Эмигранты. Поэзия русского зарубежья - Георгий Адамович

Послесловие

Жили. Были. Ели. Пили.Воду в ступе толокли.Вкруг да около ходили.Мимо главного прошли.

Исповедь

Милостивые государи,Блеск и цвет поколения!Признаемся честноВ порыве откровения:

Зажглась наша молодостьСвечой ярого воска,А погибла наша молодость,Пропала, как папироска.

В Европе и АмерикеТанцевали и пели —Так, что стены дрожали,Так, что стекла звенели;

А мы спорили о боге,Надрывали глотки,Попадали в итогеЗа железные решетки,

От всех семи повешенныхБерегли веревки,Радовались, что ШаляпинХодит в поддевке,

Девушек не любили —Находили, что развратно, —До изнеможения ходилиВ народ и обратно;

Потом… То, чего не было,Стало тем, что бывает.Кто любит воспоминания,Пусть вспоминает.

Развеялся во все стороныНаш прах неизбывно.Не клюют его даже вороны,Потому что им противно.

Искания

Какая-то личность в простом пиджакеВошла на трибуну с тетрадкой в руке,Воды из графина в стакан налилаИ сразу высокую ноту взяла.

И так и поставила тему ребром:— Куда мы идем? И зачем мы идем?И сорок минут говорила подряд,Что все мы идем, очевидно, назад.

Но было всем лестно, что всем по пути,И было приятно, что если идти,То можно идти, не снимая пальто,Которые снять и не думал никто.

И вышли, вдыхая осеннюю слизь,И долго прощались, пока разошлись.И, в сердце святую лелея мечту,Шагали и мокли на славном посту.

Когда мы вспомним

Никто не знал предназначенья,И дар любви нам был вручен,И в страшной жажде расточеньяИ этот дар был расточен.

Но кто за нежность нас осудит,Казнит суровостью в раю?И что в сей жизни главным будет,Когда мы вспомним жизнь свою?

Уездная сирень

Как рассказать минувшую весну,Забытую, далекую, иную,Твое лицо, прильнувшее к окну,И жизнь свою, и молодость былую?..

Была весна, которой не вернуть…Коричневые, голые деревья.И полых вод особенная муть,И радость птиц, меняющих кочевья.

Апрельский холод. Серость. Облака.И ком земли, из-под копыт летящий,И этот темный глаз коренника,Испуганный, и влажный, и косящий.

О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.Запахло мятой, копотью и дымом.Тем запахом, волнующим до слез,Единственным, родным, неповторимым.

Той свежестью набухшего зернаИ пыльною уездною сиренью,Которой пахнет русская весна,Приученная к позднему цветенью.

Воспоминание

Утро. Станция. ЗнакомыйС детских лет телеграфист.От сирени дух истомный.Воздух нежен. Воздух чист.В небе легкой акварелиПолутон и полудым.Хорошо любить в апреле,Хорошо быть молодым.Возвращаться на побывку,Гнать ленивца ямщика.Ради Бога, ткни ты сивкуВ запотевшие бока!Пахнут запахом медвянымБесконечные поля.Дымом синим, паром пьянымИспаряется земля.Сердце бешеное бьется.В горле сладостный комок.А над полем вьется, вьетсяЕле видимый дымок!Вот откос знакомой крыши.Дорогой и милый дом.Сердце, тише! Тише! Тише! —Стой… Направо… За углом.Там в саду скрипят качели,Выше! В небо! И летим…Хорошо любить в апреле,Хорошо быть молодым.Как вас звали?! Катей? Олей?Натой? Татой? Или — нет?Помню только небо, солнце,Золотой весенний свет,Скрип качелей, дух сирени,Дым, плывущий над землей,И как двадцать вознесений,Двадцать весен за спиной!

Как рассказать?

Как объяснишь им чувство этоИ как расскажешь на словах —Тревогу зимнего рассветаНа петербургских островах,

Когда, замучившись, несетсяШальная тройка поутру.Когда, отстегнутая, бьетсяМедвежья полость на ветру?

Как рассказать им день московский,И снежный прах, и блеск слюды,И парк Петровско-Разумовский,И Патриаршие пруды,

И на облупленных карнизах,На тусклом золоте церквейЗобастых, серых, белых, сизых,Семью арбатских голубей?

Сидят в метро. Молчат сурово.Эксцельсиор читают свой…И нет им дела никакогоДо хрестоматии чужой.

Как рассказать им чувство это,Как объяснить в простых словахТревогу зимнего рассветаНа петербургских островах,

Когда, замучившись, несетсяШальная тройка поутру,Когда, отстегнутая, бьетсяМедвежья полость на ветру,

И пахнет влагой, хвоей, зверем…И за верстой верста бежит,А мы, глупцы, орем и верим,Что мир лишь нам принадлежит.

Бабье лето

Нет даже слова такогоВ толстых чужих словарях.Август. Ущерб. Увяданье.Милый, единственный прах.

Русское лето в России.Запахи пыльной травы.Небо какой-то старинной,Темной, густой синевы.

Утро. Пастушья жалейка.Поздний и горький волчец.Эх, если б узкоколейкаШла из Парижа в Елец…

Потонувший колокол

Ночью был ветер. Стучало и звякало.Стоном стонало в верхушках осин.Где-то в трубе причитало и плакало,Прямо как в повести «Домби и сын».

Вдруг захотелось поленьев березовых,Кафельной печки… Чтоб снег пеленойСыпал за окнами дома Морозовых.Помните… там, на Тверской… На Ямской…

Георгий Владимирович Иванов

1894–1958

«Я не хочу быть куклой восковой…»

Я не хочу быть куклой восковой,Добычей плесени, червей и тленья,Я не хочу могильною травойИз мрака пробиваться сквозь каменья.Над белым кладбищем сирень цветет,Над белым кладбищем заря застыла,И я не вздрогну, если скажут:«Вот Георгия Иванова могила…»И если ты — о нет, я не хочу —Придешь сюда, ты принесешь мне розы,Ты будешь плакать — я не отличуОт ветра и дождя слова и слезы.

«Зеленою кровью дубов и могильной травы…»

Зеленою кровью дубов и могильной травыКогда-нибудь станет любовников томная кровь,И ветер, что им шелестел при разлуке: «Увы»,Увы, прошумит над другими влюбленными вновь.

Прекрасное тело смешается с горстью песка,И слезы в родной океан возвратятся назад…— Моя дорогая, над нами бегут облака.Звезда зеленеет, и черные ветки шумят!

Зачем же тогда веселее земное виноИ женские губы целуют хмельней и нежнейПри мысли, что вскоре рассеяться нам сужденоЛетучею пылью, дождем, колыханьем ветвей…

«Охотник веселый прицелился…»

Охотник веселый прицелился,И падает птица к ногам,И дым исчезающий стелетсяПо выцветшим низким лугам.

Заря розовеет болотная,И в синем дыму, не спеша,Уносится в небо бесплотная,Бездомная птичья душа.

А что в человеческой участиПрекраснее участи птиц,Помимо холодной певучестиНемногих заветных страниц?

«Это качается сосна…»