Солдаты последней войны - Елена Сазанович

Я пожал плечами и залпом выпил еще один бокал холодного красного вина.

– Ты хочешь сказать, что в религии – страх? – заметил я. – Что-то не похоже. По-моему, сейчас грехи совершаются с удвоенной силой и скоростью. И по своей сути еще более изощреннее и чудовищнее. Несмотря на религию.

– Да, но в религии есть место и прощению. Не на это ли делается ставка? Ты знаешь, скажу по секрету, мои друзья, ну… приятели, после каждого своего греха находят способ его «отмыть». И все им сходит с рук! Только не нужно утверждать, что до поры до времени. Этого знать мы не можем! Я могу привести тысячи примеров, когда до глубокой старости люди доживали в роскоши и личном счастье. С та-а-аким камнем на сердце.

– Ну… В таком случае, мы вновь возвращаемся к Дарвину. И к родственной связи с гориллами.

– Не скажи. В жизни не просто так появилась религия, чего нельзя не принимать в расчет. Просто… Просто по-настоящему веруют немногие, но многие на всякий случай делают вид, что веруют. Нам ничего не дано предугадать… И знать.

– Я так понимаю, когда нужно совершить грех, вспоминаешь об обезьянах, когда нужно грех замолить – тут же взываешь к Боженьке. Неплохое сочетание. Первобытные инстинкты и духовная потребность. Опасное сочетание. Но многое объясняет.

Я бы не сказал, что вино было крепкое, но, видимо слишком старое, поэтому и ударило в голову. Мы порядком захмелели. И поэтому даже не обратили внимание на голоса в прихожей. Только когда открылась дверь кухни, мы резко повернули головы. И я увидел ее.

Ярко рыжие длинные волосы, россыпь веснушек на загорелом лице, сильно выступающие скулы, очень грустные зеленые глаза. И эти заостренные плечи. И эти худые босые ноги, перепачканные землей. И это простое, почти выцветшее платье… Такая деревенская девушка. Если бы она не была настолько схожа с Котькой, я бы в жизни не подумал, что это жена Павла. Что она хозяйка этого уютного и дорогущего дома, который охраняет свирепый пес, стоивший две тысячи баксов. Скорее, она напоминала пастушку.

Павел, этот уверенный красавчик с рекламного плаката, почему-то смутился. Мне показалось, он немного даже побаивается своей жены… Но первое впечатление оказалось обманчивым. Павел тут же бодренько предложил ей присоединиться к нам. Она равнодушно скользнула взглядом по моей персоне и молча уселась на стул. Прямо напротив. Мне показалось, что ее вообще ничего не интересовало. Ни то, что в ее доме незнакомое лицо. Ни то, что Павел не смог предложить ничего существенного гостю, кроме наспех приготовленного салата из крабов и парочки бутербродов с икрой (хотя я бы предпочел жареную картошку). Ни то, что мы празднуем. И, пожалуй, если бы Павел не представил меня, она даже не захотела узнать моего имени.

– И знаешь, как мы познакомились? – снова слишком бодро спросил Павел, хотя было видно, что и это ей все равно. – Совершенно случайно. Кирилл чуть было не угодил под мою машину.

От такой наглой лжи я даже выпучил глаза. Но Павел сделал мне знак, чтобы я молчал. Ну, и ладно. Понятно, что он не захотел рассказать о происшествии с сыном. Но с какой стати выставлять себя героем? Ко всему прочему он вдруг в подробностях стал рассказывать, как спас меня, при этом едва не угодив в аварию.

– Сама понимаешь, какой мы пережили стресс. И я не мог не познакомиться поближе с человеком, которого спас…

Ее звали Майя. Раньше я никогда не задумывался, насколько человеку может подходить его имя. И лишь сегодня понял, насколько оно может не подходить.

Мне нравился май. Время моих самых любимых праздников. Когда взрывами яркой зелени бушевала весна, и солнце было еще всего лишь подростком. В мае хотелось любить, играть случаем и не думать о смерти. В мае хотелось жить. Сегодня передо мной сидела женщина, удивительно притягивающая какой-то особенной внутренней силой. И почти равнодушной красотой. Женщина с именем Майя. Волосы цвета осени, глаза от ушедшего лета, на лице застывшая зимняя печаль.

У нее должно быть какое угодно имя, но только не Майя.

Она так ничего и не спросила. Она вообще не проронила ни слова. Молча приготовила ужин. Не совсем удачный, зато привычный для меня. Все та же чуть подгоревшая яичница, разве что приправленная изысканными специями и соусом. И сама же эту яичницу, приготовленную на троих, съела. Ни Павел, ни я к ней так и не притронулись. Вообще, для хрупкой женщины она слишком много ела. И такой (почти мужской) аппетит не гармонировал с ее фигурой и изысканностью. Я углядел в этом что-то неестественное, почти болезненное.

Остаток вечера молчал и я. Лишь время от времени издавая некое подобие звуков – для выражения согласия или отрицания. Зато Павел без умолку говорил и говорил. Но это все меньше напоминало простой разговор приятелей. В его словах скользила плохо скрытая нервозность и раздражение. И я, глядя на странную супружескую пару, подумал: Почему они вместе? Зачем они вместе?..

Уже темнело и Павел предложил мне остаться. Но это не входило в мои планы. Хотя и лень было ехать домой, все же натянутая атмосфера, в которую я никак не вписывался, была куда хуже. Отказался я и от катафалка, предпочтя обычную электричку.

– Да, и совсем необязательно за мной присылать шофера, – добавил я. – Я с удовольствием буду ездить к вам на поезде.

Павел как всегда попытался шумно и многословно возражать, но я резко ему отказал.

– Меня с детства мутит от машинного масла. А вот если вы мне нальете простой водички в дорогу, буду весьма признателен. А то в электричке порой можно чокнуться от жары.

Павел так же шумно и услужливо бросился в кухню выполнять мою просьбу. Вообще-то он не такой уж плохой парень, подумал я. И не такой уж сноб. Похоже, музыкальная школа в свое время сделала свое дело, как бы он того не хотел.

Едва оставшись наедине с его женой, едва ощутив гнетущее молчание, я уже проклинал себя, что отправил Павла за водой… Но Майя, очень просто и безо всяких заумностей, сказала.

– Спасибо вам.

У нее был низкий, мягкий, почти вкрадчивый голос. Впрочем, я удивился не тембру ее голоса.

– Спасибо? Извините, не понимаю.

– Вы же сегодня спасли моего сына.

Вот тебе на! Павел так пытался скрыть правду, а тут…

– Вы, видимо, что-то перепутали, – я попытался изобразить недоумение.

– Вы кого пытаетесь покрыть? Моего сына? Или моего мужа?

Я пожал плечами. Я вообще не собирался никого покрывать. И мне не было никакого дела до их вранья и их тайн.

– Сына вам незачем покрывать, он мне сам все рассказал. А муж… Он всегда пытается изобразить передо мной героя… Зачем?

– Вы любите героев? – без особого интереса к ее симпатиям спросил я.

– А они разве есть? – в ее ярко зеленых глазах застыла такая откровенная грусть, что мне стало неловко.

Я впервые встречал женщину, которая со страшной силой отталкивала и притягивала одновременно. В ней было что-то болезненное, нереальное, что напоминало моих пациентов. И пугало меня, почему я никоим образом и не хотел возвращаться в свое прошлое. Вместе с тем в Майе было столько тайной печали, застывшей боли и одновременно открытой детской наивности, природной естественности. Что резко отличало ее от всех женщин на свете, которых я когда-либо знал.

– Вы думаете это правда? – с мольбой взглянула она на меня.

– Вы о чем? О героях?.. Не знаю, во всяком случае я – далеко не герой.

Она встряхнула своими огненно-рыжими волосами.

– Нет, я о Котике. Как вы думаете, это правда?

– Что правда? – я все же попытался уйти от ответа.

– Только не лгите. Он сам мне все рассказал. Что он сам… Сам бросился под автомобиль… – произнесла она шепотом, почти задыхаясь.

Ну, это уже слишком. Мальчишка явно сошел с ума. Как можно такое сказать матери!

– Понятия не имею, – я сделал вид, что искренне удивлен. – Но в любом случае – правда или нет, вам стоит задуматься. Почему он так поступил? А если он это выдумал специально для вас?

Она резко распахнула настежь дверь, не скрывая желания, чтобы я поскорее убрался. На улице было еще душнее, чем дома.

– Холодно, – она поежилась.

Я решил не ломать комедию. Ей моя персона явно не понравилась. Впрочем, взаимно. И я даже умудрился слегка пожалеть Павла. С его-то энергией, импульсивностью, желанием все успеть и… И такой мрак, заторможенность и запутанность.

– Кстати, вы еще не посоветовались с мужем, – откровенно спросил я. – Может, вас не устраивает, что я буду учить вашего сына музыке?

– Не устраивает? – на ее лице проскользнуло искреннее недоумение. – Мне все равно.

И я понял, что ей действительно абсолютно все равно. Не знаю почему, но от такой мысли мне стало досадно. И я поспешно ретировался под оглушающий лай Сталлоне, так и не дождавшись обещанной воды, впрочем, которая была уже не нужна. На улице действительно похолодало. Только Майя почувствовала это раньше других…

Домой я добрался около полуночи. Несмотря на то, что внезапно нашел работу (хотя бы на первое время), настроение было поганое. И я уже стал подумывать, как отказаться от столь лестного предложения. Что я им, мальчик на побегушках? С моими дипломами, моим опытом, я должен в свои тридцать пять учить разбалованного мальчишку, не знающего что такое настоящее горе, живущего среди жирных уток и презирающего музыку. Который ради своей прихоти, может быть, от безделья или желания обратить на свою золотую персону внимание, запросто бросается под машину, а потом об этом радостно рассказывает мамаше?! Разве я должен выслушивать бесконечные рассказы об экономических победах Павла, который только и думает о том, как набить свое брюхо и рядом с какими экзотическими обезьянами провести отпуск?! Или я должен молча терпеть, когда уставшая от безделья Майя, изображающая трагичную натуру, опять же от обычной пресыщенности, укажет мне на дверь, когда ей заблагорассудится?!.. И что эти жалкие, бездушные, благополучные людишки знают о жизни. И какое мне до них дело. И как они от меня далеки… Черт с ними! Я не прислуга. А они мне не господа… И кто виноват, что все места под солнцем сейчас перепутались. И почему я должен с этим соглашаться?..