Одержимый - Мэтт Рихтел

Народу собралось много. Женщина, которая стояла рядом со мной, достала пластиковую бутылку воды и пакетик с ореховой смесью. Сказала подруге, что принесла еду с собой, на случай, если на поминках не будет органической пищи.

Над могилой натянули тент, под ним сидела женщина, как я понял, жена Андерсона, с приемной дочерью и сыном-аутистом, который качался из стороны в сторону, конечно же, не понимая, что происходит. Вокруг хватало и маленьких надгробий, и огромных мавзолеев. Так, мавзолей семьи Сильверов площадью не уступал однокомнатной квартире, за которую в Ноу-Вэлли пришлось бы платить никак не меньше трех тысяч долларов в месяц.

Я пришел на похороны в поисках отправной точки, в надежде найти кого-то из тех, кто находился в кафе в момент взрыва, чтобы показать ему или ей фотографию, лежащую в нагрудном кармане. Вытащил ее и посмотрел на Энни.

Наше второе свидание состоялось через две недели после первого. За это время мы с ней практически не общались, потому что она улетела по делам в Нью-Йорк, а электронную почту просматривала редко. Когда я приехал за ней и поднялся в ее квартиру, мы начали целоваться на пороге и никак не хотели отрываться друг от друга, но на другой стороне лестничной площадки открылась дверь и на пороге появилась маленькая девочка.

Сказала Энни, что ее кот опять забрался за плиту и сидит там долгие часы. Энни пообещала помочь, на несколько мгновений ушла в свою квартиру, вернулась, хитро улыбнувшись, показала мне пакетик с кошачьей мятой, и мы пошли вызволять Эдмунда. Энни присела на корточки у плиты и устроила для девочки целое представление, вроде бы выманивая кота байкой о том, как всем станет лучше, если он вылезет из-за плиты.

И Эдмунд вылез на запах валерианы, вызвав восторженный вопль девочки. Энни тоже широко улыбнулась, смахнула паутину с морды Эдмунда, почесала его за ухом. Энни, заклинательница котов. Я всегда мечтал о женщине, которой нравились домашние животные, полагая, что она не будет сильно ругаться на меня, если могла любить что-то мохнатое, постоянно гадящее на ковер. Тут Энни поразила меня, прочитав мои мысли.

— Если заберешься за плиту, выбираться будешь сам, — с улыбкой предупредила она.

— Я — добыча не из легких. Занималась сексом только с тремя мужчинами.

— Ты хочешь сказать сразу?

— Свинья. — Она помолчала. — Это должен быть особенный человек.

Она увлекла меня в свою квартиру. В глаза ничего не бросалось. Кроме одного: чистоты. Никакой пыли, даже в углах.

— Нат, все это меня пугает. — Она понизила голос, словно стеснялась докончить мысль. — Неужели это явь?

Я рассмеялся:

— Я задаюсь тем же вопросом.

Она повела меня в спальню. Я обратил внимание на рождественские огни, аккуратно развешенные по углам под потолком: синий, красный, желтый и зеленый… пока не зажженные.

— Мне следовало убрать их полгода назад, — вздохнула Энни. — Но мне проще что-то повесить, чем убрать.

— Конечно, что-то вешать — это весело, навевает мысли о празднике, отпуске, подарках. А снимать… понимаешь, что все закончено. Пора впадать в спячку.

— Очень глубокая мысль. Я просто не знаю, где от них коробка.

Она засмеялась, ее глаза сверкали радостью и желанием. Я в них нырнул.

Потом я посмотрел на ее прикроватный столик. Ничего, кроме механических часов с двумя черными стрелками и двух книг в переплете: «Сердце тьмы»[16] и «Хортон слышит кого-то».[17]

— Нат, ты когда-нибудь спасал жизнь? — спросила Энни. — Ты понимаешь, подолгу службы.

Я рассказал ей историю, случившуюся двумя годами раньше, когда около торгового центра внедорожник сбил беременную женщину. Я провел необходимые реанимационные мероприятия, но женщина умерла. Младенца, к счастью, удалось спасти. Муж женщины подал на меня в суд за то, что я не обеспечил стабилизацию спинного мозга. Суд не принял дело к рассмотрению, но нервы мне потрепать успели.

— Я бы хотела, чтобы мне принесли на тарелке голову этого мужчины. — Энни помолчала, потом добавила: — Чего ты улыбаешься?

Я действительно улыбался. А тут насупился.

— Тогда я злости не испытывал. Долго не испытывал. Дело в том, что вообще не испытывал каких-либо эмоций.

С прикроватного столика я взял книгу «Хортон слышит кого-то». Увидел, что она надписана: «Энни, удивительной девочке, которая когда-нибудь сможет править миром».

— Почему ты спросила, спас ли я кому-нибудь жизнь?

— Логичный вопрос, доктор. Никогда не знаешь, когда тебя потребуется спасать.

Два следующих дня мы провели в постели. Не только в объятиях друг друга (мы много разговаривали), но и объятий хватало. Что казалось удивительным, с учетом того, что между свиданиями мы общались по минимуму. Мои претензии по части пренебрежительного отношения к электронной почте во время деловой поездки Энни отмела с ходу, заявив, что работала, не поднимая головы. Отец отправил ее в Нью-Йорк, чтобы оценить одну небольшую технологическую компанию. У нее не было ни одной свободной минуты. Но при этом Энни сказала, что постоянно думала обо мне.

Так или иначе, эти два дня состояли из разговоров, еды, которую нам привозили по заказу, и Стробэрри Второго, Лабрадора, которого она назвала в честь ее первой в жизни собаки. Мы проходили ускоренный курс познавания друг друга. Энни нервничала, когда люди касались ее шеи. Она предпочитала смотреть телевизор при свете, который напоминал ей, что происходящее на экране — не реальная жизнь. Однажды она подружилась с юношей из Восточного Пало-Альто, у которого она научилась испанскому. Она могла выпить достаточно много не пьянея, но только не пива. Каждый месяц она от руки писала письмо матери, которая развелась с отцом и уехала в штат Вашингтон. Ей нравилось писать письма, и она утверждала, что почерк ее меняется в зависимости оттого, кому адресовано письмо. Если она писала матери, буквы становились более округлыми, выражая сочувствие.

Я не мог сказать, почему к Энни меня тянуло как магнитом, не мог назвать чего-то конкретного, что влекло меня к ней. Но чувствовал: уже не могу без нее, более того, мне казалось, что она ждала именно меня, вот и выплеснула нерастраченную страсть. Проснувшись в понедельник утром, я понял, что крепко завис на крючке… и ощущение это не уходило до нашей первой ссоры.

Несколькими неделями позже я сидел в ее гостиной на антикварном стуле. Голову откинул назад, за спинку, наслаждаясь величием момента. Слишком уж наслаждался. Стул повалился назад, ножка сломалась. Подбежала Энни. К стулу.

— Принести тебе кувалду?

— Обо мне не беспокойся. — Я поднял окровавленную руку.

Прошел на кухню, включил воду, промыл теплой водой глубокую царапину на большом пальце. Мне требовался пластырь. Я слышал, как у меня за спиной Энни возилась со стулом. Наконец она подошла, оглядела рану, но сочувствия не выразила.

— Это первая вещь, которую я купила сама.

Я придержал язык. Ничего не стал комментировать и провел ночь, обдумывая это событие. Может, проблема заключалась в воспитании: Анна — это «Прада», я — «Левис». А утром мне принесли посылку. Маленькую кусающуюся черепаху в стеклянном террариуме. И записку: «Ужасно сожалею, что рявкнула на тебя. Пожалуйста, прости. Э.».

И в последующие месяцы, если кто-то из нас не мог правильно определить приоритеты или слишком бурно на что-то реагировал, он или она становились «черепахой». Вот так у нас появилось первое слово, понять значение которого могли только мы. По прошествии времени произноситься оно стало исключительно с нежностью.

Но сразу я не сдался. После нашей ссоры сбавил скорость. Начал заглядывать за углы. Как-то вечером мы собирались сесть в мой автомобиль после того, как посмотрели фильм. Энни попросила у меня ключи, сказала, что машину поведет она. Я сел на пассажирское сиденье. Она приложила палец к губам, требуя тишины. Потом достала черный шарф, завязала мне глаза. Я рассмеялся, и мы еще полчаса кружили по улицам. Она пыталась скрыть от меня конечную цель нашего путешествия. Я предположил, что закончится оно в кровати отеля и из одежды на мне останется только шарф-повязка.

После того как мы все-таки припарковались, Энни завела меня в подъезд, мы поднялись на один этаж. У меня сложилось ощущение, что в этом доме я уже бывал. Об этом говорил запах корицы. Энни наклонилась ко мне и прошептала: «Пожалуйста, доверься мне… снова».

Я услышал, как она вставила ключ в замок, открыла дверь. Сняла повязку и встретилась со мной взглядом.

— Вроде бы я здесь уже бывал, — заметил я.

Мы стояли на пороге моей квартиры.

— Сюрприз! — воскликнула Энни и указала на гору подарков: ручка, стилизованная под гусиное перо, стопка писчей бумаги с моими инициалами, новенький «Мак» с большим монитором, и стояло все это великолепие на антикварном письменном столе из красного дерева. Энни объяснила, что ей хотелось разделить прибыль от сделки, которая принесла фирме ее отца миллионы долларов. Я провел рукой по резному краю стола.