Дом имени Карла и Розы - Наталия Лойко

Остановившись перед пейзажем, изображавшим озеро, в котором разросшаяся ива купала свои ветви, Андрей ощутил холодок восторга и не сумел это скрыть. И тут он невольно оказался дипломатом: ничто так не действовало на Василия Мироныча, как признание его художественного вкуса. Если бы не разительная разница в росте, он бы, того и гляди, обнял гостя за талию. Вместо этого он доверительно шепнул: «Малявин. Подлинник». И подвел Андрея к небольшому эскизу.

Хозяйка, стоя вблизи картины, изображавшей ее в расцвете молодости, созерцала мирную, приятную сердцу сцену. На мужа нашла одна из лучших его минут.

— А это… Правда же, в духе Менье?

Андрей с искренним восхищением уставился на могучий, набросанный углем торс кузнеца, взмахнувшего кувалдой, действительно сделанный в манере знаменитого бельгийца.

— Мне этот набросок и прежде страшно нравился, — сказал он, как бы напоминая этим о давнем знакомстве.

Усевшись в глубокое, покойное кресло, Андрей внутренне одобрил свою выдержку. Ни одной бестактности, могущей отбросить его от цели! Был он доволен и тем, что не сунулся сразу с заранее припасенными доводами, вроде, например, того, что при уплотнении большевики оставляют на ребенка лишнюю комнату.

Куда уместнее, куда более по-родственному оказалось ввернуть (это он и поспешил сделать), что Ася недурно рисует, что от матери она унаследовала талант к ручному труду.

— Ася — одаренная девочка, — с доброй улыбкой проговорила Анна Ивановна и вдруг стала похожа на свой прекрасный портрет. — У нас ее вкус разовьется… — Она признательно взглянула на мужа и осеклась.

В чертах лица Василия Мироныча проступило знакомое ей оцепенение. То самое оцепенение, что мигом ввергало ее в безмолвие. Она знала, что сейчас зазвучит спокойный, вежливый голос.

— В общем, приводите… Если, конечно, девица осознала свою вину. Пусть просит прощения.

Наступила очередь оцепенеть и Андрею. Он бросил взгляд на хозяйку, скисшую, уже не напоминающую свой портрет, словно ища у нее совета. Как объяснить этому удивительному человеку состояние девочки, только что потерявшей мать?

— Понимаете, Василий Мироныч… У нее в данный момент обострены все рефлексы… Она и вообще-то была возбудима, нервна…

Алмазов остановил его саркастической усмешкой:

— Мать баловала, нам расхлебывать?

Хозяин дома, подобно многим бездетным людям, твердо знал, как следует воспитывать детей, и особенно твердо, как не надо им потворствовать. На эту тему он и пустился в рассуждения, откинувшись на кожаную спинку дивана. Диван, сделанный по заказу, был высок, он как бы восполнял недостаточный рост хозяина: тот, восседая на нем, чувствовал себя не только в буквальном, но и в переносном смысле «на высоте».

Не кипятясь, методично Алмазов принялся доказывать необходимость особо строгих мер воспитания теперь, в обстановке всеобщего хаоса.

— От заразы надо оберегать. И лечить. Не потакать, упаси боже! — Крупная, сильная фигура Андрея раздражала его, и он четко выговаривал: — Растленное время… Советская педагогика… Калеченье детских душ…

Андрей принуждал себя к молчанию. Идя сюда, он твердил: «Иного выхода нет. Революция требует жертв», — но внутренний голос подсказывал ему: «Жертвовать-то в конечном счете будет маленькая Ася».

Он и сейчас твердил себе: «Терпи! Надо выдержать!» — и слушал Василия Мироныча с любезнокаменным выражением лица.

С первых дней революции Андрей старался побороть в себе черты, которые в те времена звались «интеллигентщиной». Правда, большевистские газеты подчеркивали, что «интеллигенция делится на жирную и тощую». Правда и то, что Андрей Кондаков принадлежал к самой отощавшей части технической интеллигенции, но он взыскательно и сурово искоренял в себе всякие следы мягкотелости и нерешительности.

Алмазов разглагольствовал, наслаждаясь замешательством гостя. Бедная Лапша ерзала на низеньком пуфе, ее голубые глаза перебегали от желчного лица мужа на застывшее, потемневшее лицо Андрея.

— Закон таков, — журчал голос хозяина, — кто кормит, тот воспитывает. Не взыщите, если к девчонке наше прилипнет. Постоишь на ветру — обветришься; под дождем — вымокнешь. А вообще-то, приводите. Не голодранцы пока, слава богу.

Андрей встал, выпрямился во весь рост. Теперь ему снова был виден набросок «в духе Менье» — суровое лицо кузнеца.

— Одно знайте… — хрипло выговорил гость. — Все вам возмещу сторицей. Если вернусь… Все, что уйдет на Асю. Каждый кусок!

— Что значит — вернусь? — живо спросил Алмазов.

— В армию ухожу.

— Призывают? — прищурился Алмазов. — Или как?

— Конечно, призывают, — поспешила вставить его жена. — Не вина молодых людей, если их забирают.

Асина тетка недвусмысленно подсказывала Андрею разумный ответ. Надо было подтвердить: «Призывают», — и беспомощно развести руками, как это только что сделала она. Но в комнате, которую плотные, тщательно задернутые шторы отгораживали от чужих глаз, прозвучало:

— Добровольцем иду.

— Браво! — со странной усмешкой отозвался Василий Мироныч. — Может быть, вы и правы.

— Знаю, что прав.

Алмазов разглядывал гостя, как некое диковинное существо, затем взялся за нижнюю пуговицу его неказистого, под стать фуфайке пиджака.

— Кто знает, пожалуй, комиссаром вернетесь? Так от родни не отвертывайтесь. Порядочные люди платят долги.

— Я же сказал: все возмещу.

Хозяин тряхнул головой.

— Кому это надо, все? Найдем другой способ посчитаться. Времена сложные… Поняли?

Андрей понял. Перед ним стоял человек, который брался не только кормить, но и воспитывать Асю. По спине пробежал холодок. Ведь действительно что-то «прилипнет»…

— Нет, — сказал он. — Не понял.

«Моллюск», — подумалось ему. Андрей не помнил точно, что значит это слово, но почему-то именно оно подвернулось в эту минуту. Будучи от природы застенчив, Андрей отличался неловкостью в словесных перепалках; если ему и приходило на ум обидное, меткое слово, он поносил им противника после, когда перебирал про себя все перипетии происшедшего горячего разговора. И все же он бросил:

— Моллюск! — И, кинувшись прочь из комнаты, добавил: — Думали из девочки сделать моллюска?!

Рванув с вешалки тулуп, пропитавший овчинным духом всю переднюю, еле дождавшись, пока трясущиеся руки хозяйки одолеют сложную систему замков и задвижек, Андрей наконец соскочил с крыльца, жадно глотнул морозный воздух. Хлопнув калиткой, остановился, пробормотал:

— Вот какая штука.

Добрая фея

Утро прошло в полной растерянности. Чтобы не разбудить заспавшуюся Асю, Варя и Андрей обсуждали ее судьбу в промерзшей, промозглой детской. Андрей успел побриться, обтереться ледяной водой — мобилизовался, по собственному выражению. Но придумать ничего путного не мог.

Варя в конце концов сказала:

— Оставляйте ее на меня. Как-нибудь продержимся. Может, с нового года легче станет.

— Легче? Быстрая ты, Варенька… Нет, вдвоем вам оставаться нельзя: пропадете обе.

— Обеих жалко?

— Конечно… Глупый вопрос.

Вновь всколыхнулись Варины надежды. Он назвал ее Варенькой, он и о ней тревожится. Главное, глупый вопрос! На бритых щеках должны бы показаться ямочки, но лицо, каждую черточку которого Варя хочет запомнить, сковано бедой, как морозом, глаза застывшие… И все же Варя ждет, не может не ждать. Сейчас будет сказано то. Сейчас все решится.

Но Андрей, пораздумав, говорит совсем о другом:

— Слушай внимательно. Я завтра же вышлю тебе письмо за подписью военного комиссара. Ты с этим письмом пойдешь… Я укажу, куда надо идти, кажется, в Комиссариат призрения. Может, и не сразу устроишь ее, но устроишь. Говорят, в детские дома очереди. Много сирот.

— В приют хлопотать? В сиротский?!

— Приют — прежнее слово. Асю им не пугай. Помни: детский дом.

— Все одно приют!

Варю с малолетства страшило это слово. Она едва избежала участи попасть в одно из прославленных учреждений ведомства императрицы Марии, в эти казармы для детей низших сословий. Варя шепчет:

— Аська приютская! — и поднимает глаза к отсыревшему потолку. — Каково покойнице слушать?!

Долго философствовать на эту тему не пришлось: помешал приход почтальона. Горько было вскрывать конверт, адресованный Ольге Игнатьевне Овчинниковой. На листочке штамп: «РСФСР. Народный комиссариат просвещения». Ниже: «Отдел единой школы». Далее следовало приглашение зайти для направления на работу.

Варя рассказала, что Ольга Игнатьевна с месяц назад выбралась на Остоженку, в Наркомпрос, просить работы. Варя помнила ее прошение чуть не наизусть.

Ольга Игнатьевна перечислила все, чему могла научить школьников в качестве преподавательницы ручного труда: плетение, лепка, вырезывание, металлопластика. Не забыла написать и про частную группу, которую вела перед самой революцией.