Эмигранты. Поэзия русского зарубежья - Георгий Адамович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Уж ветер шарит по полю пустому…»
Уж ветер шарит по полю пустому,Уж завернули холода,И как отрадно на сердце, когдаИдешь к своей усадьбе, к дому,В студеный солнечный закат.А струны телеграфные (гудят)В лазури водянистой, и рядамиНа них молоденькие ласточки сидят.Меж тем как тучи дикими хребтамиЗимою с севера грозят!Как хорошо помедлить на порогеПод этим солнцем, уж скупым,—И улыбнуться радостям былымБез сожаленья и тревоги!
«Ночью, в темном саду, постоял вдалеке…»
Ночью, в темном саду, постоял вдалеке,Посмотрел в мезонин освещенный:Вот ушла… вот вернулась — уже налегкеИ с косой на плече, заплетенной.
«Вспомни прежнее! Вспомни, как тут…»Не спеша, лишь собой занятая,Потушила огонь… И поют,И поют соловьи, изнывая.
Темен дом, полночь в тихом саду.Помолись под небесною бездной,На заветную глядя звездуВ белой россыпи звездной.
16. Х. 38«Ты жила в тишине и покое…»
Ты жила в тишине и покое.По старинке желтели обои,Мелом низкий белел потолок,И глядело окно на восток.
Зимним утром, лишь солнце всходило,У тебя уже весело было:Свет горячий слепит на полу,Печка жарко пылает в углу.
Книги в шкапе стояли, в порядкеНа конторке лежали тетрадки,На столе сладко пахли цветы…«Счастье жалкое!» — думала ты.
18. Х. 38«Один я был в полночном мире…»
Один я был в полночном мире, —Я до рассвета не уснул.Слышней, торжественней и ширеШел моря отдаленный гул.
Один я был во всей вселенной,Я был как Бог ее — и мне,Лишь мне звучал тот довременныйГлас бездны в гулкой тишине.
6. XI. 38«И снова ночь, и снова под луной…»
И снова ночь, и снова под лунойСтепной обрыв, пустынный и волнистый,И у прибрежья тускло-золотистыйПечальный блеск, играющий с волной,И снова там, куда течет, струится,Все ширясь, золотая полоса,Где под луной так ясны небеса,Могильный холм из сумрака круглится.
«Ночь и дождь, и в доме лишь одно…»
Ночь и дождь, и в доме лишь одноСветится в сырую тьму окно,И стоит, молчит гнилой, холодный дом,Точно склеп на кладбище глухом,Склеп, где уж давно истлели мертвецы,Прадеды, и деды, и отцы,Где забыт один слепой ночникИ на лавке в шапке спит старик,Переживший всех господ своих,Друг, свидетель наших дней былых.
Ночью, засыпаяВенки
Был праздник в честь мою, и был увенчан яВенком лавровым, изумрудным:Он мне студил чело, холодный, как змея,В чертоге пирном, знойном, людном.
Жду нового венка — и помню, что сплетенИз мирта темного он будет:В чертоге гробовом, где вечный мрак и сон,Он навсегда чело мое остудит.
(1950)Ночь
Ледяная ночь, мистраль(Он еще не стих).Вижу в окна блеск и дальГор, холмов нагих.Золотой недвижный светДо постели лег.Никого в подлунной нет,Только я да Бог.Знает только он моюМертвую печаль,То, что я от всех таю…Холод, блеск, мистраль.
1952Зинаида Николаевна Гиппиус
1869–1945
Мера
Всегда чего-нибудь нет, —Чего-нибудь слишком много…На все как бы есть ответ —Но без последнего слога.
Свершится ли что — не так,Некстати, непрочно, зыбко…И каждый не верен знак,В решенье каждом — ошибка.
Змеится луна в воде —Но лжет, золотясь, дорога…Ущерб, перехлест везде.А мера — только у Бога.
Женскость
Падающие, падающие линии…Женская душа бессознательна,Много ли нужно ей?
Будьте же, как буду отныне я,К женщине тихо-внимательны,И ласковей, и нежней.
Женская душа — пустынная.Знает ли, какая холодная,Знает ли, как груба?
Утешайте же душу невинную,Обманите, что она свободная…Все равно она будет раба.
За что?
Качаются на лунеПальмовые перья.Жить хорошо ли мне,Как живу теперь я?
Ниткой золотой светлякиПролетают, мигая.Как чаша, полна тоскиДуша — до самого края.
Морские дали — поляБледно-серебряных лилий…Родная моя земля,За что тебя погубили?
Когда?
В церкви пели «Верую»,весне поверил город.Зажемчужилась арка серая,засмеялись рои моторов.Каштаны веточки тонкиев мартовское небо тянут.Как веселы улицы звонкиев желтой волне тумана.Жемчужьтесь, стены каменные,марту, ветки, верьте…Отчего у меня такое пламенноежелание — смерти?Такое пристальное, такое сильное,как будто сердце готово.Сквозь пенье автомобильноене слышит ли сердца зова?
Господи! Иду в неизвестное,но пусть оно будет родное.Пусть мне будет небесноетакое же, как земное…
Игра
Совсем не плох и спуск с горы:Кто бури знал, тот мудрость ценит.Лишь одного мне жаль: игры…Ее и мудрость не заменит.
Игра загадочней всегоИ бескорыстнее на свете.Она всегда — ни для чего,Как ни над чем смеются дети.
Котенок возится с клубком,Играет море в постоянство…И всякий ведал — за рулем —Игру бездумную с пространством.
Играет с рифмами поэт,И пена — по краям бокала…А здесь, на спуске, разве след —След от игры остался малый.
Пускай! Когда придет пораИ все окончатся дороги,Я об игре спрошу Петра,Остановившись на пороге.
И если нет игры в раю,Скажу, что рая не приемлю.Возьму опять суму моюИ снова попрошусь на землю.
Сложности
К простоте возвращаться — зачем?Зачем — я знаю, положим,Но дано возвращаться не всем.Такие, как я, не можем.
Сквозь колючий кустарник иду,Он цепок, мне не пробиться…Но пускай упаду,До второй простоты не дойду,Назад — нельзя возвратиться.
«Петроград»
Кто посягнул на детище Петрово?Кто совершенное деянье рукСмел оскорбить, отняв хотя бы слово,Смел изменить хотя б единый звук?
Не мы, не мы… Растерянная челядь,Что, властвуя, сама боится нас!Все мечутся, да чьи-то ризы делят,И все дрожат за свой последний час.
Изменникам измены не позорны.Придет отмщению своя пора…Но стыдно тем, кто, весело-покорны,С предателями предали Петра.
Чему бездарное в вас сердце радо?Славянщине убогой? Иль тому,Что к «Петрограду» рифм гулящих стадоКрикливо льнет, как будто к своему?
Но близок день — и возгремят перуны…На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей!Восстанет он, все тот же, бледный, юный,Все тот же — в ризе девственных ночей,
Во влажном визге ветреных раздолийИ в белоперистости вешних пург, —Созданье революционной воли — Прекрасно-страшный Петербург!
Тли
