддаваться. Нужно держаться — так! (Любови.) Бедная, бедная вы моя! Бедная жертвенница. Благодарите бога, что ваш младенчик не видит всего этого.

ЛЮБОВЬ:

Скажите, Элеонора Карловна… а у вас много работы? Много рожают?

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

О, я знаю: моя репутация — репутация холодного женского врача… Но, право же, кроме щипцов я имею еще большое грустное сердце.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Во всяком случае, мы очень тронуты вашим участием.

ЛЮБОВЬ:

Мамочка! Это невыносимо…

Звонок.

ТРОЩЕЙКИН:

Так, между нами: вы, может быть, этого человека сегодня видели?

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Чичас заходила, но его не было у себя. А что, желайте передать ему что-либо?

Входит Ревшин.

РЕВШИН:

К вам, Алексей Максимович, госпожа Вагабундова.

ТРОЩЕЙКИН:

Сию минуту. Слушай, Люба, когда придет Куприков, вызови меня немедленно.

Вагабундова{16} входит как прыгающий мяч: очень пожилая, белое с кружевами платье, такой же веер, бархотка, абрикосовые волосы.

ВАГАБУНДОВА:

Здрасте, здрасте, извиняюсь за вторженье!Алексей Максимович, ввиду положенья —

ТРОЩЕЙКИН:

Пойдем, пойдем!

ВАГАБУНДОВА:

— и данных обстоятельств —

ЛЮБОВЬ:

Сударыня, он сегодня очень в ударе, увидите!

ВАГАБУНДОВА:

Без препирательств!Нет — нет — нет — нет.Вы не можете рисовать мой портрет.Господи, как это вам нравится!Убивать такую красавицу!

ТРОЩЕЙКИН:

Портрет кончить необходимо.

ВАГАБУНДОВА:

Художник, мне не нужно геройства!Я уважаю ваше расстройство:я сама вдова —и не раз, а два.Моя брачная жизнь была мрачная ложьи состояла сплошьиз смертей.Я вижу, вы ждете гостей?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Присаживайтесь, пожалуйста.

ВАГАБУНДОВА:

Жажду новостей!

ТРОЩЕЙКИН:

Послушайте, я с вами говорю серьезно. Выпейте чаю, съешьте чего хотите, — вот эту гулю с кремом, — но потом я хочу вас писать! Поймите, я, вероятно, завтра уеду. Надо кончать!

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Т-ак. Это говорит разум. Уезжайте, уезжайте и опять уезжайте! Я с мосье Барбашиным всегда была немножко знакома запанибрата, и, конечно, он сделает что-либо ужасное.

ВАГАБУНДОВА:

Может быть, метнет бомбу?А, — хватит апломбу?Вот метнети всех нассейчас — сейчасразорвет.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

За себя я спокойна. В Индии есть поверье, что только великие люди умирают в день своего рождения. Закон целых чисел.

ЛЮБОВЬ:

Такого поверья нет, мамочка.

ВАГАБУНДОВА:

Поразительное совмещенье:семейный праздник и — это возвращенье!

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Я то же самое говорю. Они были так счастливы! На чем держится людское счастье? На тоненькой-тоненькой ниточке!

ВАГАБУНДОВА:

(Антонине Павловне.)

Какое прелестное ситечко!Мне пожиже, пожиже…Да, счастье, — и вот — поди же!

ВЕРА:

Господи, что же вы их уже отпеваете? Все отлично знали, что Барбашин когда-нибудь вернется, а то, что он вернулся несколько раньше, ничего, в сущности, не меняет. Уверяю вас, что он не думает о них больше.

Звонок.

ВАГАБУНДОВА:

Не говорите. Я все пережила…Поверьте, тюрьма его разожгла!Алексей Максимович, душенька, нет!Забудем портрет.Я не могу сегодня застыть.Я волнуюсь, у меня грудь будет ходить.

Ревшин входит.

РЕВШИН:

Евгенья Васильевна с супругом, а также свободный художник Куприков.

ТРОЩЕЙКИН:

А, погодите. Он ко мне. (Уходит.)

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

(Вагабундовой.) Как я вас понимаю! У меня тоже обливается сердце. Между нами говоря, я совершенно убеждена теперь, что это был его ребеночек…

ВАГАБУНДОВА:

Никакого сомненья!Но я рада услышать профессиональное мненье.

Входят тетя Женя и дядя Поль. Она: пышная, в шелковом платье, была бы в чепце с лентами, если бы на полвека раньше. Он: белый бобрик, белые бравые усы, которые расчесывает щеточкой, благообразен, но гага.[3]

ТЕТЯ ЖЕНЯ:

Неужели это все правда? Бежал с каторги? Пытался ночью вломиться к вам?

ВЕРА:

Глупости, тетя Женя. Что вы слушаете всякие враки?