Кармилла - Фаню Ле

Словом, в нашем захолустье это был настоящий праздник. Ящики внесли в нижнюю залу, и слуги повели дорогого гостя ужинать. Потом мы собрались в зале; он вооружился молотком, стамеской и отверткой и принялся распаковывать ящики.

Кармилла безучастно глядела, как обновленные картины, большей частью портреты, одна за другой озарялись свечами. Моя мать была из древнего венгерского рода, и почти все эти картины, которые мы хотели развесить, как прежде, достались нам от нее.

Отец читал по списку, а художник извлекал нумерованные картины из ящика. Не знаю, хороши ли они были, но старинные без сомнения, а некоторые приковывали взор тем более, что я впервые могла их разглядеть - раньше они были совсем закопчены и запылены.

- Что-то я не вижу одной картины, - сказал отец. - В ее верхнем углу, помнится, была надпись; насколько я разобрал, "Марция Карнштейн" и дата 1698-й. Любопытно, как она теперь выглядит.

Художник достал ее и горделиво предъявил. Я ахнула: женщина изумительной прелести, казалось, вот-вот оживет. Это был портрет Кармиллы!

- Кармилла, дорогая, ну и чудеса! Ты же совсем, как живая - улыбаешься, смотришь, сейчас заговоришь. Какая красота, папа! Смотри, даже родинка на горле.

Отец рассмеялся и сказал:

Да, удивительное сходство, - но вроде бы не очень и "дивился: почти тут же отвел глаза и продолжал беседу с реставратором, который, видно, был и живописцем, и знатоком живописи. Они обсуждали портреты и другие картины, вновь засиявшие красками; а я никак не могла прийти в себя от изумления.

- Папа, можно я повешу этот портрет у себя в спальне? - спросила я.

- Конечно, милая, - с улыбкой сказал он. - Я очень рад, что тебе видится такое дивное сходство. Значит, портрет еще прекраснее, чем я думал.

Кармилла не обратила внимания на эту любезность, будто не расслышала ее. Она откинулась в кресле, и ее чудные глаза, затененные длинными ресницами, были устремлены на меня; она блаженно улыбалась.

- Кстати же, - сказала я, - теперь можно как следует разглядеть надпись золотыми буквами в верхнем углу. Имя вовсе не Марция, а Миркалла, графиня Карнштейн; над титулом маленькая корона, а внизу - Anno Domini 1698. Я ведь и сама из рода Карнштейнов, - это я Кармилле, - ну, с материнской стороны.

- А-а! - протянула она. - И я тоже им отдаленная, очень отдаленная родня. А сейчас Карнштейнов в "живых не осталось?

- Род их заглох. Мужчины, кажется, все погибли во время гражданских войн, уже давно, однако развалины замка сохранились, они мили за три от нас.

- Как интересно! - вяло промолвила она. - Ты посмотри, какая луна! она глядела в приоткрытую дверь залы. - Может, немного погуляем, полюбуемся на дорогу и на реку?

- В такую же лунную ночь ты приехала,- заметила я. Она с улыбкой вздохнула, поднялась, и мы, обняв друг друга за талию, вышли во дворик, медленно, в молчании, миновали подъемный мост - и перед нами открылся осиянный луной пейзаж.

- А ты вспоминаешь, как я приехала? - полушепотом спросила она. - И радуешься?

- Не нарадуюсь, дорогая Кармилла, - отвечала я.

- И ты попросила повесить у себя в спальне портрет, будто бы на меня похожий, - проговорила она со вздохом, теснее обняв меня, и уронила прелестную головку мне на плечо.

- Какая ты романтичная, Кармилла, - сказал я. - Могу себе представить, что за повесть ты расскажешь мне когда-нибудь.

Она молча поцеловала меня.

- Ой, Кармилла, наверно, ты была влюблена, да и теперь, должно быть, кого-то любишь всем сердцем.

- Никого я никогда не любила и не полюблю, - прошептала она, - кроме тебя.

Как прекрасна была она в лунном свете! Как робко и жадно она зарылась лицом в мои волосы у затылка; бурные вздохи казались чуть не рыданиями; она трепетно сжимала мою руку. Ее нежная щека пылала.

- Милая, милая, - простонала она. - Я жива тобою; и ты умрешь ради меня, ради моей любви.

Я отпрянула - и встретила ее потухший, невидящий взор; бескровное лицо точно увяло.

Холодом повеяло, да? - сонно спросила она. - Меня бьет дрожь; я не задремала? Пойдем домой, пойдем скорее.

- Ты уж не больна ли, Кармилла? Тебе, видно, плохо стало. Глоток вина не повредил бы.

- Да, верно. Мне уже лучше. Через несколько минут я совсем-совсем приду в себя. Ты права - дай мне глоток вина, - отвечала мне Кармилла, когда мы подходили к крыльцу. - Только погоди, давай оглянемся и постоим немного: может, это наше с тобой последнее полнолуние.

- Кармилла, дорогая, ты как себя чувствуешь? Тебе взаправду лучше? спросила я, насмерть перепугавшись: уж не подхватила ли она здешнюю неведомую хворь?

- Знаешь, как папа огорчится, - прибавила я, - если подумает, что ты пусть даже слегка прихворнула, а от нас скрываешь? Тут неподалеку живет очень хороший доктор - вот который сегодня приезжал к папе.

- Да, да, верно, он хороший доктор. Я знаю, какие вы добрые:

но, миленькая моя, ведь я вовсе не заболела, просто слабость напала. Это со мной бывает; сил у меня немного, я быстро утомляюсь. Трехлетний ребенок и тот пройдет больше меня. Но утомляюсь я ненадолго - видишь, я снова такая, как обычно.

В самом деле, она оживилась, и мы болтали без умолку; наваждение - как я называла про себя ее страстные речи и взоры, смущавшие и даже пугавшие меня - исчезло.

А наутро... наутро мне было не до наваждений, да и Кармилла точно встрепенулась.

Глава VI

ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОМА

В тот вечер мы отправились в гостиную, где нас ждали кофе и шоколад, и хотя Кармилла ни к чему не притронулась, но была и правда "такая, как обычно". Мадам Перродон и мадемуазель де Лафонтен предложили сыграть в карты, а во время игры подошел и папа, как он говорил, "почаевничать на ночь".

Когда мы доиграли, он сел на диване рядом с Кармиллой и спросил с легкой тревогой в голосе, не было ли хоть какой-нибудь весточки от ее матери.

- Не было, - отвечала она.

Тогда он спросил, не знает ли она, куда бы ей послать письмо.

- Трудно сказать, - ушла она от ответа, - впрочем, ведь я собираюсь вас покинуть, я и так уже злоупотребила вашим гостеприимством и добротою. Я причинила вам столько хлопот... Хорошо бы завтра же нанять карету и поехать следом за нею: я знаю, где она в конце концов непременно окажется, хоть и не смею вам это открыть.

- Об этом и думать нечего! - воскликнул мой отец к моему великому облегчению. - Нам горько будет с вами расстаться, да я вас никуда и не отпущу до возвращения матери - иначе я обманул бы оказанное мне огромное доверие. Другое дело, если бы она дала о себе знать и я мог бы с нею посоветоваться: я ведь за вас в ответе, милая вы наша гостья, а нынешние новости насчет этого загадочного недуга очень неутешительны. Я, конечно, приму все меры; и вы ни в коем случае нас не покинете, разве что мать ваша напрямик этого потребует. Только такой ценой мы вас отпустим - и то с превеликой печалью.