Смерть как искусство. Том 2. Правосудие - Александра Маринина

Главный администратор Семаков при прежнем художественном руководителе был особой, приближенной к трону, с ним считались, его ценили, с ним советовались, его любили актеры, которых он возил на творческие встречи, в том числе и в другие города, обеспечивал их пребывание там, опекал, был отцом родным. А теперь он как мальчик на побегушках, занимается изготовлением репертуарных книжек и поздравительных открыток, да еще организовывает билетеров, которые должны в день спектакля проставить галочки напротив фамилий артистов в 900 программках. Скучно ему! Муторно! И еще второй главный администратор, Красавина, постоянно на глазах, та самая Красавина, которая заняла теперь место Семакова в сонме приближенных и к Богомолову в кабинет входит без стука. А ему, Семакову, приходится при необходимости часами ждать в приемной. Да, Богомолова он ненавидит всей душой и даже скрыть этого не может.

А вот директор-распорядитель Бережной… Тут совсем иная картина, идентичная по своему началу и прямо противоположная по результату. Когда-то он был директором с единоличным правом подписи под финансовыми документами, владел всей ситуацией, управлял огромным сложным хозяйством, обеспечивал бесперебойное функционирование непостижимого механизма, состоящего из трех слитых воедино единиц: «театр как здание», «театр как производство» и «театр как учреждение культуры». Он был хозяином, который принимал решения и следил за их выполнением. И вот пришел Богомолов, объявивший себя генеральным директором с правом первой подписи под финансовыми документами… И Владимир Игоревич Бережной оказался связанным по рукам и ногам непредсказуемым, капризным и, самое главное, некомпетентным худруком, узурпировавшим кресло директора. Бережного понизили, львиную часть полномочий у него отняли, а всю ответственность оставили. И он готов это терпеть ради любви к актрисе Людмиле Наймушиной. Неужели рыцари еще не перевелись? Есть в нем ненависть к Богомолову? Должна быть, должна, по всей логике мужского характера – должна она быть. А ее нет. Не слышит ее Антон Сташис ни в интонациях, ни в выбираемых Бережным словах. А ведь кто-то говорил, что Бережной – человек с актерским образованием. Может ли в этом случае Антон доверять тому, что слышит? Не игра ли это? Не актерство ли? Анастасия Павловна предупреждала его, что хороший актер кого угодно обманет. А кто сказал, что Бережной – плохой актер? Никто этого не говорил.

Актриса Людмила Наймушина питалась в ресторане с большим аппетитом и довольно ловко сама вывела разговор на Ивана Звягина и его конфликт с Богомоловым. Ни Антон, ни Каменская в момент встречи с Наймушиной этого не заметили, им обоим казалось, что они задают вопросы, а Наймушина на них добросовестно отвечает, и только теперь, слушая запись в третий или четвертый раз, Антону стало совершенно очевидно, что Людмила, Люсенька, изо всех сил искала повод, чтобы поскорее рассказать про Звягина. Очень уж ей хотелось поведать страшную быль об изгнанной из гримерки поклоннице и разорванном контракте, повлекшем за собой выплату огромной неустойки. Информацию, разумеется, немедленно проверили, и что оказалось? Да, девица в гримерке была, и суровый разговор Богомолова с Иваном тоже был, но все дальнейшее оказалось сильно преувеличенным. Контракт на съемки не разрывали, и хотя Богомолов дал команду составлять текущий репертуар без учета заявок Звягина, все обошлось малой кровью. Деньги, конечно, кое-какие Ивану заплатить пришлось, но вовсе не такие огромные, как уверяла Наймушина. Зачем она это сделала? А ларчик открывался совсем просто: из бесед с другими актерами выяснилось, что у Звягина был роман с актрисой, с которой дружила Наймушина. Роман закончился абортом и разрывом, и Люсеньке просто захотелось мелко отомстить за подружку. Детский сад, ей-богу!

Антон выключил диктофон и убрал его в сумку. Надо ложиться и попытаться уснуть, завтра рабочий день. Эля встанет в шесть, значит, до шести тридцати ему подниматься нет никакого смысла, ванная все равно будет занята. В шесть тридцать подъем, в шесть пятьдесят пять он выйдет из ванной, три минуты уйдут на то, чтобы поздороваться с Элей и обсудить меню на завтрак, еще две минуты – на поедание яблока, которое Антон привык съедать натощак, и ровно в семь он пойдет будить детей. Степка вскочит сразу и побежит умываться, он «жаворонок» и радостно встречает каждое наступающее утро, а вот Васька – соня, с ней придется повозиться, прежде чем удастся ее поднять и дотащить до ванной, из которой как раз уже и Степка выйдет…

Он на цыпочках пересек коридор и нос к носу столкнулся с Эльвирой, выходящей из детской.

– Что-то случилось? – испуганным шепотом спросил Антон. – Дети не спят?

– Все в порядке, – голос Эльвиры шелестел едва слышно, – все здоровы и все спят. Просто я слышала, как вы вернулись, и все ждала, когда вы пройдете к себе в спальню, а вы все не идете и не идете. И я подумала, что вас, может быть, надо покормить, раз уж вы все равно не ложитесь.

– Я не голоден. Идите спать, Эля. Спасибо вам за заботу.

Она стояла совсем близко, почти вплотную, и точно так же, как недавно у Галины, волосы были распущены, только падали они на плечи красивыми локонами, а не лежали безжизненной паклей, и лицо без косметики было красивым и ярким, а не блеклым, и от тела, прикрытого чем-то тонким, шелковистым, исходило тепло и еле уловимый аромат ванили. «Она очень красивая женщина, – подумал Антон. – Но меня почему-то ни разу не посетила мысль о том, что ее можно уложить в постель. Вот с Галкой я могу спать, а с Элей не смог бы. Интересно, почему?»

Эльвира скрылась за дверью детской, а Антон принял душ, почистил зубы и улегся в кровать. Кровать была широкой, супружеской, они покупали ее вместе с Ритой, и у Антона рука не поднималась выбросить ее и заменить новой, более узкой. И место в комнате освободилось бы, и не так больно становилось бы ему каждый раз, когда он ложился на эту кровать. Специалисты утверждают, что стресс от потери близкого человека длится десять лет. В этом году исполнилось десять лет с того дня, как не стало мамы. А стресс от потери Риты будет длиться еще восемь лет. Еще целых восемь лет! Господи, как их прожить?

Анна Викторовна Богомолова свою вторую невестку не любила, и Елена Богомолова об этом знала. К первой жене Левушки Анна Викторовна благоволила и развод сына не одобряла, особенно когда узнала, что первым мужем Елены был актер Михаил Львович Арцеулов. Против самого Арцеулова Анна Викторовна ничего не имела, она с ним даже знакома не была, но вот линия жизни Елены в глазах семидесятилетней женщины вырисовывалась в определенную, как ей казалось, тенденцию: первый муж почти на двадцать лет старше, второй – тоже, то есть молоденькая хорошенькая девица с юных лет привыкла прилепляться к состоявшимся мужчинам, разлучать их с женами и присасываться к их благосостоянию и репутации. Ведь Арцеулов-то тоже в свое время разводился, чтобы жениться на Елене… Одним словом, тенденция вырисовывалась вполне, можно сказать, определенная и не так чтоб уж очень красивая. И Анна Викторовна, женщина прямая, резкая и не утруждавшая себя деликатностью, свои соображения открыто высказывала не только сыну, но и его второй жене.

– Ты никогда не любила Леву, – сурово выговаривала она невестке, сидя рядом с ней в больничном коридоре. – Ты думала только о его деньгах и его славе, примазаться хотела. Вот теперь твоя сущность и вылезла наружу. Теперь все стало совершенно очевидным.

Елена пыталась сопротивляться, но нужных слов не находила.

– Зачем вы так? – только спрашивала она. – Что я сделала? Чем провинилась?

– У тебя без конца звонит телефон, – упрекала ее свекровь, – ты без конца отвлекаешься на какие-то разговоры про деньги, неустойки, афиши, контракты, билеты. Это что такое? Что это такое, я тебя спрашиваю?

– Это звонят с работы, – послушно объясняла Елена. – Что плохого в том, что я разговариваю?

– Да как это – что плохого?! – взрывалась Анна Викторовна. – У тебя муж при смерти! Ты хотя бы осознаешь, что Левушка умирает? Ты должна думать только об этом, а не о каких-то там… У меня просто нет слов!

– Анна Викторовна, я все время думаю о Леве, честное слово, но мне же звонят, я не могу запретить людям звонить…

Но мать Льва Алексеевича была непреклонна.

– А ты должна! Ты должна всем сказать, что у тебя горе, умирает муж, и пусть никто не смеет беспокоить тебя по пустякам.

– Но людям же надо ехать на гастроли, надо как-то это организовывать, в конце концов, им надо понимать, поеду я с ними или нет, и, если нет, кому поручить мою работу…

– Подумаешь, гастроли! – фыркала Анна Викторовна. – Что такое гастроли по сравнению с Левочкиной смертью, перед которой все меркнет? Перебьются твои актеришки без гастролей, ничего с ними не случится, если они никуда не поедут. Пусть дома посидят, им полезно.