Записки социальной психопатки - Фаина Раневская

Почему она решила взять псевдоним? Возможно, просто ради благозвучности — это могла посоветовать ей Павла Вульф, немало натерпевшаяся из-за своей немецкой фамилии. А может быть из-за того, что быть родственницей эмигрировавших Фельдманов стало слишком опасно.

По поводу происхождения ее псевдонима тоже существует несколько версий. Сама она писала: «Раневской я стала прежде всего потому, что все роняла. У меня все валилось из рук». Некоторые ее знакомые рассказывали, что дело было в любви к Чехову и в том, что она чувствовала себя его землячкой и почти родственницей. Есть еще вариант, что кто-то из друзей сравнил Фаину с героиней пьесы, увидев, как ветер вырвал у нее из рук деньги, а она, глядя им вслед, говорит: «Как красиво они летят!»

Кстати, свой первый сезон в Крыму новоиспеченная Фаина Раневская открыла ролью Шарлоты в «Вишневом саде» Чехова. И именно эта роль стала ее первым большим успехом.

В голодном разоренном Симферополе Фаина Раневская и Павла Вульф сумели выжить во многом благодаря Максимилиану Волошину.

Именно он спасал их от голодной смерти. Раневская вспоминала: «С утра он появлялся с рюкзаком за спиной. В рюкзаке находились завернутые в газету маленькие рыбешки, называемые камсой. Был там и хлеб, если это месиво можно было назвать хлебом. Была и бутылочка с касторовым маслом, с трудом раздобытая им в аптеке. Рыбешек жарили в касторке…»

Однажды вечером 21 апреля 1921 года, когда Волошин был у них, на улице началась стрельба, и перепуганные женщины уговорили его остаться с ними на ночь. За эту ночь он написал одно из самых знаменитых и страшных своих стихотворений «Красная Пасха», прочитав которое, можно составить представление, что тогда творилось в Крыму, и в каких условиях жила Раневская.

Зимою вдоль дорог валялись трупыЛюдей и лошадей. И стаи псовВъедались им в живот и рвали мясо.Восточный ветер выл в разбитых окнах.А по ночам стучали пулеметы.Свистя, как бич, по мясу обнаженныхМужских и женских тел…

Раневская умела из любых, даже самых тяжелых и неприятных событий в своей жизни извлекать уроки, которые потом помогали ей при создании новых ролей.

В трудные годы «военного коммунизма», когда чувство голода было постоянным и привычным, одна дама пригласила Раневскую и нескольких других актеров послушать ее пьесу. Дама сообщила, что вслед за чтением пьесы будет сладкий чай с пирогом, после чего все приглашенные конечно же радостно собрались в ее доме.

Спустя много лет Раневская вспоминала эту «толстенькую, кругленькую женщину», читавшую им пьесу о Христе, гулявшем в Гефсиманском саду. Артисты делали вид, что слушают ее, но в комнате слишком сильно пахло свежим пирогом, чтобы они могли думать о пьесе или о чем-либо еще кроме еды.

«Я люто ненавидела авторшу; которая очень подробно, с длинными ремарками описывала времяпрепровождение младенца Христа, — писала в воспоминаниях Раневская. — Толстая, авторша во время чтения рыдала и пила валерьянку. А мы все, не дожидаясь конца чтения, просили сделать перерыв в надежде, что в перерыве угостят пирогом… Впоследствии это дало мне повод сыграть рыдающую сочинительницу в инсценировке рассказа Чехова «Драма»…»

В конце 20-х годов в Ленинграде Раневская познакомилась с Самуилом Яковлевичем Маршаком.

Маршак впервые услышал о Раневской, когда она играла в Бакинском театре в пьесе «Наша молодость» по роману Виктора Кина. Вдова Кина вспоминала: «Никогда не забуду, как уговаривал Виктор Самуила Яковлевича поехать с ним в Баку посмотреть этот спектакль. Маршак сказал: «Очень хочу в Баку, а еще больше посмотреть актрису Раневскую. Я так наслышан о ней…» Он даже просил Виктора взять билет и для него. Не помню уж, почему, но поездка эта не состоялась».

Когда же они наконец познакомились, они очень быстро подружились, и как это почти всегда было у Раневской — если уж подружились, то на всю жизнь.

Последний раз они виделись в 1963 году, в подмосковном санатории, когда оба переживали тяжелую потерю: Фаина Георгиевна — смерть сестры, а Самуил Яковлевич — смерть Тамары Габбе.

А уже через год Раневская стала одной из тех, кто провожал самого Маршака в последний путь, и на вечере, посвященном его памяти, читала свои любимые стихи:

И поступь, и голос у времени тишеВсех шорохов, всех голосов.Шуршат и работают тайно, как мыши,Колесики наших часов…

Однажды Самуил Маршак, спросил Раневскую, какое первое стихотворение она запомнила в детстве.

Она ответила, что это было стихотворение «Белое покрывало». Читал его гимназист — ухажер ее старшей сестры. В черновиках ее мемуаров тоже есть упоминание об этом: «Чтение повергло меня в трепет. Гимназист вращал глазами, взвизгивал, рычал тигром, топал ногами, рвал на себе волосы, ломая руки… Кончалось чтение словами: «…Так могла солгать лишь мать». Гимназист зарыдал, я была в экстазе».

Это стихотворение немецкого поэта Морица Гартмана (в переводе М. Михайлова) о молодом венгерском графе, которого австрийские угнетатели приговорили к смерти. Мать графа обещает ему пойти к королю и вымолить помилование, а его просит смотреть завтра на балкон — если она будет в белом, значит его помилуют, а если в черном — казнят.

Юная Фаина выучила эти стихи наизусть. Спустя много лет ее сестра Белла перед самой своей смертью вдруг спросила ее, помнит ли она того гимназиста и стихотворение «Белое покрывало». Раневская ответила, что строки, в которых описан поступок матери, помнит до сих пор.

Зачем же в белом мать была?О, ложь святая!.. Так моглаСолгать лишь мать, полна боязнью,Чтоб сын не дрогнул перед казнью!

В Симферополе Раневская познакомилась и быстро подружилась с Константином Треневым.

Началось все с того, что Павла Вульф и Фаина Раневская обратили внимание на мужчину, которого видели в театре практически каждый день — он ходил на все спектакли. Оказалось, что он написал пьесу и очень хочет предложить ее их труппе.

Был он в то время простым учителем, однако и Вульф, и режиссер театра согласились послушать, как он читает свою пьесу «Грешница», а послушав, сразу решили ее поставить.

По некоторым причинам постановка не состоялась, но Раневская и Вульф очень подружились с Треневым, и спустя несколько лет он предложил им главные роли в своей новой пьесе «Любовь Яровая», вскоре принесшей ему всесоюзную славу.

И хотя «Любовь Яровая» была поставлена во МХАТе, а потом и во многих других театрах, сам Тренев считал, что нигде ее не играли так хорошо, как в Смоленском театре, где роль Дуньки исполняла Раневская, а роль Яровой — Павла Вульф.

Кстати, Раневская на репетициях вставляла в роль «отсебятину», что со временем стало ее привычкой и в театре, и в кино. Конечно, она каждый раз извинялась перед Треневым, но он уже оценил меткость ее выражений, и не только не возражал, но даже вставлял придуманные ею фразы в пьесу.

В 1925 году Раневская отправилась в столицу Азербайджана — ее пригласили в Бакинский театр для участия в спектакле «Пугачевщина».

Там она играла в Бакинском рабочем театре, основанном в 1913 году, и бакинский сезон ей запомнился как достаточно интересный и удачный. Баку не мог ей не понравиться — это был огромный многонациональный город, где уживались между собой азербайджанцы, русские, евреи, армяне и много кто еще.

Пьесы, в которых ей приходилось играть, редко блистали особыми достоинствами, но они были актуальны для того времени, и зрители охотно шли в театр. Раневская играла обычно небольшие характерные роли, но благодаря своему таланту и индивидуальности быстро стала популярной. «Публика была ко мне добра», — писала она в воспоминаниях.

И действительно, ее очень скоро начали узнавать и встречать аплодисментами.

В числе прочих ей досталась роль в пьесе «Наша молодость» по роману Виктора Кина — та самая роль, слава о которой дошла до Москвы, и ради которой собирался, но так и не смог приехать в Баку Маршак. А ведь Раневская там появлялась всего в одной картине.

Верила ли Раневская в социалистические идеалы?

Софья Дунина в своей книге о ней пишет: «В конце 20-х — начале 30-х годов отчетливо выявился характер творчества Раневской… Ее оружием стало разоблачительное искусство сатиры, ее лучшие роли обличали врага, иногда высмеивая его, иногда обнажая его страшную сущность, иногда показывая морально искалеченную им жертву».

Дунина писала искренне, но все же ее книга была издана в 1953 году и отражала дух своего времени. Вряд ли дочь «небогатого нефтепромышленника» направляла сатиру на классовых врагов, скорее она просто высмеивала тупое мещанство, которое она в традициях русской интеллигенции действительно искренне презирала.