Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все дальнейшее происходило уже в каком-то тумане. К дамам в гостиную Петриков не пошел.
– Знаете, Антон Федорович, я плохой дамский кавалер, – довольно фамильярно объяснил он.
– Напрасно, Владимир Васильич… А Женя еще недавно мне говорила про вас…
– Ничего я не говорила про Владимира Васильича! – резко ответила Евгения Ивановна, вспыхнув. – Разве говорят о людях, которые забывают…
Офицер поклонился, улыбнулся одними глазами и отправился с хозяином в кабинет. Евгения Ивановна осталась посреди гостиной одна. Уже одна ее поза говорила за себя: эти бессильно опущенные руки, это скрытое желание вернуть нахала, этот взгляд, которым она его проводила до самых дверей. Да, это был он…
Дальнейшие события происходили в таком порядке. Сергей Петрович очутился в гостиной и проявил необыкновенное оживление. Он шутил, смеялся и даже сделался остроумным. Да, его час пришел… Евгения Ивановна была удивлена, когда он в третьем лице высказал ей несколько очень горьких истин. Нет, он был положительно в ударе, и дамы хохотали до слез. Как он мил, этот Сергей Петрович!.. Одна Евгения Ивановна не разделяла общего настроения и смотрела на Сергея Петровича такими равнодушными глазами, в которых был написан его смертный приговор.
Офицер так и не показался вплоть до самого ужина. В столовой и разыгрался финал всей истории. Сначала Сергей Петрович упорно молчал, наблюдая выдержанного соперника уничтожающим взглядом. Потом он ни с того ни с сего выпил сразу две рюмки водки, хотя обыкновенно этого не делал, и вдруг разошелся. Как он был мил, этот милый Сергей Петрович, и как все опять смеялись. Закончилось это представление тем, что милый Сергей Петрович ни с того ни с сего, точно с печи упал, отвесил Петрикову крупную дерзость. Тот посмотрел на неизвестного господина своими упрямыми глазами, сделал нервное движение одним плечом и обратился к хозяину:
– Извините меня, Антон Федорыч, но я решительно не понимаю, что этому… этому господину нужно от меня?
– Что мне нужно? – глухо отозвался Сергей Петрович, чувствуя, как бледнеет, трясется и перестает видеть. – Этот господин, т. е. я, покажет вам… покажет…
Он быстро подошел к офицеру и погрозил ему пальцем под самым носом. Петриков быстро поднялся, но в этот момент подскочил Антон Федорыч, схватил дорогого друга под руку и увлек из столовой.
– Дорогой друг, мне нужно сказать тебе несколько теплых слов…
Сергей Петрович сделал попытку освободиться, а потом неожиданно проговорил:
– Антон Федорыч, а ведь ты великий дурак…
– Сейчас могу согласиться даже с этим, дорогой друг, только, ради Бога, успокойся.
Они прошли в кабинет, где Антон Федорыч подал взволнованному дорогому другу стакан холодной воды. Сергей Петрович выпил, провел рукой по лицу и неожиданно захохотал.
– Ха-ха!.. А мне тебя жаль, Антон Федорыч. Ты думаешь, что я сбесился? Да? Думаешь, что я пьян?
– Ничего не думаю… Хочешь еще воды?
– Нет, постой…
Поднявшись с кресла, Сергей Петрович проговорил тоном трагического актера:
– Этот Петриков… да. Петриков… Он негодяй… да!.. Он любовник Евгении Ивановы, и я его убью.
Тут уж Антон Федорыч не выдержал и расхохотался.
– Ах, голубчик, что ты сказал… – заливался он. – Любовник? Ха-ха!.. Ведь об этом я должен позаботиться, а ты… Конечно, я ценю твои чувства, понимаю твое участие, но все-таки ты слишком горячо вошел не в свою роль… Ведь это я должен ревновать, а не ты.
Сергей Петрович посмотрел на Антона Федорыча непонимавшими глазами, бессильно опустился в кресло и только махнул рукой. Да, он вышел из своей роли и ревновал, как имеет право ревновать только муж.
Встреча
I
«Жена и дети с душевным прискорбием извещают родных и знакомых, что после продолжительной болезни, сего 9 марта, скончался Петр Иванович Рябков. Заупокойные панихиды в 6 часов вечера, вынос в четверг, 12 марта». Это объявление появилось в понедельник и в числе других было прочитано Федором Павлычем Чиколевым.
– Вот тебе раз… – пробормотал он, еще раз прочитывая его. – Вот тебе и Петр Иваныч: жил долго, умер скоро. А ведь учились вместе…
На панихиды он не пошел, года два как они поссорились и как-то неловко, а явился только к выносу. Все-таки нужно же отдать последний долг покойному. В воздухе кружились пушистые снежинки; они сейчас же и таяли, падая на железные крыши и каменные плиты тротуаров. Где-то капала вода, а на мостовой образовалась из грязи и снега настоящая каша. Пробираясь к дому Рябкова, Федор Павлыч чувствовал себя вообще скверно и даже вздыхал. Раз, печальная церемония – это похороны, а второе – сам Федор Павлыч был уже в том возрасте, когда благоразумные люди стараются не думать о смерти. И борода седая, и глаза потухли, а всего-то шестьдесят лет – какие это года, если разобрать. Конечно, Рябков умер и многих других уже нет, но на то они «другие», а это он, Федор Павлыч Чиколев.
У дома Рябкова стояло десятка полтора экипажей и катафалк. Мужики в широкополых факельщицких шляпах сидели на тумбах и покуривали с равнодушием посторонних людей. Около них собралась кучка уличных зевак. Ворота и двери везде были растворены, на лестнице и на полу следы грязных ног, точно после пожара. Чиколев был доволен, что, благодаря набравшейся в комнате толпе, может остаться незаметным, да и пришел он к самому выносу, когда охрипший дьякон оканчивал «вечную память». Гурьбой двинулись певчие, поднялся топот и последняя суета похоронной публики. Федор Павлыч прижался к стенке, когда мимо него понесли гроб. «Какой он большой…» – невольно подумал Федор Павлыч, провожая, глазами колыхавшийся в руках носильщиков гроб. Впрочем, все после смерти вытягиваются и кажутся больше. За гробом шла в трауре жена Рябкова, две дочери и маленький мальчик, а за ним человек десять родственников и старых знакомых. Этих последних так немного осталось, и Федор Павлыч встречался с ними только на похоронах. Такие старые знакомые имеют дурную привычку приятно удивляться, что вы еще живы… Федор Павлыч издали раскланялся кой с кем и побрел в хвосте процессии.
Церемония отпевания в церкви утомила Федора Павлыча, и он все время с неприятным чувством думал о том, как ему придется идти пешком на кладбище. Старых друзей так немного осталось, нельзя же сесть на извозчика, а тут еще снег идет… Никакого трогательно-умиленного настроения Федор Павлыч решительно не испытывал и думал
