Открыть ящик Скиннера - Лорин Слейтер

— Я сохранила все в точности так, как было при отце.

Мне кажется, что я слышу в ее голосе слезы. В кабинете душно. У одной стены стоит огромный желтый ящик, в котором Скиннер спал или слушал музыку. На стенах фотографии девочек — Деборы и Джулии, собаки Хантера. Большая книга на столе открыта на той же странице, что и много лет назад. Рядом — очки Скиннера. Там же бутылочки с витаминами, которые он принимал; несколько капсул Скиннер так и не успел принять, когда его увезли, а вскоре и похоронили в последнем в его жизни ящике — настоящем черном ящике. Я касаюсь бутылочек и стакана, в котором виден какой-то высохший синий эликсир. Мне кажется, что я ощущаю запах Б. Ф. Скиннера — запах старости и эксцентричности, пота, собачьей слюны, птичьего помета, безмятежности. На полке стоят папки, и я читаю этикетки на них:

«Голуби, играющие в пинг-понг», «Эксперимент с вентилируемой колыбелью» и в самом конце — «Являюсь ли я гуманистом?». Есть что-то говорящее о трогательной уязвимости в том, что этот вопрос, возможно, самый важный, задан так откровенно.

— Можно мне прочесть? — спрашиваю я Джулию.

— Конечно.

Мы обе говорим шепотом в этой комнате, где сохранено прошлое. Джулия достает папку. Почерк Скиннера мелкий и неразборчивый, мне удается прочесть только отдельные слова — «ради блага человечества», «мы должны сохранить природу, чтобы выжить», а в самом конце пожелтевшей страницы — «Интересно, стоило ли мне жить?».

Я смотрю на Джулию.

— Вы не собираетесь передать эти материалы в архив своего отца? — В полумраке кабинета ее глаза блестят, и их выражение, так же как и одержимость, с которой Джулия поклоняется миру Скиннера, говорит мне, что отец — единственная вероятность, в которой она никогда не усомнится; он — единственный стимул окружающей среды, который ее полностью себе подчинил. Хотел бы Б. Ф. Скиннер такой страстной преданности или поощрил бы дочь к тому, чтобы идти дальше, искать новые подкрепления, которые создадут новые реакции и породят новые идеи, пока голуби клюют пластинку, а крысы все бегут и бегут?

— Вот посмотрите, — говорит Джулия, показывая на столик у кресла. — Тут остатки шоколадки, которую отец ел как раз в тот момент, когда за ним приехали из больницы. — И действительно, на столе лежит кусочек черного шоколада на фарфоровой тарелочке, и на нем отпечатались следы зубов. — Я хочу, чтобы эта шоколадка сохранилась навсегда.

— Сколько же ей лет? — спрашиваю я.

— Больше десяти, и она все еще в хорошем состоянии.

Я смотрю на Джулию, а потом, когда она выходит из комнаты, поднимаю надкусанный квадратик и внимательно его разглядываю. Мне отчетливо видно, где губы Скиннера касались сладости… а потом, словно мою руку дергает невидимая нитка, в ответ на стимул, которого я совершенно не ожидала, а может быть, как проявление полной свободы воли (ответа на этот вопрос я не знаю, не знаю!), — я поднимаю руку — или моя рука оказывается поднята — и я представляю себе, как кладу этот кусочек в рот. Я ощутила бы вкус старого и пыльного шоколада, и на моих зубах остался бы след чего-то очень странного и не такого уж сладкого.

Глава 2.

ОБСКУРА

Стэнли Милграм и повиновение властям

В 1961 году старший преподаватель Йельского университета двадцатисемилетний Стэнли Милграм решил изучить повиновение властям. В мире, пережившем Холокост, люди пытались понять, как случилось, что эсэсовцы расстреляли, согнали в газовые камеры, повесили двенадцать миллионов человек — предположительно выполняя приказы своих командиров. Общепринятым тогда мнением было представление о подавляющей роли «авторитарной личности»: согласно этой гипотезе, определенный вид воспитания — сурового и истинно тевтонского — приводил к появлению людей, готовых по приказу совершить любые жестокости по отношению к кому угодно. Милграм, специалист в области социальной психологии, подозревал, что такое объяснение слишком ограничено. Он предположил, что ответ на вопрос о причинах преступного повиновения лежит не столько в силе авторитарной личности, сколько в воздействии ситуации. На взгляд Милграма, чрезвычайная ситуация может заставить любого нормального человека отбросить моральные принципы и по приказу совершать чудовищные злодеяния. Чтобы проверить свою гипотезу, Милграм предпринял один из величайших и самых жутких розыгрышей в истории психологии. Он создал поддельную, по выглядящую совершенно убедительно «шоковую машину» и привлек к своим опытам сотни добровольцев. Они получали инструкцию нанести смертельный (как они считали) удар током другому участнику эксперимента (им не было известно, что это актер, имитирующий страдания и даже смерть). Как далеко может зайти человек, выполняя приказ? Какой процент обычных мирных граждан окажется готов подчиниться жестоким распоряжениям экспериментатора? И какой процент восстанет против них? Вот что обнаружил Милграм.

Вы, возможно, опаздываете. Вы быстро идете по переулку в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Стоит июнь 1961 года, вдалеке перед вами маячат шпили Йельской епископальной церкви. Улицы пахнут летом — растоптанными цветами и подгнившими фруктами, и, может быть, поэтому вы испытываете легкую тошноту… а может быть, дело в предчувствии. Нет, все-таки виноваты запахи — в воздухе пахнет чем-то сладковатым и паленым.

А может быть, вы и не опаздываете. Вы, наверное, человек ответственный и приходите всегда с запасом в несколько минут, так что можно не спешить. Луны не видно, небо затянуто облаками, идет дождь — косые серебряные струи заставляют улицы пахнуть отбросами и цементом. При таком сценарии вы тоже испытываете легкую тошноту — из-за предчувствия, хотя вы и не можете сказать, какого именно. Еще и этот запах… запах разложения…

У вас в кармане лежит объявление. Две недели назад вы вырезали его из газеты. «Мы заплатим 4$ за один час вашего времени. Требуются добровольцы для исследований памяти». Поскольку это Йель и поскольку речь идет о наличных — сумме достаточной, чтобы купить новый смеситель (старый совсем не работает), ну и главное — поскольку это в интересах науки, вы соглашаетесь. Итак, вперед! Эти переулки такие… такие захолустные; они поворачивают туда и сюда, поднимаются вверх и идут под уклон, кирпичные стены крошатся, между плитами тротуара растут зеленые сорняки. Неудивительно, что вы спотыкаетесь. Однако сохранить равновесие вам удается, к тому же вы уже пришли: перед вами Линсли-Читтенден-холл. Вы как раз протягиваете руку к серой двери, когда она открывается, и из здания выходит человек. Лицо его пылает… и уж не слезы ли текут у него по щекам? Он торопится скрыться в сумерках… ну а вам нужно войти. Вы входите.

Первым делом вам платят. Вы оказываетесь в комнате, еще более обшарпанной, чем переулки снаружи, — облезлые стены, путаница труб под потолком, — и суровый человек в белом халате отсчитывает вам три хрустящие бумажки по доллару и четыре монетки по четверти доллара.

— Вот ваша компенсация, — говорит он. — Она причитается вам, что бы ни случилось.

И что же тут, гадаете вы, может случиться?

В комнату входит еще один человек. У него круглое лицо и глуповатая улыбка, а соломенная шляпа сидит косо. Голубизна его глаз — не ледяной блеск интеллекта и не глубокая синева страсти — кажется какой-то линялой. Хоть пока еще ничего не произошло, вы думаете: «Этот тип не кажется особенно сообразительным». Его имя, говорит человек, Уоллес… кажется, так: вы не очень хорошо расслышали. «Привет, — отвечаете вы, — меня зовут Голдфарб» — или Вентворт, или Вайнгартен — годится любое имя. Только помните: какое бы имя вы ни назвали, вы остаетесь самим собой.

Экспериментатор говорит:

— Нас интересует, как наказание отражается на эффективности обучения. В этой области проводилось немного системагических исследований, и мы надеемся, что полученные нами данные окажутся полезны для системы образования. В нашем опыте один из вас будет играть роль ученика и получать удары электрическим током за ошибки при воспроизведении последовательностей слов, которые будут ему зачитываться, а другой станет учителем, наказывающим ученика, если слова окажутся повторены неправильно. А теперь решите, — говорит экспериментатор, — кто из вас будет учеником, а кто учителем.

Вы смотрите на… как там его зовут? Кажется, Уоллес… Уоллес пожимает плечами. Вы тоже пожимаете плечами.

— Кинем жребий, — предлагает экспериментатор и протягивает два сложенных листка бумаги. Вы берете один, Уоллес — другой. Вы разворачиваете свой листок: на нем написано «учитель». Слава богу…

— Похоже, — говорит, смеясь, Уоллес, — я буду учеником.

Экспериментатор знаком предлагает вам с Уоллесом идти за собой. Пройдя по короткому темному коридору, вы оказываетесь в комнате, похожей на тюремную камеру.