Усыпальница - Боб Хостетлер

— Нет. Это я сам с собой разговариваю. Со мной такое часто бывает. Я сказал…

Рэнд умолк — Шарон уже не было видно.

— Похоже, это знак богатства и высокого положения, наряду с большими размерами гробницы, — закончил он фразу, многозначительно кивая самому себе. — Ты что-то нашел, Рэндал. Это действительно может оказаться важным.

Он перевел дух. Что сказал Игаль Хавнер всего несколько часов назад? «Что бы ты ни нашел в Иерусалиме, для тебя это шанс снова обрести хотя бы часть того… что потерял».

— Что ж, хорошо. Делать разметку времени нет. Придется все пометить и сделать замеры, а потом сфотографировать, причем фотографии должны быть хорошего качества. После этого можно начинать счищать пыль и извлекать предметы.

Рэнд лихорадочно принялся за работу. Шесть часов непрерывно фотографировал и делал заметки, стараясь не упустить малейших деталей. Помимо фотографирования гробницы во всех возможных ракурсах описывал все попадавшиеся предметы, вплоть до мельчайших осколков камня, нумеруя и фотографируя рядом с линейкой, чтобы были понятны их размеры. Рэнд делал по несколько снимков каждого предмета, записывая в блокнот его местоположение в гробнице. Керамические масляные светильники, глиняную чашку и маленький флакон, который, по всей видимости, использовался для хранения благовоний или мазей, а также множество осколков посуды и известняка он сложил в бумажные мешки вроде тех, в которые упаковывают ланч. Рэнд работал быстро, но аккуратно.

Пока руки были заняты, мысли уводили далеко отсюда. То на раскопки Игаля Хавнера в Тель-Мареша, то в Цинциннати, где похоронена жена, то в Чикаго, где учится в колледже Трейси. Рэнд был так далеко от единственной дочери и не мог ни понять ее, ни стать ближе. Он вспомнил, какое у Трейси было лицо, когда он сделал ей сюрприз — неожиданно прилетел домой и пришел на рождественское представление в церкви, где она играла Деву Марию. В глазах одиннадцатилетней девочки светилось обожание, почти такое же, с каким все смотрели на Брэда Уорнера — в тот год его выбрали на роль Иосифа.

«Не хочется в это верить, — подумал Рэнд, — но, наверное, это был последний раз, когда Трейси смотрела на меня такими глазами».

Дочь взрослела, а Рэнд, вероятно, выглядел в ее глазах человеком совершенно никчемным. Каждый раз, оставаясь дома, он пытался — правда, без особого успеха — искупить вину за свое постоянное отсутствие. И всегда, отправляясь на раскопки, знал, что вина растет и он не сможет загладить ее в следующий приезд. Тогда он и начал пить.

«Мне надо было найти работу преподавателя. Чтобы быть рядом с Трейси. Давно надо было это сделать. Если бы я был рядом, когда ей было двенадцать, тринадцать, то, возможно, оказался бы рядом с ней и… когда умерла Джой».

Работая, Рэнд размышлял о том, что гробница — подходящая метафора для его жизни и отношений с людьми. Закончив описание, он вылез наружу. Шарон стояла у патрульной машины, привалившись к ней спиной и скрестив руки.

— Думаю, завтра я начну расчищать предметы в пещере, — доложил Рэнд.

Она кивнула.

— Если не случится ничего непредвиденного, все будет закончено меньше чем за неделю.

— Раньше, — сказала она.

Рэнд покачал головой.

— Не думаю, что это возможно. Дело ведь непростое. Все находки нужно извлекать с особой осторожностью. Кроме того, мне потребуется чья-то помощь, чтобы поднять наверх крупные предметы.

— Какая именно помощь?

— Самая элементарная — брать и нести.

— Я бы вам помогла, но мне нельзя оставлять пост.

Она кивнула в сторону дороги.

Рэнд вытащил мобильный телефон и набрал номер Игаля Хавнера.

— Шалом, — сказал он, услышав его голос. — Мне приходится просить тебя об одолжении.

И тут старший сержант Шарон встала прямо перед ним, жестом показывая, чтобы он прервал разговор.

— У нас неприятности.

10

Тель-Авив

Трейси сошла с трапа самолета в международном аэропорту Бен-Гурион в окрестностях Тель-Авива и окунулась в шумную толпу. Вокруг обнимались, что-то кричали. Ее внимание привлекла группа женщин — их лица закрывала вуаль, а говорили они на незнакомом языке, высокими, будто птичьими голосами. Трейси с удивлением обнаружила, что терминалы аэропорта выглядят куда современнее, чем дома, в Чикаго. Надписи на указателях были на нескольких языках — еврейском, арабском, английском и, по-видимому, французском.

В самолете Трейси стало дурно, но не от высоты. С того самого момента, как лайнер оторвался от взлетной полосы международного аэропорта О'Хара в Чикаго, она сжималась от страха. В голову приходили разные мысли, и Трейси уже начала сомневаться, не была ли это плохая идея с самого начала. Она никого не знает в Израиле, кроме отца. А он не знает, что Трейси отправилась к нему. Она не умеет ни говорить, ни читать на иврите. Что, если она потеряется? Или у нее украдут деньги? Как тогда быть?

«Все, ты уже здесь», — строго сказала Трейси самой себе.

Разглядывая указатели, она прошла к терминалу выдачи багажа и таможне.

«Ты сделала это. Ты уже здесь, цела и невредима».

Настроение стало подниматься, и Трейси ловко, но вежливо лавировала между более медлительными пассажирами, чем она.

«Ты сделала это! Ты в Израиле, а это очень далеко от колледжа „Ротан“».

Правда, Трейси до сих пор было не по себе.

«Тебе просто нужно подышать свежим воздухом».

Но перед багажным терминалом сердце у Трейси дрогнуло. Сотни людей столпились у транспортеров, еще больше народу стояло в длинных извивающихся очередях к пунктам паспортного и таможенного контроля. Со свежим воздухом придется подождать.

11

18 год от P. X.

Кесария Палестинская[7]

Путешествие было долгое и изнурительное, стояла жара. Вновь назначенный первосвященник в сопровождении двадцати всадников и нескольких чиновников выехал из Иерусалима два дня назад. Миновав Бет-Хорон и двигаясь по главному тракту, который шел с востока на запад, к морю, они преодолевали по двадцать миль в день.[8] Первый раз переночевали в Лидде, второй — в Аполлонии, двигаясь к столице римской колонии на восточном побережье Средиземного моря.

Город стоял на месте Стратоновой Башни, построенной для сидонского царя.[9] Восемьдесят один год назад эти земли были завоеваны римским военачальником Помпеем, но не вошли в состав Иудеи. Сорок восемь лет назад император Август подарил их Ироду Великому, который и построил здесь город, назвав его Кесарией в честь Цезаря. Это строительство стало одним из великих деяний Ирода Великого. Работы в иерусалимском Храме продолжались и после его смерти, но Кесария Палестинская сразу заблистала, словно бриллиант среди прочих драгоценных камней — с ними можно было сравнить портовые города Птолемаис на севере и Иоппу на юге.