Милый Индрик - Андрей Лазарев

Рассказал, как на поляне, куда его принесли, подвешенного между жердями, словно тушу оленя, он увидел отдельно: голое, синеватое тело своего мертвого рыцаря и горку его благородных доспехов. Разбойники сожалели, что пришлось им убить такого мощного, дорогого мужчину – а Гийом болтался между жердей, скрипели жилы-обвязки и шел затяжной, мелкий дождь, от которого всегда становится или очень светло, или очень гадостно на душе. Рассказал он, как мужички после его бессильных криков и воплей заткнули ему рот рыцарским поясом и тут же придумали хитрый план: обрядить его в благородного и продать подороже, с дальним прицелом на жирный выкуп. И стал мой бедолага ряженным рыцарем. В этом месте рассказа его голос зазвучал неожиданно гордо. Хотя, может быть, мне почудилось.

Дальше он долго рассказывал про житье в Герцинском лесу. Какие там водятся огромные, мохнатые дикие лошади. Как незаметно крадутся лесовики и как режут на редких дорогах заблудившихся степняков. Как ждут пресвитера Иоанна и гоняют, с воплями и пожарами, страшных волков.

Собственно говоря, женщина в Герцинском лесу ему-таки встретилась. Конечно же, не крылатая. Чернявая, высоченная и деловитая. «Экий миляга!», заявила она, тиснула его за плечо, а ночью разрезала жилы-обвязки и увела в новую чащу – от безусого работорговца, который уже собирался по тихому спровадить весь свой товар в какой-то разбойничий замок.

В новой чаще ветки оказались упругие, жесткие, и иногда сплетающиеся в паутину. А вскоре босоногая фея опоила ночью Гийома отваром, и привела в чащу другого барыгу, и продала Гийома ему как настоящего рыцаря, а тот – еще кому-то перепродал, с большой выгодой для себя. В общем, все эти годы этот бедняга путешествовал по чащам сказочного леса, из плена в плен, среди красавиц, купцов и бандитов, понемногу теряя доспехи и возвышенные мысли. Нашлись бойкие, умелые люди – они вместе заняли одну из дорог, что потеснее. Щипали купцов, остервенело пробивавшихся со своим перечным грузом из Италии ко дворам разных северных государей. Гийома все принимали за настоящего благородного рыцаря.

Я помолился за него.

«А что был за стук, когда ты пришел? – спросил я потом. – Ты ходишь с копьем?»

Он закряхтел.

«Култышки, а не копье, – сказал он наконец, – ноги мне там отрезали. Хожу теперь на руках. Лекарь тамошний, ну, в лесу, сделал мне такие чурбачки на ноги и как будто перчатки для рук. Смотри! Вот как ловко! У нас в лесу такие мастаки на култышки. А! А! А! Чудо! Смотри!»

Я услышал, как на тропке запрыгали прочь и захрустели попавшие под култышки камешки.

Он, бедняга, забыл, что как раз посмотреть я не могу.

Потом шум снаружи затих.

«Говорят, ты уже не святой, – сказал он вдруг с обидой. – А просто бес. А чего мне с бесами разговаривать».

РАЙМУНД ЛУЛЛИЙ: Пела птица в ветвях, среди цветов и листьев, и ветер шелестел листьями и приносил запах цветов. Спросил Любящий у этой птицы, что значит шелест листьев и запах цветов. – Ответила птица: Листья значат в своем движении покорность, а запах – страдания и невзгоды.

Дальше: По пути в Рим

Когда умер старый настоятель, друг Старца, на капитуле выбрали настоятелем монаха из местных, которого уже тогда называли Святошей. Святоша забыл и о Старце, и о его святом деле. Он занялся варением сыра, и строительством мельниц, и виноградарством: труды наши удвоились, а время молитвы стало меньше почти вполовину.

Старец давно научил нас читать, и брат Андрей пристрастился к этому делу гораздо сильнее меня. Вскоре после того, как Святошу выбрали настоятелем, брат отправился путешествовать, в Рим, в парижскую школу. Я провел в монастыре еще пару лет, но потом тоже собрался в дорогу. Меня влекли вовсе не книги: ведь Старец нам объяснял, в какой из обителей хранятся чьи мощи. Головное аббатство было мне по дороге, я надеялся узнать там о брате Андрее – он не мог пропустить столь богатое собрание книг.

Я пошел с гончарами, они направлялись на бургундскую ярмарку, везли свой товар. Через шестеро суток мы остановились на ночлег у подножья холма. До ближайшей деревни, по словам гончаров, было дня четыре пути. Но ближе к вечеру на вершине холма разбили свой лагерь бродячие гистрионы. У них был огромный шатер из лоскутной материи, в телегах они везли свой странный скарб, цветастые бурдюки, доски, костяные шары, разных кукол, большие бухты веревок, лютни, цимбалы и барабаны. Среди них было несколько женщин. Всего их было, наверное, столько же, сколько и наших, человек десять-двенадцать. Они разожгли костер и стали петь громкие песни.

Вскоре гончаров, как они ни боялись, разобрало любопытство. Один углядел при свете костра на вершине женщину помоложе, взобрался чуть-чуть на склон, и стал дерзко кричать:

«Эй, красавица, я вижу отсюда, что у тебя есть прекрасный лужок!»

Женщина и еще несколько гистрионов немного спустились, и она со смехом спросила:

«А что тебе за дело до моего лужка?»

«А у меня коняга хороший! Пусти конягу на лужке попастись и испить водицы из твоего колодца!»

Девица ему прокричала: «В моем колодце не простая водица, а чистый нектар! Да к колодцу пещерка ведет, а на дверях той пещерки стоит бравый воин и со всех прохожих мзду собирает! Нектар-то недешев! Приходи, когда с ярмарки возвратитесь, и товар продадите!».

«Так у меня и сейчас деньги есть», – важно отвечал наш гончар во всю глотку.

«Столько не будет!» – сказала она презрительно.

Так они перекрикивались и смеялись на всю лощину, а потом она углядела меня:

«Да с вами монашек! Ну, теперь точно разбогатеете! А монашка я бы пустила напиться за грошик…»

«Почему?» – обиделся гончар.

«Твой коняга, небось, большой грубиян, весь лужок мой истопчет… А у монашка, сразу видать, конек молодой да пригожий, почтительный, нежный…»

Гончар фыркнул. Я покраснел.

«Эх, монашков люблю… – продолжала она. – А не то вдруг он станет святым… Я бы его сок святой собрала, у меня и скляночка есть… Собрала бы да потом продала, когда он прославится».

Все грянули хохотом.

Так они перезнакомились. В стан гистрионов поднялись несколько наших, а от них к нам пришли два старика и та самая девка. Она подсела ко мне и опять стала насмешничать. Один из стариков-гистрионов тоже сел рядом и молча слушал.

«Далеко ли едешь?» – спросила она.

За меня ответил гончар Арно Толстолапый, который когда-то послушничал в монастыре. Он сказал, что я еду в аббатство, а потом, если Бог даст, то и в Рим.

Девица опять расхохоталась.

«А правду говорят, что вы, монахи, гузном книги читаете?»

Я знаками стал ее уверять, что это не так.

«Ладно, ладно… Еще говорят, что вы прежде чем книгу читать, за ухом чешете по-собачьи?».

Тут мои знаки были бессильны. Я написал ей, а Арно прочел по складам, что это касается не всех книг, а только языческих, чтобы напомнить, что язычники – это собаки, и верить им особо нельзя.

Вмешался старик: «Все ты врешь, – сказал он, улыбаясь. – И про язычников, и про гузно. Карл Великий пытался вас, длиннорясников, вразумить, и учил вас читать, как положено, не гузном, а руками, да вы ведь народ упрямый!»

И он рассказал, при почтительном молчании гончаров, как император Карл якобы давал монахам каждому по большой деревянной буковке и требовал, чтобы тот ее изучал перед сном.

Я знал, что это полные глупости, но он продолжал, все более воодушевляясь. Девица уже скрылась куда-то, а старик, сидя на корточках передо мной, и качаясь взад и вперед, вдруг зашептал:

«Смотри, монашек, святым-то не делайся. Я знавал одного взаправдашнего святого, так он плохо кончил. Знаешь как? Людям в тех дальних краях не хватало мощей… Они его подстерегли и убили, а потом разодрали на части…»

Потом он наклонился к самому моему уху, и сказал совсем тихо:

«Но, скажу по секрету, его голова досталась одному моему стариннейшему приятелю. Он ее сварил и таскал по всюду с собой, надеясь продать, но сам умер всего с неделю назад у меня на руках… Ты не хочешь купить? Она у меня!»

Я вздрогнул и отпрянул от этого жуткого старика. Потом я решил, что он шутит и разозлился, и вспомнив, что гистрионы – пособники Искусителя, и мне, монаху, вообще лучше бы с ними не разговаривать, я замолчал, а все остальные пировали целую ночь. А наутро нашли того гончара, что с девицей болтал, с перерезанным горлом. В суме его было пусто, а гистрионов и след простыл.

Гончары наши бросились в погоню, потом они рассказали, что убили трех гистрионов, а девицу поймали, надругались над ней, и на той самой ярмарке и продали. Я же с ними тогда не поехал, а попытался один найти дорогу в Клюни. Но Бог меня не пустил: я заплутал, больше недели бродил среди скал, и в конце концов, вышел обратно к холмам, а потом вернулся сначала в деревню, а потом и в монастырь, к Святоше. А брат Андрей вернулся уже только, когда меня затворили, но ничего никогда не рассказывал. Говорят, после школы он тоже отшельничал с орденом картезианцев, но почему-то вскоре ушел.