Убежище. Дневник в письмах - Анна Франк

До сих пор наша комнатка с пустыми стенами выглядела совсем голой. К счастью, папа еще заранее захватил всю мою коллекцию открыток и кинозвезд, и я при помощи клея и кисточки всю стену комнаты превратила в картинку, так что внешний вид стал намного веселее, а когда придут Ван Дааны, мы сделаем из досок, которые лежат на чердаке, стенные шкафчики и другие милые вещички. Марго и мама снова немного пришли в себя. Вчера мама впервые решила варить гороховый суп, но, пока она разговаривала внизу, забыла про суп, который начисто сгорел; горох совершенно обуглился, и его нельзя было отодрать от кастрюли.

Вчера вечером мы вчетвером спустились в кабинет директора и включили английскую радиопередачу. Я страшно боялась, что кто-нибудь может нас услышать, и просто умоляла папу вернуться со мной наверх. Мама поняла мой страх и поднялась со мной. Вообще мы очень беспокоимся, как бы нас не услыхали или не увидели соседи. В первый же день мы сшили занавески, собственно говоря, это нельзя назвать занавесками, это просто несколько отдельных непривлекательных лоскутьев разной формы, качества и узоров, которые мы с папой ужасно непрофессионально криво сшили. Эти роскошные гардины прикрепили кнопками к оконным рамам, и, пока мы тут, их снимать не будут.

Справа от нашего дома находится филиал фирмы из Заандама, «Кех», слева – мебельная мастерская, значит, эти люди уходят по окончании рабочего дня, однако шум все же может туда проникнуть. Поэтому мы запретили Марго кашлять ночью, хотя она страшно простудилась, и даем ей огромное количество кодеина.

Я ужасно радуюсь прибытию Ван Даанов, которое намечено на вторник. Станет намного уютнее и не так тихо. Именно от тишины я очень нервничаю по вечерам и ночью, я бы отдала что угодно, лишь бы у нас ночевал кто-нибудь из наших защитников. Здесь вовсе не так ужасно, потому что нам можно тут самим готовить, а внизу в папочкиной конторе слушать радио. Менеер Клейман, и Мип, и Беп Фоскёйл тоже, они так нам помогли! Мы уже ели ревень, клубнику и вишни, и я не думаю, что мы здесь в первое время будем скучать. У нас также есть и что почитать, и мы еще купим множество настольных игр. Конечно, ни ходить на улицу, ни смотреть в окно нам вовсе нельзя. А также мы должны вести себя очень тихо, чтобы внизу нас не услышали.

Вчера у нас было много работы, надо было очистить от косточек две корзины вишен, для конторы. Менеер Кюглер хотел законсервировать вишни. Из ящиков из-под вишен мы сделаем полки для книг.

Только что меня позвали.

То, что нам вообще нельзя выходить на улицу, угнетает меня больше, чем я могу выразить, и я ужасно боюсь, что нас могут обнаружить и расстрелять. Это, конечно, не очень приятная перспектива.

В этот же день, месяц назад, они все были такие милые со мной, потому что у меня был день рождения, но теперь я с каждым днем все больше чувствую, как я отдаляюсь от мамы и Марго. Сегодня я много работала, и все меня безумно хвалили, а через пять минут они снова меня ругают.

Ясно видно разницу, как они обращаются с Марго и как – со мной. Марго, например, сломала пылесос, и поэтому у нас целый день нет света. Мама сказала: «Aber, Margot, man sieht, daß du keine Arbeit gewohnt bist, sonst hättest du gewußt, daß man einen Staubsauger nicht an der Schnur rauszieht»[5]. Марго что-то ответила, и на этом история закончилась.

Но сегодня днем я хотела что-то переписать из маминого списка продуктов, так как почерк у мамы ужасно неразборчивый, но она этого не хотела, и я тут же снова получила строгий выговор, в чем приняла участие вся семья.

Я не подхожу им, и я это отчетливо вижу, особенно последнее время. Они так сентиментальничают друг с другом, а я предпочитаю давать волю чувствам, когда я одна. И потом они еще говорят, что нам так хорошо вчетвером и что мы так гармонично подходим друг к другу, а то, что я это совсем по-другому чувствую, об этом они ни на миг не задумываются.

Один только папа иногда меня понимает, но чаще всего он на стороне мамы и Марго. А еще я терпеть не могу, когда они при посторонних рассказывают о том, как я плакала и какая я разумная, мне это кажется ужасным, а иной раз они говорят о Моортье, и этого я совсем не могу вытерпеть, так как это мое уязвимое и слабое место. По Моортье я тоскую каждую минуту, и никто не знает, как много я о ней думаю. Каждый раз, как я думаю о ней, глаза мои наполняются слезами. Моортье такая милая, и я ее так люблю, и я даже строю в мечтах планы, чтобы она снова вернулась.

Мне здесь всегда так прекрасно мечтается, но реальность такова, что мы должны находиться здесь, пока не кончится война. Нам нельзя никогда выходить на улицу, и приходить к нам могут только Мип, ее муж Ян, Беп Фоскёйл, менеер Фоскёйл, менеер Кюглер, менеер Клейман и мефрау Клейман, но она не приходит, потому что считает это слишком опасным.

Папочка всегда такой милый. Он понимает меня абсолютно, и я хотела бы хоть раз поговорить с ним откровенно, только бы не залиться сразу слезами. Но, говорят, это из-за моего возраста. Я хотела бы все время писать, но тогда будет уж слишком скучно.

До сих пор я записывала в мою тетрадь в основном одни мысли, а до интересных рассказов, которые я потом смогла бы кому-то прочитать, так и не дошла. Но в дальнейшем я лучше не буду или буду меньше изливать свои чувства и больше придерживаться действительности.

Дорогая Китти!

Я тебя покинула на целый месяц, но у нас не так много нового, чтобы рассказывать каждый день что-нибудь интересное. 13 июля пришли Ван Дааны. Мы думали, что это будет четырнадцатого, но, так как немцы между 13 и 16 июля все больше и больше допекали людей, слали повсюду повестки, Ван Дааны решили, что безопаснее прийти на день раньше, чем на день позже.

Утром, в половине десятого (мы еще завтракали), пришел Петер Ван Даан, довольно скучный и застенчивый дылда, которому еще нет шестнадцати и чье общество не много обещает. Через полчаса явились мефрау и менеер Ван Даан, она, к нашему всеобщему восторгу, с большим ночным горшком в шляпной коробке. «Без горшка я нигде не чувствую себя дома», – объяснила она, и горшок был первым предметом, который нашел себе место под диваном-кроватью. Менеер не принес горшка, но зато под мышкой – складной чайный столик.

В первый день нашего совместного существования мы дружно ели вместе, и через три дня у нас было такое чувство, как будто мы стали одной большой семьей. Само собой разумеется, у Ван Даанов было еще много чего рассказать о той неделе, которую они после нас провели на земле обетованной. Кроме всего остального, нам было особенно интересно узнать, что сталось с нашей квартирой и с менеером Гольдшмидтом.