Украинские хроники - Андрей Кокоулин

— Ну ты че? — окликнул его Семка, просунув голову в дверь.

— Тут це… — сказал Пашка. — Здесь это…

— Чего?

Семка вывернул шею, чтобы позырить на фотографии.

— Вони, може, тут навчалися, — произнес Пашка.

— Ну и что? — Семка потянул его за собой. — Это ж сепары. Их еще жалеть, учились, не учились… Или ты это, — Семкины глаза расширились, — призраков боишься?

— А от якщо б ти…

— Ти, якшо б ти, — передразнил Семка. — На халяву ж кормят!

Оставив Пашку, он заторопился по темному коридору к спускающимся по лестнице ребятам. Сепар как раз остановился и, заметив отставших, махнул им рукой.

— Эй, вы там что?

— Блин, он сейчас тебе врежет! — видя Пашкину нерешительность, прошипел Семка. — Может, еще свою порцию уступишь?

— Так йду я! — разозлился Пашка.

В столовой уже гулко стучали ложками. Высоко на стенах висели плакаты «Донецк. Новороссия», «Выбор сделан!». И на каждом — сепары в камуфле, с оружием, на бэтээрах или танках. Подумаешь, до Киева дошли! Ничего, освободительная армия во Львове накопит силы и ка-ак врежет этим уродам! Освободит и президента, и жителей, железным катком пройдет до Ростовской области.

Кормили вкусно.

Две тоненькие девчонки-поварихи накладывали в тарелки макароны с тушенкой или мясной гуляш, наливали соки в стаканы, только не улыбались. Глядели странно, будто с трудом сдерживались, чтобы не влепить черпаком. Пашка даже постарался побыстрее отойти от раздаточного стола, мало ли.

— Разжирели сепары, — шепнул ему Семка, нахлобучивая вилкой разом десяток макаронин, — у меня дома-то мясо не каждый день бывает.

Он запихнул наколотое в рот и, жмурясь, зажевал, заворочал щеками. Мясная подлива коричневой кровью выступила на губах.

— Надо разбомбить здесь все, — сказал он, набирая новую порцию, — а то вообще… У вас горячая вода есть?

Пашка мотнул головой.

— З листопада немає.

— Вот. А у этих… У них в спальне батареи горячие. А надо, чтоб у нас. Получается, они — террористы, но с отоплением. Разве это правильно?

Семка снова набил рот.

Пашка поковырял вилкой в гуляше, выхватывая кусочки мяса. За соседним столиком девчонки обсуждали, как скоро Украину возьмут в Евросоюз и как там, в Евросоюзе, все хорошо, и можно жить на пособие, потому что пособие, как две или три зарплаты. И все бесплатно, вплоть до массажных салонов и фруктов. Мальчишки рядом шептались о бронежилетах, касках и дальности стрельбы. Польские бронежилеты были дерьмо, а вот новые украинские, с добавлением тонких бетонных пластин в упор держали тридцать миллиметров. «Ей-богу, не вру!» — приговаривал какой-то рыжеволосый пацан, хлопая белыми ресницами.

Сепар, прихлебывая чай из стакана, беседовал о чем-то с поварихами, одна смотрела в пол, другая улыбалась. Не о булочках же?

В спальне они снова все вместе спели гимн Украины и долго скакали на кроватях, даже когда сепар отрубил свет.

— Хто не скаче — той москаль!

— Україна — в стрибку єдина!

Ночью Пашка почему-то проснулся, полежал, покрутился, слушая темноту, в которой похрапывали и вздыхали экскурсанты, приподнялся на локте.

Дурацкое световое пятно дрожало на стене, вобрав в себя несколько фотографий. Убитые мальчишки и девчонки, казалось, с затаенной обидой взирали на спящих. И на Пашку в том числе. Будто он был виноват в том, что живой.

Или в том, что они мертвые.

— Я вам нічого поганого не робив, — тихо произнес Пашка и скрестил пальцы.

Утром на него навалился Семка, будто сепар какой.

— Вставай, Украина!

— Отстань! — задушено крикнул Пашка из-под Семки.

— Сегодня квитки отоварят, — Семка надавил на Пашку, заставляя качаться кровать. — А ты, дурень, спишь!

Они умылись в туалетах на первом этаже, позавтракали салатом из свежих помидоров и огурцов. Еще были хлеб с маслом и яйца в скорлупе, которыми тут же устроили битву: нацгвардия против сепаров. У кого яйцо побилось, тот и сепар.

Україна понад усе!

Затем появился вчерашний сопровождающий, хмурый, будто похмельный, построил их в две колонны и повел в город.

Только пошли они не по проспектам и не в центр, а на одну из окраин, сначала по тротуарам, бетонным плитам, затем углубились во дворы. Пока попадались люди, было даже весело. Грохнешь всей толпой, поравнявшись: «Слава Україні!» — сразу или вздрагивают, или крестятся. Или матом кроют. Смешно.

Сепары, одним словом! Ватники!

Правда, когда обезлюдело, и потянулся чахлый скверик, веселье из Пашки улетучилось, как из шарика воздух. И девчонки заоглядывались.

Сепар, будто почувствовав, подгонял:

— Вперед, вперед, маленькие украинцы. Экскурсия начинается!

Микрорайон за сквериком встретил их давней воронкой, залитой талой водой. Обойти ее пришлось по мосткам. На обочине ржавел медицинский «уазик», весь в разнокалиберных дырках. Внутри болтались провода и обивка.

Было тихо. Так тихо, что Пашка нарочно пнул камешек, и он заскакал, выстреливая звуками в пространство.

— Микрорайон накрыли «градами» после выборов, — произнес сепар, — то ли в отместку, то ли по плану. Или просто выпустили два залпа наудачу. Ваши власти отпирались потом, мол, подразделение им не подчинялось. Только… Мы все оставили как есть. Для экскурсий. Для памяти. Чтобы и вы помнили.

Голос его искажался, отражаясь от стены близкого дома, приобретал странное, металлическое дрожание. Под ногами захрустело стекло.

Девятиэтажка повернулась к экскурсантам фасадом, и две или три девчонки охнули. Казалось, от здания кто-то отъел часть крыши с верхним этажом и — насквозь — кусок в две квартиры сбоку. Отъел не аккуратно, просыпав вниз кирпичи, штукатурку, вещи, доски, жестяные листы. Гарь пожара вылизала целый этаж.

— Здесь были убиты двенадцать человек, — глухо сказал сепар. — Одной девочке было как вам, десять лет. Ей оторвало руку. Пока ее нашли, она истекла кровью.

— А как ее звали? — спросил кто-то.

— Оля.

— Так ей и надо, — шепнул Семка. — Родители ее наверняка были сепары.

Пашка отпихнул его подальше.

Через арку они прошли во внутренний двор. Вторая девятиэтажка не имела среднего подъезда. Вместо него был холм из бетонных перекрытий и мусора. Торчала арматура, белела чудом уцелевшая дверь. Наверху провала, с одной стороны, висело кресло, пойманное за колесико петлей провода.

— Здесь вашими солдатами было убито еще семнадцать жителей, — сказал сепар. — Никто из них не держал в руках оружия.

— Вы врете! — крикнул вдруг рыжий, обсуждавший за завтраком бронежилеты.

— Почему? — как-то устало спросил сепар.

— Потому что мы не воюем с мирным населением. Это все знают. Мы бомбим сепаратистов и террористов! Слава Україні!

Его поддержали, но нестройно и неуверенно. Пашка и вовсе шлепнул губами и замолк. Действительно ли слава?

Сепар кивнул.

— Хорошо. Пошли дальше.

Через усыпанную щепками и осколками бетона детскую площадку он повел их мимо гнутых газонных оградок, мимо одинокого крестика, скрученного из двух веточек, мимо перевернутых скамеек к просвету между домами.

Солнце, холодное, весеннее, плеснуло навстречу не греющим золотом. Затем оно протаяло, открыв Пашкиным глазам насыпь строительного мусора, стиснутую остатками стен. Мусор настолько слежался, что разобрать, где в нем что, было уже невозможно.

Сепар остановился.

— Раньше здесь был дом, — сказал он. — Четыре подъезда по тридцать шесть квартир. Сорок семь человек, не выехавших, не успевших спрятаться и, видимо, уверенных, что по ним стрелять не будут. Шесть детей, одному не было и годика.

Семка толкнул Пашку плечом.

— Брешет!

На насыпь взбежала лохматая собачонка и залаяла на экскурсантов. Краснела воткнутая между кирпичами кладки гвоздичка.

— А мы стоим под Киевом, но нет, не лупим по кварталам, — сказал сепар словно бы самому себе, — хотя и очень хочется. Все, экскурсия окончена. Вас ждет обед и кино.

— А что за кино? — спросил кто-то.

— Полезное.

— Мейд ин Новороссия?

— Мейд ин Украина. Вам понравится.

На обед был наваристый, мясной борщ и рис с котлетами. Семка уплетал за обе щеки. Пашка больше смотрел на плакаты и на пристроившегося в уголке сепара. Сепар пил кофе вприкуску с сушкой. Девчонка-повариха принесла ему второе, но он мотнул головой, отказываясь. По оголившемуся предплечью у него, оказывается, шел шрам. Извилистый и длинный.

Это наши его, подумал Пашка.

От мамкиного звонка он вздрогнул, захотелось почему-то спрятаться под стол.

— Синку, ти квиток не втратив? — спросила мамка.

— Ни.

— Бережи. Грицько з екскурсії ковбаси і шоколаду привіз п'ять кілограм, йому з того квітку видали. Зрозумів?

— Зрозумів. Все, у нас кіно зараз.