Дочь Клеопатры - Мишель Моран
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тот поспешил извлечь из складок плаща тонкую золотую диадему в виде переплетенных листьев.
Октавиан бережно возложил ее на чело Александра Македонского, а когда выпрямлялся, внезапно заметил перстень на пальце покойного. Склонившись ниже, он рассмотрел выгравированный профиль великого героя и тут же провозгласил:
— Этот перстень станет символом Римской империи.
— Но, Цезарь, он принадлежит…
Агриппа развернулся, и возражения умерли на устах жреца, не успев сорваться.
Октавиан поднял жесткую руку Александра Македонского и потянул украшение на себя. От напряжения локоть неловко дернулся назад, послышался тошнотворный хруст…
— Его нос! — ахнул жрец.
Октавиан в самом деле сломал переносицу величайшему из царей.
Все в ужасе замолчали. Наконец низкорослый римлянин воскликнул:
— Что это значит? — и огляделся вокруг. — Может, послать за авгурами?
— Не стоит, — ответил Юба.
— Но это хорошее знамение или дурное? Какой в нем смысл?
— Такой, что в истории наступит переломный день, когда вы затмите завоевания Александра и сами овладеете миром.
В глубине темных глаз мне почудился насмешливый блеск, однако Агриппа серьезно кивнул:
— Я согласен.
Октавиан по-прежнему не шевелился; его рука так и застыла над телом.
— Это может быть только добрый знак, — повторил Агриппа.
— Да… Да, знамение свыше, — кивнул Октавиан. И неожиданно прибавил: — Видно, я стану преемником Александра Македонского.
Жрец робко спросил, не желает ли столь высокий гость осмотреть и прочие усыпальницы, но тот находился под слишком сильным впечатлением от свалившегося на его голову пророчества и бросил в ответ:
— Я пришел сюда повидать царя, а не целую череду покойников.
У двери я обернулась на покалеченное лицо великого человека, которому Птолемеи были обязаны трехсотлетним господством, и задумалась: не уготована ли столь же плачевная судьба всему Египту?
Несмотря на то что Юба с Агриппой объявили сломанный нос покойника доброй приметой, по дороге к выходу из усыпальницы свита Октавиана подавленно молчала. Зато рев толпы на улицах (тут были и горожане, и воины, и заморские купцы, и даже рабы) мог бы заставить богов заткнуть уши. Солдаты сгоняли всех жителей Александрии в назначенное место.
— Что дальше? — разволновался Птолемей.
— Пойдем в гимнасий, — ответил ему Александр.
— Туда, где папа дал мне корону?
Юба поднял брови. Хотя малышу в то время было всего лишь два года — возраст, от которого остается не слишком много ярких картин, — он ясно помнил тот вечер, когда отец воссел рядом с матерью на золотом престоле и провозгласил Цезариона не просто своим наследником, но и преемником Юлия Цезаря. Тогда же он, наперекор воле Рима, объявил о браке с мамой. Александру были пожалованы Армения, Мидия и еще не завоеванная Парфия. Мне достались Киренаика и остров Крит, а Птолемей стал царем всех Сирийских земель. Несмотря на то что правители нашей династии носили простые матерчатые диадемы, расшитые крошечными жемчужинами, отец преподнес нам золотые короны с рубинами, и этот щедрый подарок навсегда отложился в памяти малыша. Вот только теперь люди Октавиана переплавляли золото в уплату воинам-победителям, а наше наследие обратилось в прах.
Губы Александра изогнулись уголками вниз, и я поняла: он тоже борется со слезами.
— Да, это там, где отец провозгласил тебя царем.
При виде гимнасия солдаты, сопровождавшие нас, обменялись изумленными возгласами. Окруженное тенистыми рощицами здание протянулось более чем на два стадия[3] в длину; его портики были тщательно выбелены гипсом, из-за чего мерцали даже при лунном свете. Однако Октавиа-ну было не до красот местного зодчества.
— Повторим еще раз все, что я написал, — велел он.
Агриппа торопливо развернул свиток, дотоле спрятанный в складках его плаща, и проговорил:
— Сначала — о самом городе.
— А потом?
— О том, сколько жителей Александрии станут римскими рабами.
Октавиан резко мотнул головой:
— Ни одного.
Агриппа нахмурился.
— Твой дядя привез из Галлии сто пятьдесят тысяч мужчин…
— И что получил взамен? — пренебрежительно перебил его Юба. — Спартака. Восстание рабов, не оценивших блага, дарованные Римом.
— Верно. В мавзолее царицы достанет золота рассчитаться с каждым солдатом, сражавшимся за меня. На этот раз мы не станем платить рабами.
— А если солдаты потребуют женщин?
— Пусть покупают блудниц.
У самых ступеней гимнасия, где воины с тяжелыми щитами наперевес отсекли нас от народа живой стеной, я вдруг остановилась, не в силах двинуться с места.
— Что с тобой? — зашипел Александр.
Я была слишком напугана. Мне представилось, что случится, если Октавиану придет на ум поджечь это здание. Начнется столпотворение; мужчины устремятся на воздух, давя ногами упавших женщин и детей, а входы и выходы окажутся перекрыты римскими солдатами. Двери будут заперты точно так же, как в мавзолее матери. Я замерла у подножия длинной лестницы, и Агриппа шагнул ко мне.
— Не надо бояться. Если бы Цезарь желал вашей смерти, вас уже не было бы в живых.
«Ну конечно, — сообразила я. — Мы ведь нужны ему для триумфа». И пошла вслед за ярко-красной накидкой.
Внутри гимнасия при виде Октавиана тысячи горожан безмолвно рухнули на колени.
— Теперь понимаю, — саркастически заметил он, — чем Антония так привлекал Египет.
— Ты фараон, — вставил один из солдат. — Прикажи, и эти люди станут голыми танцевать на улицах.
— Я думал, они здесь и так это делают, — ухмыльнулся Юба, и на лице Октавиана впервые мелькнула улыбка.
Поднимаясь на высокий помост, я пыталась угадать, одинаково ли плохо нам с Александром в эту минуту. Отец рассказывал, как после битвы при Филиппах Октавиан велел перебить всех пленников до единого. Двое из них, отец и сын, взмолились о пощаде, но победитель велел оставить жизнь лишь одному из них: пусть, мол, сыграют в морру[4]. Старик отказался, сам попросил о казни. Девятнадцатилетний Октавиан лично расправился с ним, а когда оставшийся в живых сын захотел покончить с собой — насмешливо предложил ему свой клинок. Даже наш отец, не чуравшийся поля битвы, видел в его притязаниях на престол Цезаря одну лишь бессердечную одержимость.
Едва мы взошли на помост, как Октавиан воздел кверху руки (под его тогой блеснула незамысловатая кольчуга, и я снова подумала: может, найдется еще отважный александриец, готовый пожертвовать жизнью, лишь бы освободить Египет от ига захватчика) и произнес: