Подземный художник - Юрий Поляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но ведь ты тоже уйдешь, когда тебе станет со мной плохо!
— Мне никогда не станет с тобой плохо! Запомни это как следует!
— Ну что ж, значит, я всегда буду твоей любовницей, а твоя жена будет твоей женой.
— Да, моя жена всегда будет моей женой! Я поклялся.
— Ты? Поклялся?! Это на тебя не похоже…
— Ты просто плохо меня знаешь.
— На чем же ты поклялся? На Библии или на контрольном пакете акций?
«Фу, как нехорошо!» — возмутилась Дама.
«Давай, Зольникова, дожимай!» — похвалила Оторва.
— Остроумно! — после долгого молчания проговорил Эдуард Викторович. — Я поклялся здоровьем детей.
— Зачем?
— Я не могу тебе объяснить. Оля сделала для меня очень много. Она родила мне троих детей. А потом, после операции…
— Она болела?
— Да, очень сильно. После операции она сама предложила, чтобы я себе кого-нибудь нашел.
— И ты нашел себе Ли?
— Не сразу. Оля меня любит и хочет, чтобы я не испытывал никаких… проблем.
— Ого! Значит, я не простая любовница…
— В каком смысле?
— Я разрешенная любовница. У тебя замечательная жена. Я восхищена! Это же настоящее агапэ!
— Какое еще агапэ?
— Греки называли так жертвенную любовь.
— Откуда ты знаешь?
— В училище нам читали античную литературу. Я запомнила.
— Значит, с Ласкиным у тебя было агапэ?
— Нет, иначе я бы его не бросила — жалким и распадающимся… Дети здоровы?
— Что? Да, конечно…
— Ну и слава Богу! Она знает обо мне?
— Знает. Она видела тебя на сцене.
— Значит, как в анекдоте? Наша — лучше всех…
— Ли, зачем ты так?
— Я не Ли. Меня зовут Лидия. Запомни!
После этого объяснения Эдуард Викторович не показывался у нее две недели. И не звонил. Нинка, узнав от подруги про ссору, посерьезнела и сказала очень значительно:
— А ведь ты его подсекла, кальмара этого! Теперь главное, чтобы не сорвался!
Нинка постоянно ездила на рыбалку с Рустамом и вся была в древнем искусстве ужения.
— Не хочу я за него замуж! — совершенно искренне воскликнула Лида. — Я его не люблю…
— А любовь-то тут при чем? Он должен на тебе жениться… Ты женщина или надувная кукла? А женщин мужики видят в нас только в тот момент, когда надевают кольцо на палец! До этого мы для них всего лишь более или менее удачная комбинация первичных и вторичных половых признаков. Поняла, Зольникова?
— Что я должна понять?
— Рожай от него — вот что! Чем богаче мужик, тем больше у него должно быть детей. Для справедливости!
— Ни за что!
Благонамеренная Дама без устали твердила, что Лида не имеет права разрушать чужую семью и уводить мужа у жены и отца у троих детей.
«Ты должна с ним расстаться!» — требовала она.
Но Оторва тоже времени зря не теряла: «Зольникова, не будь дурой!»
Эдуард Викторович появился через две недели и подарил Лиде старинное кольцо с изумрудом. И все пошло вроде бы по-старому. Но это только на первый взгляд. Дама убеждала, что нужно или уйти от него, или смириться с жизнью на обочине чужого семейного счастья. Она посоветовала Лиде вызубрить все домашние праздники любовника и даже заставляла покупать подарки его жене и детям к дням рождения и именинам. Тем временем Оторва вела строжайший учет каждой неловкости или небрежности Эдуарда Викторовича, будь то чересчур нежный разговор с женой по телефону в ее, Лидином, присутствии или два выходных дня, проведенных им в семье. (По молчаливому уговору суббота принадлежала любовнице, а воскресенье — супруге.) Оторва научила Лиду изображать в постели страстное исступление с последующим тихим отчаянием: вот, мол, ты сейчас уедешь к ней, а я, а я, а я…
«Может, заплакать?» — советовалась Лида.
«Ни в коем случае! — предостерегала Оторва. — Наоборот, надо встать с постели и сразу превратиться в чужую, в абсолютно чужую! Чтобы он смотрел на своего полпреда и спрашивал: „Парень, а может, это все нам с тобой приснилось?“»
«Да ну тебя!»
«Не „да ну“, а делай, что говорят!»
«Как?»
«А это уж ты сама придумай — как!»
И она придумала: когда потом они ужинали, Лида заставляла себя вспоминать Севу Ласкина, еще здорового, нежного, неутомимого.
«Молодец! — хвалила Оторва. — Мужик должен изредка догадываться о том, что женская память — братская могила его предшественников!»
— Ли, о чем ты думаешь? — раздраженно спрашивал любовник.
— Я? Да так… О разном, — доверчиво улыбалась она.
— А все-таки?
— Сказать?
— Скажи!
— Я хочу от тебя ребенка. Испугался?
— Не возражаю.
Это странное слово «не возражаю» он произнес со спокойной готовностью, лишь внимательно глянув на Лиду своими умными бесцветными глазами. Очевидно, Эдуард Викторович все заранее продумал и подготовился к такому повороту событий. Среди новых русских, надо сказать, организовалась своеобразная мода на многосемейственность, которая служила как бы дополнительным свидетельством их финансовой и мужской могучести. Где-нибудь на французской Ривьере можно было встретить, к примеру, отдыхающего от финансовых махинаций президента Н-ского банка, окруженного оравой разновозрастных ребятишек, произведенных на свет несколькими мамашами, обладающими всей полнотой супружеских кондиций, кроме, разумеется, отметки загса в паспорте. И случайному знакомому банкир за рюмкой раритетной малаги мог подробно и с удовольствием рассказывать о своем разветвленном чадолюбии, не скрывая живых подробностей:
— А вот тот беленький, Гордей, знаешь, от кого?
— От кого?
— От Стручковой.
— Так вот почему она больше не поет!
— А то!
Скорее всего, Лиду ожидала судьба именно такой почетной матери-одиночки, но желательная беременность не обнаруживалась с упорством, с каким она обычно наступает, если ее не хотят. Наверное, из-за того давнего рискованного аборта. Эдуард Викторович несколько раз заводил речь про обещанное потомство, а Лида только пожимала плечами, мол, очевидно, ребенок предвидит свою внебрачность и потому не спешит зачинаться. Любовник мрачнел, все больше запутывался в их отношениях и созревал для окончательного решения. Скорее всего, для разрыва. Тем более что их связь вступила в тот опасный период, когда свежесть обладания уже притупилась, а привязанность, именуемая иногда «настоящей любовью», еще не настала.
Он даже завел интрижку с топ-моделью от Славы Зайцева, о чем моментально доложила осведомленная Нинка:
— Восемнадцать лет. Грудь своя. Ноги — от гипоталамуса!
— Наверное, это к лучшему! — вздохнула Лида.
Но тут, как на грех, из Израиля прилетел Ласкин — он теперь торговал косметической грязью Мертвого моря. Они встретились на приеме по случаю Дня независимости. Эдуарда Викторовича каждый год непременно звали на это торжество, потому что в 91-м он за свой счет снарядил защитников Белого дома грузовиком водки. А Севу затащил на фуршет двоюродный брат — заместитель министра чего-то там очень ресурсоемкого.
Ласкин, кажется, совсем выздоровел, но в его глазах осталась надломленность человека, побывавшего на краю душевного и физического распада. Увидев его, Лида почувствовала в сердце давно забытое сладкое стеснение, но быстро взяла себя в руки и, следуя совету Дамы, хотела пообщаться с ним с той теплой иронией, какую напускают на себя при случайной встрече давние любовники, расставшиеся без подлостей и взаимных оскорблений. Но все испортила Оторва. Она заставила Лиду побледнеть, пролепетать нечто постыдно трогательное и даже памятливо дрогнуть всем телом. Наблюдавший эту картину Эдуард Викторович позеленел, как доллар, и тут же увез Лиду домой.
— Потос? — спросил он в лифте.
— Что?
— Ты забыла лекции по античной литературе?
Она действительно забыла и, когда любовник, втолкнув ее в квартиру, ушел, хлопнув дверью, отыскала старую студенческую тетрадку и прочитала, что «потосом» греки называли безрассудную страсть.
«Молодец!» — похвалила Оторва.
«Он не вернется. И это к лучшему!» — констатировала Дама.
На следующий день у Севы нашли в гостинице героин и со скандалом выслали в Израиль без всякого права бывать в России. А двоюродный брат, пытавшийся помочь, обнаружил вскоре в популярной газете такие разоблачения, касавшиеся его служебной деятельности, что надолго с головой ушел в показательное служение Державе.
«Ты должна уехать!» — посоветовала Дама.
«Как ни странно, она права, — согласилась Оторва. — Вали, Зольникова, в Степногорск!»
И она поехала на родину — к матери. Татьяна Игоревна, с некоторых пор получавшая немалые денежные переводы и, конечно, догадывавшаяся о появлении у дочери состоятельного друга, отнеслась к ее приезду со строгим сочувствием. Мол, а чем же еще все это могло закончиться! Лида побывала на могиле отца, повидалась со школьными подругами, повыходившими замуж, нарожавшими детей и мыкавшими свое беспросветное провинциальное счастье. Но особенно ее потрясла встреча с Димой Колесовым. Она, конечно, знала, что, не попав в институт, он пошел в армию и потерял в Чечне ноги. Но Лидия Николаевна просто остолбенела, узнав в грязном и пьяном околомагазинном бомже своего первого сердечного друга.
