Тополиная рубашка - Владислав Крапивин

Я дочитал до половины, когда снаружи послышались чьи-то шумные, даже нахальные шаги, завизжала дверь в предбаннике... Я ужасно перепугался: решил, что это меня ищут. Вот влетит-то! Я был уверен, что обязательно влетит, если узнают, что провожу время с ведьмами.

Под потолком зажглась яркая лампочка. На пороге появился дядька. Первое, что я испытал, — это радость: дядька был незнакомый. А потом уж разглядел его подробно.

Гость был в длинном черном пиджаке, к которому прилипли травинки. В жеваных парусиновых брюках. На шее — тощий полуразвязанный галстук. И сам дядька — тощий, длинный и мятый. С острым, вытянутым лицом и горбатым, скособоченным носом. Только прическа его с пробором была аккуратная, даже прилизанная. Блестела под лампочкой.

Дядька покачнулся и веселым голосом сказал:

— Мое почтение, красавицы... "Три девицы под окном пряли поздно вечерком... "

— Тьфу на тебя, окаянный! — рассердилась Глафира. — Чё шляешься по ночам? Свет погаси!

— Виноват-с... — Лампочка погасла. Дядька шагнул к столу. — "Кабы я была царица, говорит одна девица..."

— Кабы я была царица, — пробубнила Степанида, — на порог бы тебя не пускала...

— Степанида Инок... ик... кентьевна внешне всегда строга, — известил нас дядька. — Но в глубине души она человек... ик... редкой доброты, и ик... красоты. И я уверен, что она мне даст сегодня десять рублей. И Настенька даст... А два рубля у меня есть...

— Десять пинков тебе, — неожиданно ясным голосом сообщила Степанида. — Хоть бы мальчонки постеснялся, попрошайка.

Дядька нагнулся надо мной.

— Да... Поэтому меня и перестали здесь любить. Появился юный кавалер... Но я не в об... биб... биде. Позвольте представиться, молодой человек. Лев Эдуардович Пяткин. Бывший музыкант театрального оркестра, выпускн... ик консерватории, а ныне...

— А ныне пьяница, — сказала Настя. — Не трогай дитё.

Лев Эдуардович Пяткин по-петушиному дернул головкой, шагнул мимо меня и сел на лавку у окна, загородил месяц. От Пяткина пахло ржавой сыростью и еще — довольно ощутимо — водкой. Так же, как иногда попахивало от моего отчима.

— В ваших словах, Анастасия Вик... икторовна, есть доля горькой истины. Но только доля... С другой стороны...

— С другой стороны, съесть бы тебя, паразита, — проворчала Степанида. — И со всех сторон. Только не сжевать ведь. Одни жилы мозольные.

— Съесть меня, девушки, никак невозможно, — охотно отозвался Лев Эдуардович. — Многие пытались. Жена, начальство... Судьба... И никак.

— Зато сам себя сглодал, — сказала Глафира. — Дать ему, чё ль, два червонца? А то ить не уйдет до утра.

— Дай, голубушка! — возликовал выпускник консерватории. — Дай, и через неделю я верну! Как штык... Долг чести... Вы меня знаете.

— Да уж знаем, — буркнула Степанида. — Опять с дежурства ушел. Вот обожди, узнает хозяин...

— Ну и узнает, — с достоинством возразил Лев Эдуардович. — Что с того? Я человек вольный, я пришел к нему не со страху, а по душевной склонности. Могу так же и уйти...

— "Могу", — хмыкнула Глафира. — Сперва колечко сними, вольный...

Бывший музыкант Пяткин сгорбился, поставил на худые колени локти. Помолчал и спросил сумрачно, без прежней игривости:

— Ну так что, ведьмочки? В смысле двух червонцев?

— Бери и уматывай, — вздохнула Глафира.

Когда он ушел, ведьмы долго молчали. Мне казалось, что им стыдно за Пяткина передо мной.

— Вот ведь, шалапут, — сердито проговорила Глафира.

— А он кто? — осторожно спросил я. — Тоже?.. — И сбился. Как спросить? "Тоже ведьма? " Но он ведь не тетенька. Может, черт? Но какой же он черт... Просто "нечистая сила"? Но тогда, пожалуй, ведьмы обидятся.

— В том-то и беда, что "тоже"... — вздохнула Глафира. Ей, кажется, было немножко жаль Пяткина. — Ну, ты чё, Тополек, заскучал? Читай давай...

И зажужжали веретена.

ЖЕЛЕЗНЫЙ ТАНЕЦ

Я стал ходить к ржавым ведьмам почти каждую ночь. П о ч т и — потому, что изредка случалось: набегаюсь за день, а вечером бухнусь в постель и усну (и Настя меня больше не будила). Но чаще бывало, что я просыпался около полуночи, тихонько одевался, выскальзывал в окошко и пробирался в огород, к баньке.

Что меня туда тянуло? Меньше всего сами ведьмы. К тому, что они какая-то нечистая сила, и к их мелкому волшебству я привык, а больше ничего интересного в сиплых и ворчливых тетушках не усматривал. Правда, теперь они стали со мной ласковыми (а Настя вообще всегда была лучше остальных), но не это меня привлекало.

Мне нравилась сама сказка. Ее настроение. Ее звуки, полусвет, загадочность. Нравилось, как жужжат веретена, как мерцают свечки, как звучит мой собственный голос, когда я читаю "Дубровского" или "Пиковую даму". Читать я не уставал. А ведьмы не уставали слушать. Правда, когда кончалась глава или повесть, они говорили: "Отдохни маленько". Несколько минут сидели, вздыхая, потом пели какую-нибудь протяжную песню (только про филина и медный грошик больше не пели), а затем Глафира кашляла и просила:

— Ну, давай дальше, Тополек.

И опять они слушали меня, покачивая головами в платках, и луна за окном тоже слушала. Она стала совсем круглолицая и к середине ночи делалась очень яркой.

В ночь, когда луна вошла в полную силу, ведьмы кончили прясть и стали натягивать серебристые нити на раму деревянной машины. Сотни белых искорок забегали по пряже. Я хотел подойти, но Глафира сказала:

— Ты это, Тополек... не надо. Дело такое...

А Настя, чтобы я не обиделся, шепнула:

— Потом посмотришь. А сейчас нельзя, сглазить можешь, тогда целый год ждать...

Скоро деревянное колесо машины закрутилось, рама заскрипела и задвигалась, что-то тихонько заухало, и я понял наконец, что в темном углу работает ткацкий станок.

С полчаса мы сидели молча. Я слушал скрип и ритмичные вздохи станка, смотрел на лунные искры и потихоньку начинал понимать, что сказка шагнула на новую ступеньку. Что-то будет впереди... Что? Стало страшновато, но страх был приятный, с примесью тайны...

Однако ничего загадочного не случилось в этот вечер. А случилось дело обычное и неприятное: появился Лев Эдуардович Пяткин.

Я забыл сказать, что после первого своего прихода он заглядывал к нам еще несколько раз. И всегда встречали его с досадой. Ведьмы потому, что он мешал чтению, а я — потому, что от него пропадала сказка. Был он всегда шумный, подвыпивший, помятый, молол всякую чепуху и просил взаймы. Мне он однажды принес леденцового петуха на палочке, но я не обрадовался и сердито сунул подарок в карман (карман у штанов потом склеился, и мне попало от мамы). Степанида однажды недовольно проворчала:

— Ходит, ходит... Невесту, чё ли, среди нас ищет?

— Невесту! Денежек на выпивку ищет, вот и все дело, — хмуро откликнулась Глафира. — Те двадцать рублей отдал, а потом опять занял три червонца... Бутылка его невеста.

— Да с чего ему среди нас-то, среди старух, невесту искать, — вздохнула Настя.

Я решил сделать ей комплимент:

— Да что ты, Настя! Ты еще совсем нестарая. И не такие замуж выходят.

— Да? — странным голосом переспросила Настя. — Ну-ка, иди-ка сюды...

Я почуял: что-то не так. Но подошел. Настя аккуратно повернула меня к себе спиной и несколько раз хлопнула по пыльным вельветовым штанам. Небольно, зато очень шумно. Я отскочил. Ни разу в жизни взрослые не задевали меня пальцем. А тут чужая тетка, да еще при свидетелях! Я собрался вознегодовать... но почемуто не сумел. Только сказал издалека:

— Чё руки-то распускать!

Настя хмыкнула:

— Могу и не руки. Вон веник сниму со стены...

Я отошел к порогу и сообщил:

— Фиг догонишь.

Настя засмеялась:

— "Фиг догонишь"... Ох ты, Тополёчек мой... Да если хочешь, я самолет догоню. Делов-то... Да ты не дуй губы-то, я же играючи...

— "Играючи"... — передразнил я для порядка.

А Глафира сказала:

— А чё, Настя, он же дело сказал насчет замужества-то. Аль нет?

— Тьфу на тебя, — ответила Настя несердито. — Сваты нашлись... Уж этот-то Пяткин все равно не ко мне ходит. Обормот мятый.

— И точно, мятый да пьяный, — согласилась Степанида. — Ты, Глафира, смотри...

Но сегодня Лев Эдуардович пришел трезвый. Галстук был завязан аккуратно, парусиновые штаны поглажены (хотя по-прежнему в пятнах). Он раскланялся, вихляя плечами и коленками, присел на лавку и вкрадчиво проговорил:

— Обратите внимание, дорогие дамы, какая луна.

— Ну дак и чё! — отозвалась Глафира. — Луна как луна. Без тебя ее видим.

— Я к тому, что... кхм... Может быть, прогуляться до бочек и... тряхнуть стариной, а? Не чувствуете ли вы такого предрасположения?

— Не чувствуем, не чувствуем, — торопливо пробубнила в углу Степанида. — Иди-ка ты отседова. Тряхнуть ему, вишь, охота... Нашел молодых.