Эмиграция как литературный прием - Зиновий Зиник

Питер Вортсман, один из современных переводчиков Шамиссо на английский, предложил называть двуязычных писателей-эмигрантов «линговертами». В атмосфере усилившихся ксенофобских настроений пост-наполеоновской Германии Шамиссо тяготел к орбите других изгоев — евреев. Свою повесть «Петер Шлемиль» («шлемиль» на идише — неприкаянный, неуклюжий растяпа, человек маленький, незаметный) он написал в 1813 году по-немецки, а не на родном французском. Текст выправили и довели до совершенства его новые друзья, члены кружка, собиравшегося в знаменитом берлинском салоне — в мансарде Рахель Левин (впоследствии она вышла замуж за одного из близких друзей Шамиссо, Карла Августа Варнхагена).

Уроженка Берлина Рахель Левин всю жизнь искала иной жизни, реальности, отличной от той, что была дарована ей от рождения. Она глубоко презирала свое еврейское происхождение, ощущала его как некую чуждую и враждебную потустороннюю силу и в конце концов отреклась от своего еврейства. Став женой Варнхагена, Рахель обрела, вместе с незначительным аристократическим титулом, и новое прошлое. Однако в последние годы жизни она в письмах вновь заговорила о своем еврействе — своего рода жест вызова в интеллектуальной атмосфере той эпохи.

Ханна Арендт, занимавшаяся биографией Рахель с 30-х годов, говорит[6] о противопоставлении понятий парии и парвеню — чужака-изгоя и выскочки-карьериста. Карл Август Варнхаген и был таким парвеню. По его же словам, в присутствии Рахель он чувствовал себя «как нищий на обочине»; он подражал каждому ее жесту, повторял каждое ее слово, хранил каждое написанное ею письмо. Ханна Арендт тоже была одержима личностью Рахель Левин и в этом есть нечто автобиографическое. Стоит сказать, что первое сочинение Арендт, созданное во время ее романа с Мартином Хайдеггером (до того, как он проявил свои пронацистские тенденции), называлось «Тени». В этой поэме в прозе Ханна пытается избавиться от солипсистской двойственности существования, свойственного ей, еврейке, юной женщине. Ей тоже предстояла эмиграция — в начале сороковых она переселилась в Нью-Йорк и открыла в Манхэпене свой собственный салон.

Пик популярности салона Рахель Левин, отмечает Арендт, совпал с эпохой бурного социального брожения, распадом прежней системы классовых различий и аристократических привилегий. Философы и финансисты, актеры, ощущавшие себя аристократами, и аристократы, вообразившие себя актерами, эксцентрики всех мастей собирались в гостиной архиизгоя общества — еврейки, и никому не было дела до их классового происхождения и клановых связей. Следует отметить, что все те, кто впоследствии переделывал историю Шамиссо о потерянной Тени, перекраивая ее на свой лад в духе своей эпохи, испытывали то же, что и современники Шамиссо: некое состояние промежуточности, когда границы собственного «я» размыты, когда человек больше не отягощен грузом собственного прошлого, своего происхождения. Подобное состояние может испытать и завсегдатай богемного салона и бара сомнительной репутации, пассажир в вагоне поезда дальнего следования, участник революционного переворота и джентльмен с неясной сексуальной ориентацией.

Столь же симптоматичной, что и эмигрантская двуязычная натура Шамиссо, была в этом смысле бисексуальность Ганса Христиана Андерсена, так и не воплотившаяся в реальности (свидетельств того, что он вообще вступал в сексуальные связи, не существует). Всю жизнь он мечтал о любви — недосягаемой, неразделенной. Стоит ли удивляться, что в его версии все той же истории о человеке, потерявшем свою тень, Ученый пытается выразить свою любовь на расстоянии — через подставное лицо. Вместо себя он отправляет к Принцессе свою тень. Тень становится его посланником, полномочным представителем, двойником, который, добившись для своего господина любви, подчиняет себе затем и его жизнь. Тень купается в богатстве и славе, в то время как ее бывший хозяин обречен на нищету и безвестность.

То, что было теологической игрой в свет и тень с Дьяволом или абстрактной притчей о любви и измене у Андерсена, в пьесе Евгения Шварца обрело политический подтекст, стало историей о коррупции власти, о доносах и предательстве друзей, о потерянной свободе. Ханна Арендт воспитывалась в мире, оказавшемся в заложниках у двух тоталитарных монстров — коммунизма и нацизма. Евгению Шварцу пришлось иметь дело с банальностью зла — заурядным двурушничеством советского быта, порожденного идеалами утопического коммунизма. Двуличность была сутью безжалостной бюрократии от революции, а сталинские палачи довели эту раздвоенность до состояния кошмарного сновидения. Шварц и узкий круг его друзей — среди них Даниил Хармс — стали исповедовать философию и литературу абсурда как некий психологический щит, ограждавший их от коллективного идиотизма и оптимизма масс, навязанного Сталиным. У Шварца конфронтация господина и его тени трансформируется в страстные отношения любви и ненависти, гомоэротической ревности и политического вероломства. Тень не только отнимает у Ученого его любимую, но и манипулирует теми, кто близок Ученому по своим политическим взглядам: они превращаются в его врагов, в доносчиков.

Как политическая притча пьеса Шварца ничуть не устарела. Тень, разыгрывая из себя преданного друга Ученого, взывает к его жалости и через эмоциональный шантаж (мол, из-за твоей несговорчивости могут погибнуть твои близкие) убеждает его подписать документ, который впоследствии будет использован в качестве признания его собственной вины. Тень берет в свои руки власть над страной и готова казнить своего бывшего господина, забывая о том, что сама является лишь тенью: в момент, когда голова Ученого упадет, будет обезглавлена и Тень. Тем временем Ученый успел обзавестись новой тенью (на юге все растет быстро). Оставив позади старую тень и вероломную красавицу, он, словно проснувшись и избавившись от кошмарного сновидения, отбывает обратно за границу.

«Человек», писала Рахель Левин, «может быть самим собой только за границей; дома он обязан отвечать за свое прошлое, которое становится для него маской — тяжеловесной и скрывающей его лицо». В начале своего повествования Шамиссо излагает злоключения своего героя случайному наивному слушателю следующим образом: «В России было до того холодно, что однажды его тень примерзла к земле и он уже не мог ее оторвать». Позднее герой принимает личину еврея (чью немецкую грамматику помогала править Рахиль Левин). В конце истории Петер Шлемиль становится путешественником и этнографом, пересекая границы дальних стран и континентов в волшебных сапогах-скороходах — ну прямо как на реактивном самолете. Последние главы книги Шамиссо читаются как пророчество героя, предугадавшего судьбу автора; или как авторское предсказание собственной судьбы, им же самим претворенное в жизнь. Через несколько лет после публикации повести Шамиссо сам отправился в кругосветное плавание с группой ученых на борту российского корабля «Рюрик». Он совершил ряд замечательных открытии в антропологии, ботанике и биологии и опубликовал целый том своих научных изысканий и путевых записок.

Джозеф Конрад, тоже «писатель-линговерт», эмигрант с огромным опытом путешествий в дальние страны, в своем романе «Тайный агент» говорит о метафорической связи между политическим миром и миром теней. (По сюжету романа, российское правительство пытается организовать через двойных агентов в Лондоне террористический акт, чтобы вынудить тем самым британское правительство к аресту и высылке из Англии в Россию политических инакомыслящих. Plus ca change.) В начале повествования Конрад описывает специфическую серовато-безликую погоду в Лондоне, когда люди не отбрасывают теней, буквально и в метафорическом смысле, вроде главного героя, Верлока, мошенника сомнительного происхождения, бежавшего в Англию из континентальной Европы.

Говоря об иностранцах и их тенях, не следует забывать о зависимости тени от источника и интенсивности света. В истории Шамиссо дьявол просто-напросто подцепляет тень с земли, деловито сворачивает ее в трубочку и кладет к себе в карман; в этот момент его жертва лишается своего места в мире. Сказочный прием, когда тень неуловимым образом отделяется от своего владельца и начинает самостоятельное существование, придумал Андерсен. Однако подобный трюк возможен и в реальном мире. Об этом известно художникам и актерам. Если установить источник света прямо у ног человека, вроде света рампы на театральной сцене, тень актера, отбрасываемая на стену у него за спиной, выглядит так, будто она отделена от своего владельца. Чем выше и ярче источник света, тем отчетливей тень привязана к хозяину. В пьесе Шварца, где в начале тень и ее господин не могут, казалось бы, существовать друг без друга, Ученый в конце концов находит другой источник света, позволяющий ему отбрасывать новую тень. Другую тень. Старая ему, когда он уезжает обратно домой, уже не нужна.