Смрт - Эдуард Лимонов

Солдат Ситкович злится за рулем. Я вижу это по его напряженному затылку. По затылку, шее и виду сзади на одну из челюстей всегда можно определить настроение водителя, если сидишь на заднем сиденье. Ночная езда по фронтовой дороге на таком сложном участке чересполосицы есть, конечно, сорт безумия. Поэтому я приказываю остановиться при появлении первого же костра вдоль дороги. То есть у меня возобладали чувство самосохранения и разум.

– На ночь возьмете троих? – спрашиваю я у костра. С десяток солдат полудремлют у некоего подобия очага, обложенного камнями.

– Это у лейтенанта, – отвечает ближайший ко мне солдат. Точнее, я слышу голос, исходящий из груды одежды. Что надето на голос, не видно в темноте, но надето много.

– А где его найти?

Груда кряхтит, встает и идет вперед. Мы за ним. Проходим мимо скопления бревен, идем по листве среди деревьев и выходим к блиндажу на склоне. Спускаемся в блиндаж. Он неглубокий и с одной стороны обрывается куда-то в пропасть. Там он прикрыт бруствером из бревен и мешков с песком.

В блиндаже горит свечка. У грубого стола без ножек (доски положены на камни) сидит лейтенант. Было бы непонятно, впрочем, что он лейтенант, но груда тряпок, приведшая нас, обращается к нему:

– Лейтенант, к вам приехали. Просятся на ночь.

Лейтенант поворачивается, встает:

– Документы!

Правильно, думаю я, он же не может пустить в расположение части каких-то strangers, прибывших из ночи. Он подносит мой паспорт к свечке:

– Как сюда попали?

Я называю ему имена. В первую очередь председателя Скупщины Сербии Предрага Марковича, затем президента Боснии Караджича и председателя Радикальной партии Сербии Воислава Шешеля на случай, если лейтенант вдруг окажется националистом. Лейтенант не удовлетворен:

– Дозволу имеете?

Я имею дозволу, я просто забыл про нее, хотя дозвола (разрешение на пребывание в Сербской Боснийской республике) важнее любых громких имен. Даю ему дозволу, обычную бумажку с лиловой печатью. Он удовлетворен. С Ситковичем и Матичем лейтенант управляется быстро, у них ведь сербские удостоверения.

– Можете лечь здесь, – указывает он на нары. Там два места заняты спящими фигурами военных, только одно свободно.

– Но это ваше место?

– Мне все равно проверять посты. Ложитесь. Ваших людей разместим в соседнем блиндаже.

Он уходит с Ситковичем и Матичем. Последним уходит Матич. Вид у него злой. Я ложусь на деревянный настил в чем я есть, то есть в бушлате, только снимаю ботинки. Натягиваю на себя военное одеяло лейтенанта. И проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь от воя мин. Отвратительный звук нарастающего свиста. Вскакиваю. И ударяюсь головой о потолок блиндажа. Бежать незачем, я и так в укрытии. Лучшего укрытия не будет. Фигуры военных рядом со мной двигаются было, но, видимо вспомнив, как и в моем случае, что находятся в укрытии, замирают, выжидая. Уже светает.

Обстрел продолжается минут десять и начинает стихать. Не внезапно заканчивается, когда наступает окончательное молчание, но, видимо, противник переносит огонь на соседний участок фронта. И потому обстрел затих, отдаляясь. Я сажусь на нарах.

Приходит лейтенант. Садится рядом со мной.

– Ваш товарищ погиб, – говорит лейтенант виновато. И не глядит на меня.

– Кто погиб? – спрашиваю я и начинаю надевать ботинки.

– Тот, что в гражданской одежде. Мина попала прямо в окоп. Всех, кто там был, наповал. Ваш и наших двое солдат. Готовы?

Я встаю, и мы идем. Он впереди. Выходя из блиндажа, вижу, что у двери вместо тряпки для вытирания ног лежит знамя боснийских мусульман. Лиловое с желтыми лилиями на щите. Идем по осеннему лесу смотреть на трупы. Закапывать трупы. Все равно вокруг пахнет мокрой землей. Что окоп рыть, что товарищей закапывать – солдатское дело. Сходное с крестьянским. Крестьянам приходится много работать с землей. Солдатам также, даже в современной войне. А тут и война несовременная. Трупы находятся невдалеке. Я сразу понимаю, почему они погибли. Они улеглись в ячейке окопа, которую солдаты, расширив, превратили в некое подобие землянки. Над ячейкой существовала, видимо, временная крыша. От дождя она спасала, от мины не спасла.

Я заглядываю. Крови не видно. Они лежат в одеялах, и кровь ушла в одежду и в одеяла. Мой попутчик Матич лежит посередине, видимо, они раздвинулись ночью, чтобы дать ему место. В такой тесноте их всех пропороло одними же осколками.

Подходит солдат Ситкович. Прыгаем в окоп. Все вместе начинаем извлекать трупы. Начинаем с Матича. Берем его за ноги в черных носках. Тащим, чтобы выдвинуть его из соседствующих двух трупов, как из пенала. Нога у него еще не ледяная, как у трупа, еще не захолодела, отмечаю я. Однако кровь уже не течет, свернулась. Подымаем. Видимо, он весь нашпигован металлом, поскольку одеяло выглядит как сито. Кладем Матича на мокрую траву, застланную осенними листьями. Лицо и голова у него не повреждены. Только землей запорошены. Прыгать в окоп за вторым трупом мне не приходится. Солдаты уже подтянулись, и в окопе не повернуться. Ловко и слаженно вынимают оставшихся двух. Видимо, привычная печальная работа. Мы закуриваем. Ситкович и я. Хотя я бросил в 1981-м.

Лейтенант недолго совещается с несколькими солдатами о том, где рыть могилы. Начинается ветер, сильно скрипят стволами большие деревья. Серо. Сыро. Подходящая погода для захоронения мертвых. Солдаты уходят. Я вижу их, уже с лопатами и кирками подымающихся по склону. Лейтенант отходит к трупам. Становится на колени перед каждым. Шарит руками на груди. Я уже видел подобное. Лейтенанту нужны их документы. Чтобы сообщить в штаб, чтобы сообщить родным. Над трупом Матича он задерживается. Выпрямляется на коленях. Оборачивается к нам. Кричит:

– Рус, подойди!

Мы подходим. Одной окровавленной рукой лейтенант держит документы убитых, а другой указывает на грудь Матича.

– Крест! – говорит лейтенант. – Крест! – В голосе его звучит ужас.

Ситкович первым понимает случившееся. Он присаживается на корточки. Вглядывается в распоротые клочки клетчатой, с преобладанием красного, рубашки Матича.

– Католицки крест, – говорит он мне, подымая на меня глаза. В его глазах тот же ужас, что и в глазах лейтенанта.

Я объясняю лейтенанту, что Матич был наш попутчик, не наш товарищ. Что мы его не знаем. Так же как и не знаем, что он делал в Сараево. Ситкович подтверждает.

Сербы отказываются хоронить католика вместе со своими солдатами. Они брезгливо несут тело куда-то вниз, положив его на некое подобие носилок из жердей. Мы видим сверху, как солдаты взгромождают тело Матича на бруствер из мешков с песком. При этом все они пригибаются, опасаясь, видимо, обстрела. Затем, вооружившись палками, они сталкивают тело вниз. Там обрыв, а внизу позиции мусульман.