Закон Мёрфи в СССР - Евгений Адгурович Капба

Перед самым Ростовом, ночью началась ходьба по вагону — те, из последнего купе, что-то оживленно рассказывали проводнице, та обещала вызвать милицию. Детей они не разбудили, а меня — очень даже, потому, спустившись с нижней полки я прошел в тамбур: посмотреть на Ростов.

За окном мелькали величественные холмистые пейзажи, тут и там сквозь тьму проглядывали хаты станиц.

— … Четвертые сутки пылают станицы

Горит под ногами Донская зелмя…

— пропел я под нос, всматриваясь в ночную тьму.

— Позвольте, скоро станция, надо милицию встретить, — проговорила проводница. — Ну и не уходите далеко — мало ли понятые нужны будут.

— А что случилось?

— Да кто-то кошелек увёл у шахтеров…

— А-а-а-а!

Ну у меня в голове два и два сразу сложилось: или продулись в карты проходимцу и теперь пытаются понять, как женам дома объяснять отсутствие денег, или — он и правду еще и подрезал у них кошель. В любом случае — его причастность к этому инциденту не вызывала сомнений. Однако — тащить его за ноги с верхней полки я точно не собирался. Другой вопрос — не сопрет ли он еще что-нибудь и у нас?

Белорусские "злодзеи" насколько мне было известно, руководствовались принципом "воук не палюе там, дзе жыве"[1], но про ростовских я понятия не имел, как с этим у них обстоят дела.

Так что я решил вернуться — на всякий случай. И, черт возьми, проходимцы-то уже на месте не было! Саквояжа его — тоже! Тася открыла глаза и встревоженно смотрела на меня:

— Гера, что происходит?

— Глянь — деньги-документы на месте?

Она пошарила руками под своей подушкой и кивнула:

— Ага. Наше — всё здесь.

А всё мое — всегда со мной, болтается в нагрудном кармане рубашки, застегнутое на пуговицу… В общем, я решил разыскать странного попутчика, на всякий случай.

— Куда тип этот пошел — не видела? — уточнил я.

— Видела. В сторону купе проводников… А что случилось? — громко прошептала она.

— Кого-то в вагоне обворовали.

— Ого!

Интересно — я ведь только-только вернулся оттуда, из тамбура — куда он мог деться? Ответ был только один: туалет! Но проводница ведь закрыла его — станция скоро… Размышляя таким образом, я покинул купе и вернулся в тамбур, на секунду притормозив у дверей клозета. Оттуда не доносилось ни звука.

Поезд в это время уже тормозил на станции, мелькали огни ростовского вокзала. Дернувшись в последний раз, состав застыл, проводница протерла тряпкой дверные ручки и опустила лесенку, я спустился сразу рядом за ней, вдыхая холодный ночной воздух и осматриваясь. С неба накрапывало, по перрону торопился наряд транспортной милиции.

— Сюда, сюда, в наш вагон! — замахала проводница. — Пойдемте.

— Разрешите? — корректно попросил один из стражей порядка.

Я отошел чуть в сторонку, и пропустил милиционеров внутрь. На посадочной платформе кроме меня находились разве что проводники из других вагонов, которые держали в руках мощные сигнальные фонари, и переговаривались друг с другом. Пробежал начальник поезда — высокий сутулый мужчина в железнодорожной форменке, и тоже вскочил в наш вагон.

Вдруг прямо над моей головой послышалось какое-то скрежетание и шевеление, и с огромным удивлением я увидал сначала туфли, а потом и полосатые брюки того самого проходимца, который пытался вылезти наружу сквозь окно туалета! Это вообще — физически возможно?

— Давай, — говорю. — Спускайся. Я тут тебя подстрахую.

— Спасибо, добрый человек, — сказал кудрявый, повиснув на кончиках пальцев. — Откуда ты там вообще взялся?

Но спуститься — спустился. Как будто у него был другой выход!

Глава 4, в которой появляется великолепный Эрнест

Республика Апсара — выдуманная, город Анакопия — тоже.

В их описании используются мотивы нескольких причерноморских городов и южных стран/народов.

Адлерский вокзал — этот, старый — нравился мне гораздо больше выстроенного к зимней Олимпиаде 2014 года чудовища из стекла и металла, которое хотя и было внутри довольно комфортным и технологичным, внешне представляло из себя гибрид Звезды Смерти и Сиднейского оперного театра. Этот же, пятидесятых годов постройки вокзальчик, был миленьким, уютным, очень южным, утопающим в субтропической зелени. Имелось тут что-то вроде портика, а еще — колонны, тротуарная плиточка с проросшей сквозь швы травкой, лавочки в тени раскидистых деревьев… Даже тепло на душе становилось, глядя на этот приятный образчик советской курортной архитектуры.

А еще — вокзал был шумным, суетливым, поражающим воображение разноязыким многоголосьем. Девочки откровенно растерялись, стоя на перроне и оглядываясь по сторонам. Я же просто радовался теплому воздуху и зелени: мне доводилось бывать здесь, в будущем, и вся эта суматоха и буйство жизни ни капельки не смущали.

— Как насчет поехать электричкой? — уточнил я на всякий случай.

Телепаться по серпантину аки г… голавль в проруби, пользуясь услугами местных бомбил мне не улыбалось. Тащиться ЛАЗе или "Икарусе" по горам — тоже. Крутые подъемы и спуски, извилистые участки пути, лихой нрав джигитов-водителей и выходящие на трассу флегматичные коровы, буйволы, козы, собаки и снежные люди (но это не точно) не добавляли привлекательности автомобильному транспорту.

— Смотри: электричка до Анакопии — через два часа, — указала Тася на табло. — Устанем ждать! Давай автобусом?

— А дети…

— Что — дети? — южный ветер трепал ее распущенные волосы, девушка улыбалась.

— Не укачает? Горы, серпантин…

— Этих-то? — подняла бровь Таисия.

"Эти", отбросив растерянность и сомнения, уже залезли на ближайшую магнолию, пытаясь достать одного из местных котиков, который из-под полуприкрытых век смотрел на двух дикарок, подкрадывающихся к нему по толстой ветке, помогая одна одной.

Вдруг за моей спиной послышался топот ног, шумное дыхание и молодой мужской голос:

— Постойте! Постойте!

Я вроде как и не шел никуда, но уверенность, что обращаются ко мне, была всеобъемлющей. А потому — развернулся на каблуках и воззрился на того самого красавца в джинсах и кожанке. Оказавшись со мной лицом к лицу, он малость оторопел, а потом собрался с мыслями:

— Вы мне жизнь спасли! — сказал он. — Этот гад у меня портмоне вытащил, а там… В общем — не сносить бы мне головы, открутили бы как есть и сказали бы что так и было… Я вам по гроб жизни обязан! Вас как зовут?

— Герман, — если честно, к подобным красавчикам — показушно-маскулинным, с роскошной шевелюрой и чертами лица настоящего мачо, у меня всегда имелось некое предубеждение.

Наверное, это была зависть? Или — классовая ненависть?

— Герман? Очень приятно, — он ухватил мою руку и принялся