Математик - Александр Иличевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГЛАВА 4. ЧЕРЕЗ КОНТИНЕНТ
Из Белоруссии Максим вернулся в Принстон и скоро там обрел ту самую, желанную точку. Он явился на семинар с бутылкой Jameson. Стоя у доски и рассказывая новую тему четырем студентам, он прихлебывал в такт доказательств лемм, которые следовали одна за другой, как патроны в пулеметной ленте. В конце он сделал триумфальный глоток и сколько-то еще продержался на ногах, выписывая на доске ссылки на статьи, развивающие только что изложенное.
Наутро ему позвонил секретарь декана. Максим явился в деканат только через три дня.
— Вы вынудили нас навязать вам годичный отпуск, — посмотрел ему в глаза декан после очень бодрого приветствия. — Мы хотим, чтобы вы провели его вне кампуса.
Макс неделю обдумывал нанесенное ему оскорбление.
Ему стало стыдно. Он позвонил жене. Она сказала, что желала бы прервать отношения на месяц. Он швырнул трубку в стену.
В тот же вечер сел в машину и поехал куда глаза глядят.
В потемках скоро заслезились глаза, куриная слепота объяла мозг, он съехал на обочину перед мостом и речкой и ночевал над небольшим костерком, который удалось сложить из щепочек и соломы, остававшихся сухими на склоне. Посреди ночи его разбудил вопль выпи, которая огромно, будто не птица, а бык, страшно захлопала по воде, преследуемая, видимо, шакалом или лисой. Утром он не смог разлепить глаза: ресницы смерзлись.
Неделю петлял вдоль побережья, забирая к югу. Ночевал там, где заставал его закат. Наконец осознал, что кружит — узнал портье, рыжего, с серьгой, — и понял, что ночевал в этом мотеле неделю назад. Тогда он купил карту и на ней фломастером проложил маршрут в Сан-Франциско.
Всю поездку Макс провел насухо. Чтобы не было скучно, каждый раз, когда останавливался в мотеле, заказывал пиццу и вызванивал себе проститутку. Пиццу несколько раз привозили уже после того, как приезжала девушка. С проститутками он не мог заниматься тем, чем полагалось; они ему были нужны только, чтобы провалиться в сон. Девушка приезжала, он глотал транк и, пока таблетка не растворяла внутри пружину, давал проститутке деньги и просил уйти сразу после того как он заснет. Один раз он так лишился кошелька и проторчал в том злосчастном городке неделю, пока не восстановили кредитки и водительские права.
В Аризоне у него полетел ремень ГРМ, здесь он снова застрял на неделю, поджидая, покуда прибудут запчасти, и удержался от того, чтобы залиться в такую жару пивом.
«Я — герой», — сказал себе Макс, когда выезжал на своей отремонтированной «субаре» из автосервиса. «Я — герой!»
В Сан-Франциско, в городе, который очаровал его в стэнфордские времена, он поселился в полуподвале в начале 25-й авеню. Окна выходили под лестницу, спускавшуюся в густо заросший шиповником и дроком двор. Весь квартал, соединяясь в каре задними дворами, образовывал своеобразный парк. В нем обитали еноты и скунсы, гнездились птицы. Над расцветшим гранатом по утрам он видел двух-трех полупрозрачных колибри. Еноты по ночам опустошали корзинку с фруктами, которую он оставлял на подоконнике. Максим решил их выследить. Светящиеся зенки зверьков наполнили садик. Еноты ощерились, когда он стал их отгонять. Макс вдруг беспомощно подумал: хорошо, что нет с ним детей — они непременно бы захотели поиграть с енотами.
Он снова наслаждался городом. Каждый день ходил смотреть на самый красивый в мире мост. Выгнутый меж берегов, он летел на две мили и в тумане усеивался желтым ожерельем сочащихся фонарей; казалось, что дорожное полотно и суриковые тяги уходят в никуда, в бездну пролива. Еще ему нравилось пройтись туннелем под парком Presidio и поймать при выходе особенный ракурс. Максим с наслаждением ждал обеденного времени и шел на улицу Clement, где в маленьких ресторанчиках были сосредоточены все виды восточных кухонь. Много времени проводил на Haight-Ashbury, своеобразном богемном базаре: обходил один за другим музыкальные и книжные магазины и особенно увлекся комиссионками, где продавались старые пластинки. Было забавно стать обладателем того, что в детстве было больше, чем Джомолунгма, — например, пластинки Abbey Road.
По вечерам он торчал в кальянной на бульваре Попрошаек. В ней полутемный, заволоченный сливовым дымом воздух, размешиваемый сонными лопастями вентиляторов, скрывал топчаны, устланные коврами, на которых мирно читал или беседовал хипповый люд. Здесь ему нравилось устроиться полулежа с «Нью-Йоркером» на пару часов, за которые он успевал выпить бадейку капучино и съесть несколько миндальных сухариков. В один из дождливых вечеров, когда низины меж городских холмов заполнялись реками тумана, он познакомился в кальянной с Викой. Порывистая, неврастеничная, то самовлюбленная, то кроткая, эта питерская хипповая девица третий год подвисала в здешнем раю.
Они сошлись не сразу; Вика любила поболтать с ним, съездить на океан, погулять, но отстранялась, когда он обнимал ее, чтобы поцеловать, говоря: «Что за детский сад. Крепитесь!». Что-то произошло, когда она услышала у него в машине Стива Райха — Different Trains. В основе этой пьесы лежат музыкальные рефрены отдельных фраз: какой-то старик вспоминает, как в детстве, еще до войны, после развода родителей, бабушка возила его от отца к матери — из Чикаго в Нью-Йорк и обратно; вся многострунная пьеса пронизана гудками локомотивов и вторит стуку колес. Вика послушала и пробормотала: «Я знаю эту вещь, я знаю наизусть все фразы оттуда, вот послушай:
АМЕРИКА ДО ВОЙНЫ— из Чикаго в Нью-Йорк
— один из самых быстрых поездов
— лучший поезд из Нью-Йорка
— из Нью-Йорка в Лос-Анджелес
— каждый раз другой поезд
— из Чикаго в Нью-Йорк
— в 1939
— 1940
— 1941
— 1941 так или иначе должен был случиться
ЕВРОПА ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ— 1940
— на мой день рождения
— немцы пришли
— немцы вторглись в Голландию
— я был во втором классе
— у меня был учитель
— очень высокий человек с зачесанными гладко волосами
— Он сказал: „Черные толпы евреев вторглись в наши земли много лет назад“
— и уставился прямо на меня
— не стало больше школы
— вы должны покинуть страну
— и она сказала: „Быстро, быстро, сюда!“
— и он сказал: „Замри, не дыши!“
— в эти вагоны для перевозки скота
— в течение четырех дней и четырех ночей
— и затем мы погрузились в эти странно звучащие имена
— польские имена
— множество теплушек там
— все они были забиты людскими телами
— они побрили нас
— и вытатуировали номера на наших руках
— пламя и дым возносились в небо
ПОСЛЕ ВОЙНЫ— и война закончилась
— Вы уверены?
— война закончилась
— едем в Америку
— в Лос-Анджелес
— в Нью-Йорк
— из Нью-Йорка в Лос-Анджелес
— один из самых быстрых поездов
— но к нынешнему времени все они ушли
— Там была одна девушка, с прекрасным голосом
— и немцы обожали слушать пение
— и когда она прекратила петь, они зааплодировали и стали кричать: „Еще! Еще!“»
— Так вот, я как раз и напоминаю иногда себе ту девочку, что пела для немцев, — сказала Вика, и глаза ее наполнились слезами.
Максим обнял ее, и она не отстранилась, впервые.
Вика носила длинные расшитые индейскими фигурами Наска юбки, постоянно меняла (поскольку сама плела) различные фенечки — из нитей и кожаных шнурков, одаривала ими Максима, — и работала продавцом в магазине одежды на улице Кастро. Когда Макс заходил за ней, она непременно старалась его приодеть, и он не особенно сопротивлялся, потому что Вике с этого тоже была польза в виде комиссионных, — покупал то джинсы, то майку, то рубашку.
Чтобы всегда быть за рулем и тем самым блокировать желание выпить, да и чтобы узнать получше город, Максим придумал развозить пиццу. А выпить ему хотелось страстно. Иногда его трясло и ломало, и по ночам он просыпался от ужаса, что все-таки сорвался и выпил. Он вскакивал и не сразу мог прийти в себя, но, когда понимал, что падение случилось во сне, — с облегчением мгновенно засыпал. Один раз он учуял запах перегара, шедший из его собственного рта. Тогда он перепугался не на шутку. Утром пошел к наркологу. Тот посоветовал ему все-таки лечь в реабилитационную клинику и сообщил, что науке известны случаи, когда организм алкоголика, пребывающего в состоянии воздержания, самостоятельно повышал содержание спиртов в крови с помощью какого-то замысловатого механизма работы ферментов.
Но Максим решил справиться сам. Ему нравилась работа в ресторане Round Table Pizza на улице Van Ness. Когда не было заказов, он торчал в пиццерии и наблюдал, как месят тесто, как раскручивают его над головой в пульсирующий блин, пускают в печную щель, полыхающую синими зубцами пламени, раскраивают с хрустом двуручным округлым резаком… Он подхватывал сумку-термос с заказом и нырял в неоновую сетку таинственного гористого города, затопленного туманами, с трех сторон тесно объятого океаном и увенчанного великолепным зрелищем моста над проливом.