Год в Провансе - Питер Мейл

Мы пожали друг другу руки и договорились, что на этой неделе я еще раз заеду к нему и завезу чек. Что я и сделал как-то в конце рабочего дня и обнаружил при этом, что Пьерро совершенно сменил масть. С самой макушки своей фетровой шляпы до кончика ботинок он оказался ослепительно белым: каменная пыль покрывала его, как сахарная пудра покрывает изделие кондитера. За один рабочий день Пьерро постарел примерно на четверть века. По словам наших друзей, которым я, правда, не стал бы особенно доверять, жена каждый вечер чистила его пылесосом, перед тем как впустить в прихожую, а вся обстановка в доме — от дивана до биде — была выпилена из камня.

Но тогда я легко поверил в эту сказку. Зимой в Провансе, покрытом снегом, все кажется странным и нереальным. Необыкновенная тишина и безлюдье создают ощущение, что мы совершенно отрезаны от всего остального мира и от нормальной жизни. Наверное, мы не слишком удивились бы, если бы встретили в лесу троллей или заметили в лунном свете двуглавого козла. Нам нравился и такой Прованс, совсем непохожий на тот, что мы видели раньше во время своих летних отпусков, но для большинства местных жителей зима означала скуку, депрессию, а иногда и кое-что похуже: нам говорили, что процент самоубийств в Воклюзе выше, чем во всей остальной Франции. Сухие данные статистики обрели для нас реальность, когда мы услышали, что человек, живший всего в двух милях от нас, прошлой ночью повесился.

Когда умирал кто-нибудь из местных, в окнах магазинов и домов вывешивались маленькие печальные объявления, звонили колокола, а по главной улице к кладбищу тянулась длинная процессия одетых в черное людей. Кладбище нередко располагалось на самом высоком месте в деревне. Один деревенский старик объяснил мне, почему это так. «Для мертвых важнее красивый вид, — сказал он. — Они ведь обосновались там надолго». Он так смеялся собственной шутке, что в итоге раскашлялся, и я уже испугался, не пришла ли и его очередь любоваться красивым видом. Когда я рассказал ему о кладбище в Калифорнии, где могила с видом стоит гораздо дороже, чем обычная, старик ничуть не удивился. «Дураков хватает, — пожал он плечами. — И среди живых, и среди мертвых».

Дни проходили, тепла все не прибавлялось, но на дорогах постепенно появилась одна черная полоса, расчищенная тракторами фермеров. С двух сторон ее по-прежнему окружали сугробы. В этой новой дорожной обстановке в поведении французских водителей, обычно ездящих так, словно все они постоянно борются за Гран-при, проявилась новая, совершенно неожиданная черта — бесконечное терпение или, вернее, ослиное упрямство. Несколько раз я наблюдал забавные сценки на дороге, идущей через нашу деревню: по единственной расчищенной полосе осторожно двигается одна машина, а навстречу ей по той же полосе едет другая. Едва не столкнувшись носами, обе останавливаются. Ни одна из них не намерена давать задний ход. Ни одна не собирается рисковать и сворачивать в сугроб. Сверля друг друга глазами через ветровые стекла, водители терпеливо ждут, и каждый из них надеется, что в конце концов сзади к одному из них присоединится вторая машина, и тогда соперник, уступая force majeure,[39] вынужден будет двинуться назад.

В таких вот условиях очень осторожно, едва прикасаясь ногой к педали газа, я и отправился с визитом к месье Меникуччи. Он ждал меня у дверей сарая: на уши натянута привычная шерстяная шапочка, шея и подбородок замотаны шарфом, на руках перчатки, на ногах теплые сапоги — человек научно подошел к задаче сохранения тепла. Мы обменялись вежливыми вопросами о моих трубах и его кларнете, после чего хозяин пригласил меня в свою сокровищницу и продемонстрировал великолепное собрание труб, клапанов, заслонок и таинственных механизмов. Будто говорящий каталог, Меникуччи сыпал коэффициентами теплоотдачи и прочими абсолютно непонятными терминами, а мне оставалось только бессмысленно кивать и поддакивать.

Наконец хвалебное песнопение во славу нагревательных систем подошло к концу.

— Et puis voilà,[40] — закончил Меникуччи и выжидательно посмотрел на меня, видимо полагая, что теперь я знаю о центральном отоплении все, что надо, и вполне могу сделать разумный, хорошо обоснованный выбор.

Меня хватило только на то, чтобы спросить, каким способом он обогревает свой собственный дом.

— О! — Месье Меникуччи, выражая одобрение, постучал себя по лбу. — Совсем неглупый вопрос. Какое мясо ест сам мясник? — Так и не дав ответа, он вышел из сарая, и мы направились в дом.

Там действительно было очень тепло, почти душно, и месье Меникуччи демонстративно и неторопливо снял с себя несколько слоев одежды и даже завернул края шапочки так, что отрылись уши.

Он подошел к батарее и нежно потрепал ее по спинке:

— Видите? Настоящий чугун, а не это merde,[41] из которого в наши дни делают радиаторы. И еще котел… Вы обязательно должны увидеть мой котел. Но — attention![42] — Он сделал паузу и назидательно потряс костлявым пальцем. — Котел не французский. Только немцы и бельгийцы умеют делать настоящие котлы.

Мы прошли в бойлерную, и я вежливо повосхищался старым, пыхтящим в углу комнаты котлом.

— Он держит двадцать один градус во всем доме, даже когда снаружи минус шесть, — похвастался Меникуччи и распахнул дверь на улицу, чтобы напомнить мне, что такое минус шесть.

Он, несомненно, обладал даром истинного просветителя и по возможности старался иллюстрировать свои тезисы наглядной демонстрацией, как будто имел дело с исключительно тупым ребенком (что в моем случае — по крайней мере во всем, что касалось отопления и водопровода — было вполне оправданно).

Познакомившись с котлом, я вернулся в дом и там познакомился с мадам — миниатюрной женщиной со звучным голосом. Я ведь не откажусь от миндального печенья и стаканчика марсалы? На самом деле больше всего мне хотелось увидеть, как месье Меникуччи в своей шапочке играет на кларнете, но это пришлось отложить до следующего визита. А пока мне было над чем подумать. Направляясь к машине, я оглянулся и посмотрел на вращающуюся солнечную батарею на крыше: покрытая довольно толстым слоем льда, она и не думала вращаться. Я с вожделением представил себе дом, полный чугунных батарей.

Вернувшись домой, я обнаружил, что за время моего отсутствии у гаража выросло некое подобие Стоунхенджа. Это доставили наш стол — площадью пять квадратных футов, толщиной пять дюймов, с массивным основанием в виде креста. Расстояние между местом, где его выгрузили, и местом, где мы хотели его установить, составляло каких-нибудь пятнадцать метров, но с таким же успехом это могло быть пятнадцать миль. Через узкую калитку во двор не смогла бы проехать никакая машина, а высокая стена и черепичная крыша, закрывающая половину двора, не позволяли использовать подъемный кран. Пьерро предупреждал нас, что стол может весить примерно триста килограммов. С виду он казался гораздо тяжелее.

Пьерро позвонил ближе к вечеру.

— Вам понравился стол?

Да, стол, конечно, чудесный, но есть небольшая проблема.

— Вы его уже установили?

Как раз в этом-то и проблема. Может, Пьерро подскажет выход?

— Несколько пар рук, — посоветовал он. — Вспомните, как строились пирамиды в Египте.

Ну конечно. Значит, нам не хватает всего-то пятнадцати тысяч рабов.

— Если ничего не придумаете, позвоните. Я знаком с командой регбистов из Каркасона.

Он весело посмеялся и повесил трубку.

Мы пошли еще раз взглянуть на это чудовище и попытались подсчитать, сколько пар рук потребуется для того, чтобы сдвинуть его с места. Шесть? Восемь? Придется перевернуть его набок, иначе он не пройдет в калитку. Мы представили себе отдавленные пальцы и вылезшие грыжи и с некоторым опозданием сообразили, почему прежний владелец дома предпочел установить легкий складной стол на том месте, которое мы выбрали для этого монумента. Так ничего и не придумав, мы ушли в дом, чтобы, не торопясь, обмозговать проблему у камина с бокалом вина в руке. Вряд ли за ночь кто-нибудь украдет наш стол.

Как выяснилось немного позднее, судьба в тот момент уже выслала к нам помощь. Едва купив дом, мы решили перестроить кухню и провели немало интереснейших часов с нашим архитектором, рисуя картинки и изучая словарь французских строителей: всякие rehausses, faux-plafonds и vide-ordures, plâtrage, dallage и poutrelles.[43] Правда, первоначальное радостное возбуждение постепенно испарилось, края рисунков со временем обтрепались, а кухня все оставалась нетронутой по самым разнообразным причинам: из-за погоды, из-за того, что штукатур уехал кататься на лыжах, из-за того что старший maçon[44] сломал руку, играя в футбол на мотороллере, из-за того, что все местные поставщики строительных материалов впали в зимнюю спячку. Архитектор, наш бывший соотечественник, а ныне парижанин, предупреждал, что строительные работы в Провансе похожи на окопную войну: долгие периоды бездеятельности и скуки перемежаются взрывами бешеной и шумной активности. В нашем случае первая фаза уж чересчур затянулась, и мы с нетерпением ожидали наступления второй.