Слабосильный брат мой... Неразумный брат мой... - Аркадий Пасман

Эми ощутил какое-то непонятное, но нарастающее раздражение, но в этот момент игрок в серебристо-белом комбинезоне с цифрами 99 на спине и груди бросился, стремглав, крепко обхватив сверкающий шар, через поле к заветному красному прямоугольнику. Элфоса вновь охватил азарт, он задергался в кресле, словно пытаясь помочь самому себе, из его памяти совершенно улетучилось все происшедшее, и когда наперерез бегущему бросилась массивная коричневая фигура Эми, сидящий у телевизора, так же не обратил на нее внимание, как и в тот раз на поле.

Жестокий удар, обрушившийся на полевого игрока, заставил резко дернуться зрителя в кресле. Элфос невольно схватился руками за внезапно занывшую грудь и, широко раскрыв глаза впился глазами в экран, где раз за разом кованые башмаки Кувалды врезались в тело Торпеды.

Эми, не мигая, глядел на свое мгновенно почерневшее лицо, на кровавую пену, пузырящуюся на своих губах; он снова и снова видел те самые четыре шага на подламывающихся ногах перед тем, как его бесчувственное тело рухнуло навзничь, впечатав окровавленный комбинезон в багрово-красный ворс зачетного поля.

Элфос отвернулся от экрана, на котором крупным планом судорожно вздрагивала и подтягивала ноги к животу, словно продолжая движение, нелепо изломанная фигура и посмотрел на соседа. Биг Айстренч сидел, вцепившись вздувшимися пальцами в подлокотники кресла, и не отрывал налившихся кровью глаз от мучений человека в телевизоре. Зубы его были бешено оскалены, а из угла рта стекала на воротник халата длинная ниточка слюны. Эми стало противно, он встал и вышел из комнаты.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Следующие две недели пролетели быстро и незаметно. Каждое утро, после завтрака, металлический голос в репродукторе вызывал Элфоса на третий ярус, в Центр спецподготовки, где два суровых, неразговорчивых инструктора, похожих словно братья-близнецы, интенсивно обучали вице-сержанта самым эффективным приемам рукопашного боя. Затем, после обеда, он переходил в полутемный тир, обитый звукопоглощающими резинопластовыми панелями, и до одури, до боли в обеих руках стрелял из всех существующих видов огнестрельного оружия. Когда онемевшие пальцы уже не в состоянии были нажимать на курок, его переводили в глубокий бассейн с ледяной водой и до зеленых кругов в глазах тренировали в обращении с различными типами аквалангов и плавании в ластах.

Так что когда вконец обессиленный Эми возвращался в свою комнату, сил его хватало только на то, чтобы принять обжигающий душ, проглотить нехитрый ужин и добраться до постели. Со штаб-сержантом они почти не общались и, откровенно говоря, ни тот, ни другой об этом особо не переживали. Элфос похудел, точнее подтянулся, в его глазах появился злой лихорадочный блеск, а движения стали точными и стремительными. Спал он без сновидений.

Только однажды, ночью невероятно напряженного дня, когда после долгих часов изматывающих тренировок старший из инструкторов (а Эми, хоть и с трудом, уже научился их различать), изобразив на своем, словно вырубленном из гранита лице, подобие улыбки, похлопал вице-сержанта по плечу и хрипло сказал: «Курс окончен. Молодец, парень, далеко пойдешь», Элфосу приснился сон.

Сон был странный и тревожный. Эми снилось, что он, совершенно голый, сидит в большом стеклянном ящике, похожем на аквариум, только без воды. Ящик установлен на людной улице города и длинная вереница людей движется мимо него взад и вперед. Элфосу неуютно в ящике, стекло скользкое и холодное, он невольно сжимается в комок, подтягивает колени к животу и обхватывает плечи руками.

А людей вокруг становится все больше и больше. Многие торопливо проходят мимо, бросая равнодушные взгляды на сверкающие стеклянные грани, некоторые задерживаются на мгновение, а иные подолгу стоят, уставившись белыми пятнами лиц в скорченную фигуру. Таких становится все больше, вот уже вокруг всего ящика протянулась цепочка бледных соглядатаев. Они все равнодушно-одинаковые в своем любопытстве, словно ждут чего-то, что должно вот-вот произойти.

И вдруг, среди этих молчаливых пятен Эми с удивлением замечает узкое лицо с лихорадочно горящими черными глазами. Молодая темноволосая женщина глядит на него взглядом, полным такой нечеловеческой муки и жалости, что Элфос невольно поднимает к ней голову.

Женщина начинает что-то торопливо говорить, но ни звука не доносится в стеклянную коробку, тогда она начинает кричать, и этот страшный беззвучный крик заставляет дрожать толстые прозрачные стены. По искаженному страданием лицу женщины ручьями текут слезы, она резко изгибает тонкую фигурку и начинает бить в стекло маленькими, судорожно сжатыми кулачками.

Удары следуют один за другим, разбитые в кровь костяшки пальцев оставляют бурые пятна на стенках, но женщина, судорожно закусив губу, бьет и бьет не переставая, и вот стеклянная броня покрывается густой сетью мелких трещин, трещины извиваются, становятся все длиннее, и, наконец, вместе с искрящимся водопадом осколков в камеру к Эми врываются крики, шум, порыв свежего воздуха. Он вдыхает его полной грудью и просыпается.

Эми Элфос лежал на спине и смотрел в темноту. Странный сон, так неожиданно нарушивший размеренный ритм его существования, не давал ему покоя. К чему этот сон? О чем он? И где он уже видел раньше эту женщину, освободившую его из стеклянной темницы? То, что он ее уже видел раньше, было несомненно, но вот когда и где?

Вокруг него, курсанта Национальной Школы, а затем стажера Стальной когорты и восходящей спортивной звезды, всегда вертелось немало доступных девчонок, хоть он и проявлял к ним удивлявшее его приятелей равнодушие, но эта была совсем другая. Другая… но кто? Элфос долго ворочался с боку на бок, пока наконец, уже под утро его засыпающий мозг не принес ему ответа: женщиной, разбившей стекло, была его мать…

На утро у Эми все валилось из рук. С трудом заставив себя подняться, он принялся ожесточенно проделывать разминочный комплекс, стараясь неистовым напряжением мускулов заглушить роящиеся в голове неприятные и тяжелые мысли. Но это слабо помогало, и, бросив отработку комбинации «блок-удар», Элфос вернулся в комнату. Биг уже куда-то ушел, и Эми впервые пожалел об этом. Постояв нисколько минут под пульсирующими струями обжигающего душа и нехотя прожевав завтрак, он прихватил чашку кофе и, передвинув кресло, уселся за письменный стол. Некоторое время он сидел неподвижно, уставившись невидящим взором в пространство, затем поставил обжигающую пальцы чашку на полированную, сразу же запотевшую поверхность и принялся бесцельно нажимать кнопку на правой тумбе, заставляя калейдоскопом сменяться пейзажи на экране. Но вот что-то привлекло его внимание, и чехарда живых картинок внезапно прекратилась. На окне-экране пологий песчаный берег вдавался белоснежным языком в лениво расступающуюся лазурно-зеленую океанскую гладь. Над водой стремительно метались чайки, похожие на швыряемые ветром клочья морской пены. Эми закрыл глаза и вспомнил их пронзительно-тревожные крики пятнадцать лет назад…

Тогда он, шестилетний щенок, а точнее «белый волчонок», вернулся домой, с ног до головы перемазанный в песке и глине, но распираемый гордостью — он и двое его приятелей, тоже «волчат», рассеяли и обратили в бегство с пляжа целую толпу (человек десять!) головастиков из местного лицея I ступени. Конечно, им и самим досталось (Эми потрогал набухшую шишку на лбу), но зато Воспитатель сказал, что из них получатся настоящие «Белые Волки», а Эми похвалил: «Молодец!».

Мальчик старательно отряхнул комбинезончик, пригладил растрепанные волосы так, чтобы прикрыть шишку, и поднявшись по широкой лестнице, вошел в распахнутую дверь дома. Тихонько проскользнув в квартиру, он вдруг ощутил незнакомый запах и с любопытством завертел головой, пытаясь понять, чем же это пахнет. Потом, на долгие годы этот запах — запах мази для армейских ботинок, станет для Эми знакомым и привычным, а трижды в день размазывать самым тщательным образом густую жирную пасту из тюбика по сияющей поверхности шнурованных голенищ будет для него так же необходимо, как чистить зубы или двести раз отжиматься от пола перед сном.

В комнате у распахнутого окна, за которым, докуда хватало глаз, расстилалась безбрежная гладь моря, стояла мать Эми. Она глядела в окно и не оглянулась даже тогда, когда хлопнула входная дверь; очевидно, сердилась на сына за опоздание. Он немного посопел носом и уже совсем было собрался зареветь, как вдруг заметил на стуле у кровати аккуратно сложенную форму кадета Национальной Школы. Под стулом стояли высокие ботинки, распространявшие восхитительный военный запах.

Завизжав от восторга, мальчуган кинулся к стулу, лихорадочно дергая заевшую как на зло застежку комбинезона.

— Эми! — мама повернулась от окна и посмотрела на него большими сухими глазами. — Успокойся, сядь.