Записки социальной психопатки - Фаина Раневская

Михаил Ромм и Фаина Раневская дружили всю жизнь.

К сожалению, после «Мечты» их творческие пути разошлись, и больше они вместе не работали, но друзьями они оставались до самой смерти. В своих недописанных мемуарах Раневская вспоминала: «За всю долгую жизнь я не испытывала такой радости ни в театре, ни в кино, как в пору нашей второй встречи с Михаилом Ильичом. Такого отношения к актеру — не побоюсь слова, — нежного, такого доброжелательного режиссера-педагога я не знала, не встречала. Его советы-подсказки были точны и необходимы. Я навсегда сохранила благодарность Михаилу Ильичу за помощь, которую он оказал мне в работе над ролью пани Скороход в «Мечте», и за радость, когда я увидела этот прекрасный фильм на экране».

Дружила Раневская и с женой Ромма, актрисой Еленой Кузьминой, сыгравшей в фильме «Мечта» роль Ганки. Вскоре после восьмидесятилетия Раневской Кузьмина писала ей: «Дорогая Фаиночка, мы вас очень любим. А ведь так мало осталось к старости людей, о которых даже мысли доставляют удовольствие… О том, что вы упали в больнице, мы узнали от Нины Станиславовны Сухоцкой и ужасно огорчились. Ведь надо же иметь такое везение, чтоб в центре учреждения, где людей склеивают, разбиться на куски!.. Это только вы можете! От этого вашего «все не по-человечески» мы вас любим еще больше…»

Михаил Ромм взял с Раневской слово, что она никогда не будет смотреть его фильм «Обыкновенный фашизм».

Эта картина далась ему очень тяжело — закончив ее он заболел и попал в больницу, где в очередной раз и встретился с Фаиной Георгиевной. В последние годы его жизни они с ней чаще всего виделись именно там — здоровье у обоих все больше ухудшалось. Раневская написала в своем дневнике после этой встречи: «Увидев его, я глубоко опечалилась, поняла, что он болен серьезно. Был он мрачен. Помню его слова о том, что человек не может жить после увиденного неимоверного количества метров пленки о зверствах фашистов. Он мне сказал тогда: «Дайте слово, что вы не будете смотреть мой фильм «Обыкновенный фашизм», хотя там нет и тысячной доли того, что делали эти нечеловеки».

Об этом обещании знали и некоторые их общие друзья, тоже понимавшие, каким тяжелым испытанием может стать «Обыкновенный фашизм» для чувствительной и слабой здоровьем Раневской. Поэтому, когда она была в гостях у Иосифу Прута, и в это время выяснилось, что там планируется просмотр этой картины, киновед Майя Туровская под благовидным предлогом увела Раневскую к себе и заняла другим делом.

В 1940 году в Москву из эмиграции вернулась Марина Цветаева.

Когда Раневская пришла к ней, она пришла в ужас. Это была совсем не та пылкая Марина с горящим взором, с которой она познакомилась в Москве в 1915 году. Жизнь еще не сломила ее, но до трагического конца оставалось совсем немного.

«Я помню ее в годы Первой мировой войны и по приезде из Парижа. Все мы виноваты в ее гибели. Кто ей помог? Никто», — потом написала Раневская в черновике своих мемуаров. А ведь она как раз была одной из немногих, кто действительно пытался помочь опальной поэтессе не на словах, а на деле. Когда муж Цветаевой уже был арестован, а у самой нее не было ни работы, ни денег, Раневская отдала ей весь свой гонорар, полученный за последний фильм. А ведь она и сама была вся в долгах и потом была вынуждена как обычно распродавать вещи, чтобы не голодать. Но об этом поступке она никогда не жалела. Спустя много лет она продолжала вспоминать: «Я до сих пор счастлива, что в тот день все имевшиеся деньги отдала Марине».

В ноябре 1941 года, когда немцы приближались к Москве, Раневская была эвакуирована в Ташкент вместе с семьей Павлы Вульф.

В то время в Ташкенте и Алма-Ате, в эвакуации, собрался весь цвет советского театра и кино, поэтому этот период жизни Раневской был богат на события и интересные знакомства. К примеру, московские поэты устраивали в Ташкенте литературные вечера, на одном из которых впервые прозвучало ахматовское «Мужество», которым открывалась книга стихов Ахматовой «Избранное», изданная там же, в Ташкенте, в 1943 году.

А оркестр Ленинградской государственной консерватории 23 июня 1942 года на музыкальном вечере в Большом зале Ташкентского оперного театра исполнил Седьмую симфонию Шостаковича, незадолго до того впервые прозвучавшую в блокадном Ленинграде.

А по соседству, в Алма-Ате, обосновались киношники. Там работали Сергей Эйзенштейн, Сергей Юткевич, Леонид Луков. Поэтому, конечно, Раневская без работы не осталась — в «ташкентский период» она снялась в фильмах «Александр Пархоменко», «Новые похождения Швейка» и «Три гвардейца».

В 1942 году Сергей Эйзенштейн пригласил Раневскую в свой знаменитый фильм «Иван Грозный» на роль Евфросиньи Старицкой.

Великий режиссер, гениальный сценарий, сложная большая роль — конечно Раневская с восторгом согласилась. Но время шло, а ее на пробы так и не вызывали. В июне она написала Эйзенштейну: «Может быть, Вы меня отлучили от ложа, стола и пробы? Будет мне очень это горестно, т. к. я люблю Вас, Грозного и Ефросинью!»

Увы, министр кинематографии Иван Большаков был резко против ее участия в фильме. «Семитские черты Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах… — писал он курировавшему культуру секретарю ЦК Щербакову. — Утверждать Раневскую на роль Ефросиньи не следует, хотя Эйзенштейн будет апеллировать во все инстанции».

В итоге Ефросинью сыграла Серафима Бирман, у которой, кстати, была не менее семитская внешность. А Раневская, которая конечно ничего не знала о суете вокруг ее кандидатуры, смертельно обиделась на Эйзенштейна.

Впрочем, их отношения скоро наладились — Раневской объяснили, что режиссер действительно ничего не мог сделать. Но о несыгранной роли она жалела всю жизнь.

В эвакуации Фаина Раневская снялась в нескольких фильмах, но к сожалению ни один из них и близко не дотягивал до «Ивана Грозного».

Первой была картина Леонида Лукова «Александр Пархоменко», снятая в 1942 году. Раневская играет там тапершу, о которой в сценарии была всего одна строчка: «Таперша играет на пианино и поет». Но конечно она как обычно доработала и углубила роль — таперша вышла похожей на постаревшую Веру Холодную, она курила, грызла леденцы и здоровалась со знакомыми гостями. И зрители запомнили этот фильм в общем-то только благодаря поющей Раневской.

Потом была роль тетушки Адель в картине Сергея Юткевича «Новые похождения Швейка». Ну и наконец короткометражка Владимира Брауна «Три гвардейца», где она сыграла директора провинциального музея.

Последний фильм чем-то не угодил властям и много лет пролежал на полке, что очень жаль, потому что хотя он ничего особенного из себя не представляет, роль Раневской там очень яркая, и она наверняка бы пополнила коллекцию ее крылатых выражений несколькими фразами. Например: «Там, в семнадцатом веке, трое. Они спят!» или «Пожалуйста, огонь!»

Дмитрий Шостакович подарил Раневской фото с надписью: «Фаине Раневской — самому искусству».

Познакомил их Михаил Ромм. Было это в 1967 году, когда Шостакович, переживший и годы травли, и вынужденное вступление в партию, был уже признанным гением и корифеем советской музыки. Раневская ужасно стеснялась, чувствуя себя неловко рядом с таким великим человеком, и решилась только сказать ему, что ее потряс его восьмой квартет. На следующий день Шостакович прислал ей пластинки с записями всех своих квартетов. А она записала в дневнике:

«Маленький, величественный, простой, скорбный.

Ужасно понравился.

Скромный, знает ли, что он — гений?

Нет, наверное».

Снова они встретились в больнице, куда Раневскую положили с диабетом. Разговорились, нашли общие интересы и постепенно подружились. Беседовали о музыке, о Пушкине, вспоминали войну… Раневская потом написала: «…Я рассказала ему, как мы с Ахматовой слушали знаменитую «Ленинградку» в Ташкенте, в эвакуации, как дрожали обе, слушая его гениальную музыку. В ней было все: было время наше, время войны, бед, горя. Мы плакали…»

В ноябре 1941 года из осажденного Ленинграда в Ташкент эвакуировалась Анна Ахматова.

Спустя много лет Раневская писала: «В первый раз, придя к ней в Ташкенте, я застала ее сидящей на кровати. В комнате было холодно, на стене следы сырости. Была глубокая осень, от меня пахло вином.

— Я буду вашей madame Lambaille, пока мне не отрубили голову — истоплю вам печку.

— У меня нет дров, — сказала она весело.

— Я их украду.

— Если вам это удастся — будет мило».

Раневская Ахматову обожала. Об их дружбе, расцветшей в этот «ташкентский период», в ее дневниках написано множество страниц. Кажется, ни о чем больше она не готова была говорить так много и с таким воодушевлением. «Я все время о ней думаю, вспоминаю, тоскую… Мы гуляли по Ташкенту всегда без денег… На базаре любовались виноградом, персиками, — писала она после смерти Ахматовой. — Когда мы возвращались домой, по дороге встретили солдат, они пели солдатские песни. Она остановилась, долго смотрела им вслед и сказала: «Как я была бы счастлива, если бы солдаты пели мою песню»».