Конец - Давид Монтеагудо

— Что же ты не сделала этого по телефону? — спрашивает Ибаньес.

— Я не разговаривала с ним по телефону.

— А как же тогда?..

— Понимаешь, я не застала Андреса дома, но… автоответчик сообщал его электронный адрес, так что мы с ним обменялись письмами.

— И ты о нем ничего… ничего не знаешь? Как он? Где работает? И так далее…

— Ничего, абсолютно ничего не знаю. Знаю только, что он приедет, и есть у меня такое предчувствие: он захочет показать, что простил нас, что… не хранит зла.

— Бедолага! — говорит Ампаро. — Я так хотела бы, чтобы все у него сложилось хорошо…

— Приедет, приедет, — произносит Ибаньес каким-то иезуитским тоном, стараясь изобразить проповедника, — и привезет нам в подарок… печенье под названием «желточки святой Тересы»,[3] обильно посыпанное цианистым калием.

— Вот именно это мне в тебе и не нравится, — заявляет Ньевес, — ты просто не способен говорить всерьез — никогда, даже о вещах…

— Святых? — подсказывает Ибаньес, воспользовавшись тем, что Ньевес не может подобрать нужное слово. — Коли речь идет о Пророке…

— Очень остроумно!

— Да хватит вам! — резко обрывает их Ампаро. — Если вы намерены затеять тут ссору, я ухожу! Я ссорами сыта по горло, больше никогда в жизни… и чужие тоже не желаю терпеть.

— Ну вот, наконец-то! — говорит Ибаньес. — Только этого нам и не хватало — кто-нибудь ведь должен нами командовать! Я не шучу: немного военной дисциплины пойдет всем только на…

— Знаешь что… — не дает ему закончить Ньевес, — сходи поставь снова диск… Этот огромный зал без музыки… Иначе мы можем тут до чего угодно докатиться.

Ибаньес с готовностью опускает тарелку на стол и направляется в сторону музыкального центра, но, сделав всего два-три шага, останавливается и спрашивает:

— Вы действительно хотите послушать его еще раз?.. Меня уже слегка подташнивает от столь навязчивой ностальгии. Хотя записи мне понравились, честно. Я с удовольствием послушал все эти песни после стольких лет… но весь вечер крутить одно и то же…

— Я же тебе сказала, что Марибель с Рафой обещали привезти музыку.

— Бог мой! — восклицает Ибаньес, всем своим видом изображая дикий испуг. — Ну почему именно они? За последнюю четверть века укрепила свои позиции демократия, стала привычным делом массовая иммиграция, изменился климат, стало реальным фактом глобальное потепление, пала Берлинская стена, после чего радикально изменилась политика блока… но позвольте мне усомниться в том, что у нашей счастливой семейной пары улучшились музыкальные вкусы или, скажем, эстетические вкусы в целом.

— Не обращай на него внимания, Ньевес, — успокаивает подругу Ампаро. — Ты здорово придумала с этим диском — подарок просто дивный! У меня он пробуждает такие чувства… И ведь наверняка это тебе недешево обошлось!

— Всего лишь цена восьми компакт-дисков. А музыку я скачала…

— Это понятно, — не сдается Ампаро, — но я имею в виду еще и то, сколько времени ты потратила… надо ведь было все отыскать — и фото и… ты даже вспомнила, кому что нравилось, обо всех вспомнила.

— Если честно, то я не обо всех помнила точно, по крайней мере оставались сомнения — например, Уго… Тут я боялась попасть впросак. Помнила про Хинеса — «Пинк Флойд». Но… — Ньевес не сразу заканчивает фразу, — хочу сказать… пришлось провести кое-какие разыскания, и в конце концов я остановилась вот на этом. Да в общем-то, мне без разницы, — добавляет она, повернувшись к Ибаньесу, — если не хочешь, мы пока больше не будем ставить этот диск. Все равно потом придется прослушать его еще не раз, когда все соберутся.

— Хорошо! Только что я должен теперь делать? Боюсь, ваше стахановское отношение к работе не позволит мне посвятить хоть какое-то время самой простой медитации. Уже понятно, что вы решили превратить наше сборище, да и весь приют, во что-то вроде колхоза, где работают от зари до зари, а вместо политбюро у нас — ностальгия.

— Выгляни во двор, посмотри… вдруг хоть немного прояснилось.

— Вот именно, — подхватывает Ампаро. — Мы ждем от тебя метеорологического отчета.

— А мне вот по-настоящему страшно, — говорит Ньевес. — Выйду одна — а там снаружи так темно… В молодости со мной такого не случалось.

Ньевес сказала это, обращаясь к Ампаро, и только к ней, но не так тихо, чтобы ее не услышал Ибаньес.

— Не беспокойтесь, — бросает тот уже почти с порога, — пока тут не появились другие самцы, я готов взять на себя роль защитника — скажем, отправиться в лес и храбро вступить в бой с дикими зверями.

С этими словами Ибаньес исчезает во мраке. Ампаро все время стояла спиной к нему и, по всей видимости, не обратила внимания на его слова.

— Ведь ты только посмотри, — подает голос Ампаро, — как быстро стемнело.

— Все из-за распроклятых туч — вон все небо затянули… И ни ветерка! Это, наверно, потому, что до сих пор все складывалось слишком удачно: нужный день выпал на субботу, да еще луна…

— Что луна?

— Сегодня нет луны. Новолуние… Неужели не понимаешь? Так лучше видны звезды. Когда луна светит вовсю, это мешает как следует разглядеть звезды.

— Просто надо было сделать иначе — приехать сразу после обеда, — Ампаро начинает развивать свою мысль, — как мы поступали прежде, но ведь… все едут черт знает откуда, у всех дела.

— А чего стоило добиться, чтобы все освободили этот вечер! Спасибо и на том!

— Ну, знаешь, я тоже не сижу сложа руки, поверь, — говорит Ампаро. — Мы с моей соседкой по квартире как раз взялись наводить порядок, даже мебель меняем, все старье выбрасываем…

— Твоя соседка тоже разведенная?

— Ана? Откуда ты знаешь? Именно поэтому мы с ней так и ладим между собой! Мы вступили в союз — две независимые женщины, которые не нуждаются в мужчинах. Прекрасно управляемся вместе, и нам не скучно, ведь жить все время одной — в этом на самом-то деле мало хорошего… Из-за работы мы не часто бываем вдвоем — у нас разные графики, но ужинаем всегда дома. И потом… ночью, когда ты знаешь, что кто-то спит в соседней комнате, становится легче — чувствуешь опору.

— Детей у нее нет?

— У детей уже есть собственные семьи, во всяком случае, живут они отдельно. Она ненамного старше меня, но… вышла замуж очень рано.

— Знаешь, ты вот рассказываешь, а я не могу понять… Скажи, почему ты не взяла подругу с собой?

— Придумала тоже! Не дай бог все решат, что я… Мужики — они ведь вечно готовы приударить за тобой, и как только узнают, что две женщины живут вместе, тотчас делают свои выводы. А объясняется все тем, что их просто бесит, когда женщины могут обходиться без них, когда женщины не нуждаются в мужской «защите».

— Да, я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь, — поддакивает Ньевес.

— А раз понимаешь, то и нет нужды тебе все это объяснять.

— Да уж… Мне ведь тоже досталось…

Ньевес умолкла, заметив, что в дверях появился Ибаньес.

— Ну?.. Что там делается? — спрашивает Ньевес. — Есть хоть один просвет?

— Нет. Сплошные тучи.

— А чего тогда ты там застрял? — интересуется Ампаро.

— Кое-кто приехал — туристы.

— Туристы? — спрашивает Ампаро недоверчиво и с непонятным раздражением. — В такое время?

— Да, но они отлично экипированы…

— Как это?

— У них фонари на лбу… как у шахтеров. Я пригласил их присоединиться к нам, но они сказали, что хотят расположиться внизу, у реки, а утром встать пораньше, чтобы лезть на гору…

— А… альпинисты, — кивает Ньевес.

— Судя по всему… У них с собой полно всяких веревок, алюминиевых штуковин — всё ярких цветов, и еще какие-то сетки.

— Опасно разбивать лагерь у реки, — произносит Ампаро задумчиво, и в голосе ее звучит неподдельная тревога.

— Тут надо внести некоторое уточнение, — говорит Ибаньес. — Вся история человечества основана на том, что кто-то разбивал лагерь у реки.

— Идиот, я имею в виду наводнения! Прости… — тотчас спешит извиниться Ампаро, меняя тон. — Вода может подняться, ты разве забыл тот случай, когда погибли все, кто был в лагере, ну… почти все.

— В этом году все дожди, какие положено, уже пролились, — возражает ей Ньевес примирительным тоном. — Два месяца, как погода практически не меняется: тучи плывут себе где-то высоко, но дождей нет как нет.

— Ладно, — говорит Ибаньес, взглянув на часы, — должен же наконец хоть кто-нибудь появиться. Было бы весьма кстати, если бы и другие приняли участие в нашем споре.

— Я всем сказала, чтобы приезжали к девяти, — отзывается Ньевес, — а сейчас уже почти десять.

— Почти без пятнадцати десять, — поправляет ее Ибаньес.

— Они просто не учли, что последний километр придется топать пешком, — высказывает предположение Ампаро.

— Ну какой там километр! — возражает Ньевес. — От силы полкилометра, никак не больше.