Ленка-пенка - Сергей Арсеньев

По радио объявили отбой тревоги. Опять фашисты в наш дом попали только один раз. Зажигалкой. Но это и попаданием-то не считается. Они не слишком опасные, пока на чердаке люди дежурят. Вот если бы фугаской попали — это да. Скорее всего, после попадания фугаски наш дом до такой степени разрушится, что жить в нём дальше станет невозможно. Видела я уже в городе дома после попадания в них фугасок. Уже не дома, руины. Хорошо ещё, что фугасок фашисты бросают гораздо меньше, чем зажигалок. Хотя одна из них, кажется, сегодня упала довольно близко. Не во дворе, к счастью, а на улице. Но всё равно грохот был сильный и дом ощутимо покачнулся.

Из подъезда вышел Сашка Круглов. Ему в этот раз на чердак удалось прорваться. Там девушки из МПВО дежурили и Сашку не прогнали. А вот когда на чердак кто-то из наших жильцов поднимается, то они ребятню обязательно прогоняют. Раньше-то мы в бомбоубежище спускались, но со временем перестали. Ну его, это бомбоубежище. Там страшно.

Да и не набегаешься туда. Тревогу по нескольку раз за ночь объявляют. Спать-то когда? А бывает и днём тревога, но днём реже. Днём фашисты всё больше из пушек стреляют. Боятся они, гады, советских зениток. На ночь же в небо обязательно взлетают колбасы наших дирижаблей и поднимают в воздух заграждение. Фашистам, чтобы в это заграждение не врезаться, приходится летать высоко-высоко, над дирижаблями. И оттуда бомбить. Причём в полной темноте. Понятно, что попасть куда-то в таких условиях можно лишь случайно.

Уже вечер. Темнеет и становится прохладно. Я зябко кутаюсь в свой плащ. Недавно начался октябрь и на улице вечерами бывает довольно холодно. Ничего, тревога кончилась, сейчас вернёмся домой, заварим горячего чая и отогреемся.

Можно кашу ещё сварить. На воде. Очень хочется бутербродов с колбасой, но колбасы нет. Мяса вообще нет в магазине. Никакого. Даже консервов нет. Карточки мясные мы на октябрь получили, но толку с них пока мало. Никто их не отоваривает. Нечем. Радует лишь то, что это не надолго. Ну не смогут фашисты долго держать в кольце такой огромный город. Не до зимы же они тут сидеть станут! Что они сами-то зимой в чистом поле жрать будут, а? Мы все со дня на день ждём, когда наши пробьют в кольце фашистов коридор и в город смогут нормально провезти мясо. Да и крупы бы хорошо. А то эта перловка, что дедушка Кондрат купил, уже несколько достала. Дрянь такая. Но делать нечего, приходится кушать её. Пшено у нас закончилось.

Как бы то ни было, но пока коридора ещё нет. И руководство города, видимо, желая подстраховаться на всякий случай, с первого октября опять снизило хлебную норму. Теперь маме в день полагается четыреста грамм, а нам с папой по двести. То есть на троих почти целая буханка.

Кажется, что целая буханка на троих — это вполне достаточно. Даже много. Так-то оно так, но лишь по меркам мирного времени. Когда в магазинах есть кроме хлеба ещё и мясо, и крупа, и макароны, и сахар, и картошка. Даже орехи есть, если кто хочет. Но сейчас хлеб — это единственный продукт, который регулярно, каждый день можно с гарантией получить. Всё остальное — на удачу. Как завезут. И если уж завозят, то сразу огромные очереди за мясом выстраиваются. Я однажды в одной такой очереди за мороженой говядиной участвовала. Полтора часа простояла, да и ушла ни с чем. Кончилось мясо в нашем гастрономе. А карточки так у меня и остались не отоваренные.

И это нам ещё хорошо, что у меня мама смогла на завод фрезеровщицей устроиться. Она, оказывается, в молодости какие-то курсы проходила. Конечно, всё позабыла давно. Но всё равно хоть такой фрезеровщик это лучше, чем брать на работу человека, совсем с этой профессией не знакомого. Моего папу, например.

Так мама на завод и устроилась. Её кинотеатр закрыли, там сейчас вроде как госпиталь развернуть собираются. И мама пошла работать фрезеровщицей. Что очень здорово, так как ей за это рабочую карточку выдали. А рабочих на заводе не хватает, многие ведь на фронт ушли. И сейчас там берут на работу всех, кто хотя бы знает, с какой стороны нужно подходить к станку.

А папа теперь плакаты рисует по заказам райисполкома. Афиш стало нужно меньше, а плакатов наоборот — больше. Вот папа их и рисует. Я видела его плакаты, висящие на стенах домов. Особенно впечатлил меня плакат с изображённой на нём женщиной, держащей на руках мёртвую девочку. И надпись внизу: «Смерть детоубийцам!». Папа говорил, что сам плакал, когда такое рисовал. На всякий случай он эту девочку нарочно нарисовал так, чтобы она ну ничуточки не была бы похожа на меня. А то мало ли что.

Блин, Сашка разболтал всем мальчишкам, что с чердака видел, как на улице фугаска разорвалась. И всех приглашает сбегать посмотреть на воронку. Может, и подобрать чего. Мальчишки. Глупые. Ну что там интересного? А они все, отчего-то, осколки от бомб и снарядов собирают. Причём чем крупнее осколок, тем он ценнее. У Сашки, я знаю, вообще есть один осколок размером чуть ли не с половину таза. И зачем он ему? Не понимаю я этого.

Но всё равно бегу вместе со всеми смотреть воронку от взрыва. Интересно же. Хорошо, что на мне штаны сейчас, а не платье. Бегать в штанах гораздо удобнее. Это ещё с тех давних пор осталось, как мы ходили на окопы мыть миски, Сашка мне свои старые штаны так и подарил. Они всё равно не нужны ему. А мне в них ловить зажигалки во дворе много удобнее, нежели в юбке. Хотя я пока ни одной так и не поймала.

Ух, какая воронка здоровая! Туда и бегемот влезет с головой. Мы все стоим кругом и на неё любуемся. А потом Толик Мелкий как закричит: «Смотрите!». И тычет пальцем на наш дом.

Повернулись и… мамочки! Во всём нашем доме со стороны улицы не осталось ни одного целого стекла. Вообще никаких стёкол нет. Всё близким взрывом фугаски вынесло.

Сашка сразу рванул домой. И я за ним. Мы, всё же, в одной квартире живём. Взлетаем на наш третий этаж, Сашка открывает дверь, и я вижу его ревущего в коридоре брата Вовку. Оказывается, тот очень сильно испугался, когда вылетели стёкла в окне. Хорошо ещё, что стёкла были крест накрест заклеены газетными полосками, так что внутрь комнаты осколки стекла не улетели. Вовка не пострадал.

Зашли все втроём в комнату. На полу стеклянное крошево. Окно зияет пустыми рамами. Нда. Работы стекольщику предстоит много. И стёкла бы нужно вставить поскорее. Уже осень, октябрь на дворе. Без стёкол в окнах зимовать ведь нельзя.

Саша сходил на кухню за веником. Решил стекло битое с пола подмести, чтобы не обрезаться об него. Но уже вечер. Заметно стемнело. И Саша включил в комнате свет. Вернее, щёлкнул выключателем. А потом ещё раз щёлкнул. И ещё. Ничего не случилось. Света не было…

Глава 10

— …Ну, так нормально?

— Ага, вроде хорошо. Дядя, Вы не торопитесь. Как следует сделайте, чтобы не дуло. А я подожду. Я не спешу никуда.

— Не спешишь?

— Не спешу. Нам такое сложное задание по математике задали — жуть.

— Задание? Так ты в школу ходишь? А я думал, школы закрыли все.

— Может, какие-то и закрыли, но наша работает. Только у нас электричества в школе нет. И стёкол в окнах тоже не осталось. Приходится в одежде учиться. И от окон все парты отодвинули, чтобы дождь не мочил.

— Так вы бы хоть фанерой окна закрыли. Сейчас многие так делают, у кого стёкла вылетели.

— И что мы там станем делать в темноте? В прятки играть? Как читать и писать? Света же ведь нету!

— Гм… Это я как-то не подумал.

— А про фанеру я знаю, конечно. У наших соседей, у кого окна на улицу, у всех стёкла повышибало. Они кто чем окна заткнули. В основном фанерой, конечно.

— Повезло тебе, что у тебя окна во двор.

— Угу. Во двор тяжело бомбой попасть, он маленький у нас.

— Я вижу. Ну-ка, отвёртку подай с синей ручкой.

— Сейчас. Вот, держите.

— Спасибо. А что, в школе-то много народу осталось?

— Нет, мало. Старшие вообще уехали, в школе только до шестого класса теперь учатся. А всех кто старше в совхоз отправили, помочь собрать картошку. Мы тоже просились, но нас не взяли. А так в нашем классе двадцать шесть человек всего. И это наш класс из двух собрали.

— А остальные где?

— Большинство, наверное, уехали. Кто-то дома сидит. А кто-то… ну, Вы поняли.

— Да. Что делают, твари, что делают! По детям!

— Нас первого сентября двадцать четыре было. Потом постепенно ещё восемь человек добавилось. Беженцы там, эвакуированные. А сейчас нас двадцать шесть.

— Что, шестерых уже?

— Нет. Двое точно живы, в госпитале. Одному мальчику ногу до колена оторвало, а Маришку, с которой я в прошлом году за одной партой сидела, осколком в грудь ранило. Я её навещать ходила. Один мальчик эвакуировался на Большую землю. А ещё одна девочка пропала без вести. Ушла из дома, да так и не пришла никуда. Где она сейчас — никто не знает. Не нашли. Но ведь понятно, что это означает.

— Понятно. Под обстрел попала.

— Скорее всего. Ну, а ещё двоих мы уже наверняка потеряли. Сиротину в дом фугаска попала. Прямое попадание. Тело потом откопали и опознали. А Григорьеву, который у меня прямо за спиной сидел в классе, на той неделе снаряд руку вместе с плечом оторвал, когда он из школы домой шёл. Нам в школе на перемене Верка Самохина рассказывала, она это своими глазами видела. Как обстрел закончился, тот уже умер. Да и всё равно бы не спасли. Самохина говорила, у него пол туловища разворочено было.