Безумие на двоих (СИ) - Гранд Алекса

– Привет, подруга.

– Привет.

– Я тебя предупредить хотела… – запинается Зайцева и, то ли подобрав подходящие слова, то ли что-то там сверив, продолжает. – Шаровой скинули ваши фотки с посвята.

– Какие фотки?

– Не тупи, Сашка! Там, где вы с Мотом на танцполе… кхм… зажигаете. В общем, будь готова к подставе. Настя там рвет и мечет.

Это она еще не знает, что мы целовались.

– Спасибо, Ириш.

Отстраненно благодарю подругу и отключаюсь, не найдя в себе сил продолжать разговор. Прощаюсь с планами наверстать отставание и резким движением захлопываю ноутбук. Убираю его на тумбу, сгружаю сверху тетради и заваливаюсь на спину, широко раскинув руки и пытаясь найти на потолке рецепт, как выжить в новом городе, в новом универе и новом доме и не сломаться.

Не придумываю ни одного хоть сколько-нибудь годного варианта и незаметно для себя самой проваливаюсь в объятья Морфея, чтобы спустя то ли пятнадцать минут, то ли несколько часов проснуться от того, что чужие пальцы скользят по моим распущенным волосам.

Бережно. Трепетно. Нежно.

Глава 8

Саша

Не спешу открывать глаза, продлевая волшебное мгновение. Сворачиваюсь в маленький клубок, устраивая макушку на мягких коленях, и урчу, словно котенок, подставляясь под ласку. Вбираю в себя чужую заботу и млею от того, как тепло расползается по телу, согревая озябшие клеточки.

– Сашка, дочь. Я так тебя люблю, – наклоняется ко мне мама и целует в лоб. Прямо как в детстве, когда рассказывала на ночь сказку про «Золушку» или «Спящую красавицу».

И я тону в этих щемящих ощущениях, укутываюсь в ностальгию и жмусь щекой к маминым ладоням с длинными линиями жизни на внутренней стороне. Застываю неподвижным изваянием и загадываю желание, чтобы наша доверительная близость длилась вечно.

– Я совсем не уделяю тебе внимания. Прости, милая.

Шумно вздыхает мама и снова принимается перебирать мои рассыпавшиеся в беспорядке пряди, отчего на душе становится спокойно и так легко. И кажется, что любые трудности мне по плечу, а весь этот мир лежит прямо у моих ног и только и ждет, пока я начну его завоевывать.

Классное чувство!

– Все в порядке, ма. Я все понимаю.

В этот самый момент я совсем не лукавлю. Я на самом деле понимаю двигающие моим самым родным человеком мотивы, целиком и полностью одобряю ее привязанность к Сергею Федоровичу и совсем не виню ее за то, что она растворяется в нем почти без остатка.

Настоящая любовь, без примесей выгодного симбиоза и холодного расчета, сейчас большая редкость…

– Наш переезд… и свадьба эта… все так поспешно, – неуверенно осекается мама, совсем по-девчачьи прикусывая нижнюю губу, и мне до дрожи на кончиках пальцев хочется заключить ее в свои объятья. – Сашенька, если тебе неуютно здесь. Если ты не готова принять наш брак, мы с Сергеем все отменим. Перенесем, в конце концов, на столько, сколько тебе понадобится, чтобы ко всему привыкнуть.

От произнесенных полушепотом фраз крохотный ком в горле стремительно разрастается в размерах и мешает нормально дышать. Слезы выступают на ресницах, а чувство благодарности вытесняет и мгновенно поблекшие обиды, и выцветшее недопонимание.

– Не нужно ничего отменять, мама. Я хочу, чтобы ты была счастлива. И я даже готова назвать Сергея Федоровича «папой». Наверное. Когда-нибудь.

Улыбаюсь широко и стараюсь вложить в эти слова всю свою искренность, чтобы мама ни в чем не сомневалась. Чтобы выбрала себе в каталоге самое замечательное элегантное платье или стильный брючный костюм, подчеркивающий достоинства ее изящной фигуры. Чтобы сделала прическу у лучшего стилиста, нанесла едва заметный естественный макияж и светилась ярче тысячи лампочек, освещая все вокруг.

И не допускала даже мысли, что дочь за нее не рада.

– Такая ты у меня взрослая стала, Саша.

Растрогавшись, всхлипывает мама и утыкается острым треугольным подбородком мне прямо в макушку. Водит ладонями по спине и бормочет что-то про то, что я самое дорогое, что у нее есть. А потом мы засыпаем, крепко обнявшись. Запутываемся в простынях. И видим разноцветные радужные сны, с которыми под утро жаль расставаться.

– Вставай, соня. Опоздаешь.

Сладко потягивается в моей постели мама, пока я с титаническими усилиями разлепляю веки и душераздирающе зеваю. Ухмыляется уголком губ и совершенно не по-родственному спихивает меня с кровати прямо на пушистый ковер с абстрактным узором.

– Эй, это не честно!

Звонко пищу я снизу и получаю бескомпромиссное «это мне никуда не надо, а у тебя первая пара». Поэтому, проглотив охватившее меня недовольство, я неуклюже поднимаюсь, медленно стряхиваю с себя остатки липкой приятной дремоты и, прихватив огромное розовое полотенце, шлепаю в конец коридора.

Глянув на экран мобильника в левой руке, я торопливо ступаю по теплому ламинату, взъерошиваю волосы, стараясь не зацикливаться на неприятностях, с которыми мне обязательно предстоит столкнуться в универе, и на всех парах влетаю в не слишком вместительную ванную комнату. Не сразу соображая, что душ занят.

Пару секунд я ошалело смотрю на капельки на запотевшем стекле, лихорадочно сглатываю и собираюсь тихо испариться, как будто моей ноги здесь не было. Только не успеваю ретироваться прежде, чем откроется злополучная пластиковая дверь, которую мне хочется проклянуть.

– Упс.

Сиплю сдавленно и не могу даже пошевелиться в то время, как Зимин-младший вальяжно переступает через невысокий бортик и останавливается напротив меня, изображая статую Аполлона Бельведерского. По крайней мере, одежды на Моте не больше.

И я, словно его оголтелая фанатка, прикипаю жадным взглядом к рельефным плечам. Как в первый раз, рассматриваю перекатывающиеся под кожей мышцы. Мысленно стираю лишнюю влагу с сильных жилистых рук и так же мысленно очерчиваю кубики офигенного пресса. А потом опускаю глаза ниже и слишком уж поспешно кидаю в сводного брата полотенцем, пряча в ладонях лицо.

– Прикройся!

Рублю опустившуюся на нас вязкую тишину своим придушенным криком, а пальцы сами разъезжаются и образуют просвет, отчего краска приливает к щекам, превращая меня в переспелый помидор.

Ты – жалкая лгунья, Александра Баринова.

– Дверь закрывать не пробовал?

Прокашлявшись и дождавшись, пока Матвей обмотается розовой тряпкой, нападаю на него и запоздало осознаю, что сама частенько забываю запереться. Много лет прожив у мамы под боком, я никогда не отгораживалась от нее замками.

– Я не собираюсь менять собственные привычки из-за тебя или твоей матери, Саша. И, чем раньше вы это поймете и свалите отсюда, тем будет лучше.

Снова гнет выбранную линию поведения Мот, не собираясь снижать градус ненависти, и шагает босыми ступнями по теплому кафелю. Нависает надо мной, заполняя легкие запахом мужского геля для душа, и топит в чернильно-черном море. Потому что его зрачок стремительно сливается с радужкой.

– Это – мой дом. И я буду делать здесь все, что мне заблагорассудится. Захочу голым ходить – буду голым ходить. Захочу вломиться к тебе в комнату – вломлюсь. Захочу вещи твои из окна выкинуть – выкину. Уяснила?

Его низкий с хрипотцой голос опасно вибрирует, пальцы сжимаются в кулаки, и мне бы робко потупиться и отступить без боя. Но что-то снова щелкает в моем затуманенном мозгу, и я подаюсь вперед, едва не уткнувшись Матвею в грудь.

– По-моему, это тебе пора уяснить то, что свадьба состоится через две недели, независимо от твоих желаний.

Выстреливаю пулеметной очередью и вздергиваю подбородок, отсчитывая секунды до необратимости. Интересно, что напишет судмедэксперт? Она умерла от множественных ран, нанесенных тупым предметом? Или острым? Или причина смерти в асфиксии, потому что Баринову Александру Кирилловну сейчас придушат? Или утопят?

Но Зимин-младший не делает ни первое, ни второе, ни третье. Он выпрямляется, самодовольно изгибает смоляную бровь и четко выверенным движением подцепляет узел на полотенце, отчего ткань разматывается и, облизав его ноги, падает на пол. Я же очень стараюсь не опускать взгляд ниже его носа.