Мои враги (сборник) - Виктория Токарева

– Ну, наверное...

– А в чем дело?

– Зайди. Она в тяжелой депрессии. Надо что-то делать.

Дверь в квартиру оказалась не запертой.

При моем появлении Танька не повернула головы. Она сидела, глубоко вдвинувшись в диван, и смотрела в стену.

– Давно ты так сидишь? – спросила я.

Танька не ответила. Ей не хотелось разговаривать.

Я набрала Вальку Архипова.

– Может, ее в больницу? – спросила я. – Я же не могу с ней сидеть. И оставить ее тоже не могу.

– Больница – это ужасно, – сказал Валька. – Их там почти не кормят и бьют.

– Но что же делать?

– Надо подумать.

Я положила трубку. Надо подумать... Кто будет думать? И сколько времени?

Танька не выглядела сумасшедшей. Она просто не хотела жить. Сидела и ждала, когда все кончится само собой.

Она резко похудела, выглядела ребенком, которого забыли на вокзале.

Я отправилась в ванную комнату, взяла зубную щетку, крем для лица и все, что стояло на полочке. Скинула в целлофановый пакет. Вернулась в комнату и сказала:

– Поедешь со мной. Посидишь с Сашей. Научишь ее вязать. Через месяц начнутся каникулы, переедем на дачу. Будем сажать цветы.

Танька молчала, но я видела, что она слушает.

– Эта Надежда Ивановна неплохая женщина, – продолжала я. – Но она чужой человек. Ей все до фонаря. Ребенок это чувствует. Саше нужна родная бабка. Будешь работать родной бабкой.

Танька не двигалась, но повернула глаза в мою сторону.

– Саша – внучка Игоря, – продолжала я. – Она и похожа на него как две капли воды. Зачем тебе умирать вслед за Игорем, когда ты можешь поливать его веточку?

Танька разлепила губы и проговорила:

– А я тебе не помешаю?

– Мы переедем на дачу. Это твой дом. Твоя внучка. Если кто кому и помешает, так это я тебе. Но я буду сидеть тихо.

Танька продолжала смотреть перед собой, но с изменившимся выражением. Она возвращалась из своего зазеркалья в реальность.

– Ты меня жалеешь? – спросила Танька.

– Я себя жалею. Кто у меня есть, кроме тебя?

Я подошла к Таньке. Ее маленькое личико было почиркано мелкими морщинками. Мне захотелось обхватить ее руками и прижать к себе. Но я испугалась, что это слишком агрессивное действо для слишком слабой Таньки.

Я стояла в нерешительности. Танька выжидала, может быть, ей хотелось, чтобы ее кто-то схватил, притиснул и вытряхнул из черного мешка.

– Бросим все как есть. Потом найдем тетку, она сделает уборку, – распорядилась я.

– Сами уберем, – слабым голосом возразила Танька. – У денег глаз нет.

Жажда жизни просыпалась в Таньке вместе с жадностью. Жизнь и деньги для Таньки – одно, как близнецы-братья.

Ей неинтересно жить и экономить для себя одной. Танька выражает себя через любовь к ближнему. Любовь и служение.

Она сделает ноги всем моим картинам, и они зашагают по всему миру.

С Танькой я не пропаду.

Анька... Ванька... Танька...

Я подвинула чистый листок бумаги и написала:

«Простите, простите, простите меня. И я вас прощаю, и я вас прощаю. Я зла не держу, это вам обещаю, но только вы тоже простите меня...»

Это стихи Александра Володина.

Я должна найти свои слова, покаяться перед моими врагами. Представляю себе, как они удивятся и презрительно хмыкнут. Зачем Аньке мое покаяние? Ей лучше – деньгами. А Ваньке – вообще не до меня. Он продал участок вместе с прошлым. Я – часть прошлого.

Покаяние нужно мне самой, чтобы вымыть и проветрить душу, как запущенную квартиру.

Делай как должно, а там – как будет.

Я зависаю над чистым листком. Ищу слова. Ничего не приходит в голову, кроме:

«Простите, простите, простите меня. И я вас прощаю, и я вас прощаю...»

А из нашего окна...

Рассказ

Борису Гороватеру – хорошему человеку.

Молодой режиссер Сергей Тишкин приехал на кинофестиваль. Фестиваль – коротенький и непрестижный. Городок маленький, провинциальный. Да и сам Тишкин – начинающий, неуверенный в себе. Он понимал, что фестиваль – это трамплин, толчок к восхождению. Это место, где соревнуются и побеждают, а заодно оттягиваются по полной программе: пьют и трахаются с молодыми актрисами. Молодые актрисы хотят любви и успеха. Для них фестиваль – шанс к перемене участи.

Сергей Тишкин рассчитывал просто отоспаться. У него родился ребенок. Жена валилась с ног. Сергей подменял ее ночами. Он носил свою девочку на руках, вглядываясь в крошечное личико с воробьиным носиком и полосочкой рта. Она была такая крошечная, такая зависимая...

Если, например, разомкнуть руки, она упадет на пол и разобьется. Значит, она полностью зависит от взрослых и может противопоставить только свою беспомощность. И больше ничего. У Тишкина сердце разрывалось от этих мыслей. Он прижимал к груди свое сокровище и делал это осторожно, трепетно. Даже проявление любви было опасно для крошечного существа.

У жены воспалилась грудь, температура наползала до сорока. Прежняя страсть улетела куда-то. На место страсти опустилась беспредельная забота и постоянный труд, непрекращающиеся хлопоты вокруг нового человечка.

Тишкин думал, что появление ребенка – счастье и только счастье. А оказывается, сколько счастья, столько же и труда. Плюс бессонные ночи и постоянный страх.

Тишкин поехал на фестиваль с чувством тяжелой вины перед женой и дочкой. Он не хотел отлучаться из дома, но жена настояла. Она всегда ставила интересы мужа выше своих. Поразительный характер. При этом она была красивая и самодостаточная. Все данные, чтобы не стелиться, а повелевать. Она любила своего мужа, в этом дело. А если любишь человека, то хочется жить его интересами.

В дом заехала теща, серьезная подмога. Жена и дочка не одни, а с близким человеком. И все же...

Вечером состоялось открытие. Сначала был концерт. Потом банкет.

Сидя в ресторане, Тишкин оглядывал столики, отмечал глазами красивых женщин. Просто так. По привычке. Он не исключал короткий левый роман. Не считал это изменой семье. Одно к другому не имело никакого отношения.

Красивые актрисы присутствовали, но за красивыми надо ухаживать, говорить слова, рисовать заманчивые перспективы. А Тишкин все время хотел спать и мог рассматривать женщину как снотворное. Красивые не стали бы мириться с такой малой ролью – снотворное.

Тишкин перестал оглядываться, стал просто пить и закусывать. И беседовать. Но больше слушал: кто что говорит. Говорили всякую хрень. Самоутверждались. Конечно, застолье – это не круглый стол, и не обязательно излагать глубокие мысли. Но хоть какие-нибудь...

К Тишкину подошла Алина, технический работник фестиваля. Она была из местных. На ней лежала функция расселения.

– Извините, – проговорила Алина. – Можно, я подселю к вам актера Гурина?

– Он же голубой... – испугался Тишкин.

– Что? – не поняла Алина.

– Гомосек. Гей, – растолковал Тишкин.

– Да вы что?

– Это вы «что». Не буду я с ним селиться.

– А куда же мне его девать?

– Не знаю. Куда хотите.

– Я могу его только к вам, потому что вы молодой и начинающий.

– Значит, селите ко мне.

– А вы?

– А я буду ночевать у вас.

– У меня? – удивилась Алина. Она не заметила иронии. Все принимала за чистую монету.

– А что такого? Вы ведь одна живете?..

– Да... Вообще-то... – растерялась Алина. – Ну, если вы согласны...

– Я согласен.

– Хорошо, я заберу вас к себе. Но у меня один ключ. Нам придется уехать вместе.

– Нормально, – согласился Тишкин. – Будете уезжать, возьмите меня с собой.

Алина отошла торопливо. У нее было много дел. Тишкин проводил ее глазами. Беленькая, хорошенькая, тип официантки. Полевой цветок среднерусской полосы. Такая не будет потом звонить и привязываться. Никаких осложнений.

Они уехали вместе.

Алина жила в пятиэтажке, в однокомнатной квартире.

Весь город, кроме старого центра, состоял из этих убогих панелей. По швам панели были промазаны черной смолой, чтобы не протекала вода.

Из окна виднелись другие панельные дома – депрессионное зрелище. Если видеть эту картинку каждый день, захочется повеситься. Или уехать в другую страну, где человек что-то значит.

У Алины был раскладной диван и раскладушка.

Вместе разложили диван. До раскладушки дело не дошло.

Какое-то время они не могли разговаривать.

Страсть накрыла Тишкина как тугая волна. Он готов был отгрызть уши Алины. Она вертелась под ним и один раз даже упала с дивана. Тишкин не стал дожидаться, когда она влезет обратно, и тоже рухнул вместе с ней и на нее. На полу было удобнее – шире и ровнее.

Когда все кончилось, они долго молчали, плавали между небом и землей. Потом он что-то спросил. Она что-то ответила. Стали разговаривать.

Выяснилось, что Алине двадцать пять лет. Работает в «Белом доме» – так называется их мэрия. Белый дом действительно сложен из белого, точнее, серого кирпича.

– А друг у тебя есть? – спросил Тишкин.