Между жизнью и смертью. Рассказ человека, который сумел противостоять болезни - Антон Буслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне не нравятся старики, но еще больше – старухи. Просто я не люблю старость, я люблю молодость. Мне не нравится, как они любят читать нравоучения, как любят врать, что, поскольку они старые, то лучше других знают, как жить. Самое дикое, что они часто в это искренне верят! Они требуют к себе избыточного внимания, потому что не могут себя ничем занять. А любимая тема их разговоров – реальные и мнимые болезни, которые мучают их в равных пропорциях. Потому я не люблю старость и стариков. Они консервативны и заносчивы.
Консервативней и заносчивей стариков только патриоты. Я ненавижу патриотов – еще ни разу не видел в России патриота, который бы не был позером. Среди стариков много патриотов. Их также много среди коротко стриженых носителей спортивной одежды вне спортивного зала. Когда говорят о патриотическом воспитании молодежи, я прямо-таки вижу, как их бреют налысо, одевают в спортивную форму, ставят в строй по четыре и заменяют им молодой задор и поиски истины консервативностью и заносчивостью стариков.
И вот надо же такому случиться… Я лежу в онкоцентре, где 99 процентов мужиков одеты в спортивную форму, лысые, словно пни, старые, как причальная стенка Графской пристани, и патриотичные до одури и драк на этой почве! А-а-а-а-а!!!
17 апреля 2012 года
Уважаемые люди! Некоторым из вас я обещал написать что-то умное, помочь в том или ином – сами знаете. Так вот, я ничего не забыл. Просто мне сделали операцию, но в процессе проткнули какой-то там “дуральный мешок”. Что это за мешок такой, я не в курсе. Но принцип действия прост – стоит активно пошевелиться, и накрывает такая головная боль, что я не против лечить ее гильотиной. Сейчас меня хватает только на то, чтобы отвечать врачам на вопрос, как меня зовут, потому что без правильного ответа они не дадут мне обезболивающее. И такой красивый я уже не первый день.
19 апреля 2012 года
О помощи, сердобольстве и инвалидстве
“Я никогда не буду жить ради другого человека и никогда не попрошу другого человека жить ради меня”.
Так клялся популярный в Америке литературный герой. И мне это понравилось. Но недавно я лежал в больнице. Рутина: лежишь, ходишь в инфузионный зал, чтобы сделали укол или поставили капельницу. Иногда – на обследования. Каждый день – в столовую. Несложный цикл дня. Но однажды врач сказала, что, согласно результатам МРТ, рак разъел мне позвоночник в поясничном отделе, отчего тот сломался и просел под тяжестью тела. В вертикальном положении он может просто переломиться, и тогда меня ожидает как минимум паралич ниже поясницы.
Одним словом, мне запретили вставать с кровати. Медсестры стали ходить в палату и делать мне уколы и капельницы на месте. Санитарки начали приносить еду из столовой. Из моего дня исчезли все обычные заботы. Я стал зависим от персонала больницы, но у меня была кнопка, чтобы их вызвать, если мне было что-то надо.
Так я и жил, пока меня готовили к операции по цементированию осколков развалившегося позвонка. А потом мне сделали операцию и довольно скоро снова разрешили ходить. Но медсестры и санитарочки об этом не знали – они исправно приходили со шприцами и едой. У меня не было никаких забот. Но я переборол себя через полтора дня, заставив себя встать и пойти в столовую. Потом – на уколы.
Вот тогда я остро почувствовал, как тяжело отказываться от помощи, которую тебе оказывают. Для меня это было в новинку – обычно я не нуждался во всеобъемлющей и очевидной помощи, а значит, не мог и думать о том, чтобы от нее отказываться.
Когда я вернулся домой, мне надо было закрыть больничный. Так что я пошел к участковому врачу. Он очень удивился: “А вы работаете?!” Я удивился в ответ: “Конечно, а как же иначе?” И тогда медик мне рассказал, что по его опыту значительная часть инвалидов выбивает положенные им льготы и пенсии от государства и мало кто рвется работать. Я тогда предположил, что, если заниматься работой с таким же рвением, как некоторые занимаются выбиванием льгот, можно заработать гораздо больше.
На самом деле это касается не только инвалидов. Нельзя принимать помощь, которая тебе не нужна, – это развращает мозг. Причем, если такую помощь тебе будут навязывать из самых благих побуждений, сложнее от нее будет отказаться. По поводу дарителей подобной помощи я часто вспоминаю одностишье Ольги Арефьевой: “Не жертвуйте собой, когда не просят!”
Еще мне активно не нравится, когда некоторые требуют для себя помощь. Так, часто в общественном транспорте натыкаешься на старушенций, которые требуют, чтобы им уступили место. Да вежливо попросите – и никто бы не отказал. Но они уверены, что все должны им помогать, потому что они требуют. Или порой читаешь возмущенные послания молодых мам: “Я стою с ребенком, кругом сидят мужики – хоть бы кто встал!” А когда интересуешься: “А вы пробовали вежливо попросить уступить место?”, в ответ следует оскорбленное: “А почему я должна унижаться и просить?!” Не знаю, как объяснить почему… Может быть, потому что о помощи просят, а не требуют?
Помощь – это сильнодействующий обоюдоострый наркотик. Тот, кто “подсаживается” на мысль о своей полезности, нужности, доброте и милосердии… И тот, кому помогают “садиться” на зависимость от кого-то, подобную той, что была в детстве от матери, очень скоро начинает наслаждаться ею, а через некоторое время, как самый натуральный наркоман, начинает ее требовать всегда и ото всех. И это большая проблема нашего общества, неверное восприятие помощи… В тени зашкаливающего уровня суетливого сердобольства и попыток навязать помощь, за криком пристрастившихся к постоянной помощи с требованиями оказать ее люди часто не слышат тихих просьб о помощи, отказывают в ней тем, кто в ней действительно нуждается.
23 мая 2012 года
Окажите мне честь стать моей вдовой
Когда я сказал своему лечащему врачу, что собираюсь жениться, она сразу спросила, нашел ли я уже невесту. ЗАГС заинтересовало другое: приду ли я к ним на своих двоих или меня принесут на носилках? Чего ради такая суета, удивится всякий, кто уже вступал в брак.
Дело в том, что я буду жениться в особом порядке. Наш закон знает несколько таких – беременность, рождение ребенка…Мой же случай – “непосредственная угроза жизни одной из сторон”. Ведь я – онкологический больной в той стадии болезни, которая уже не поддается лечению. Этим я и решил воспользоваться, дабы получить с лимфомы Ходжкина хоть шерсти клок – особый порядок регистрации брака, без очередей и записей “через месяц”.
Потому я и обратился сперва к своему врачу, которая после вопроса о невесте сказала, что она ни за что не напишет: “Пациент находится в состоянии, непосредственно угрожающем жизни” – поскольку такому пациенту положено лежать в реанимации, а не ходить по ЗАГСам… Однако мы все-таки придумали формулировку, которая устроила всех, наполнив текст справки словами “онкология” и “химиотерапия” в такой концентрации, что там больше почти ничего не осталось.
Мы решили, что все пройдет в Москве. Поэтому сходили в ЗАГС и подали заявление, заведующая утвердила особый порядок и назначила нам регистрацию на 1 июня 2012 года, в пятницу. Таким образом, вопрос о подготовке и проведении торжества встал самым серьезным образом. Азарта добавило то, что я, как человек умирающий, не могу тратить время на лишние глупости – естественно, свадьба должна обойтись без тамады, родителей, голубей, водки, шашлыков…В программе решено оставить невесту, меня, пару гостей, регистрацию в ЗАГСе, небольшую прогулку в парке и посещение кафешки. Уже позже мне стало известно, что у замечательного писателя Иэна Бэнкса обнаружили рак желчного пузыря в терминальной стадии. Поэтому он написал на своем сайте, что жить ему осталось пару месяцев. С момента постановки диагноза до сегодняшнего дня он успел жениться (сделав парадоксальное предложение своей возлюбленной – не окажет ли она честь стать его вдовой) и попросить издателя ускорить выход его последней книги, чтобы успеть увидеть ее на книжных полках.
Формулировка такого предложения руки и сердца мне понравилась. У меня получилось попроще, но с тем же смыслом. Я сделал предложение своей девушке не после того, как у меня нашли рак, а после того, как сказали, что жить мне осталось полтора-два года. Так что, получив ее согласие, я стал расписывать, какой классной теперь будет жизнь. При этом вынужденно держался только ближайшей перспективы.
Пользуясь свободными часами в больнице, я засел за недостающие рассказы для своей книги. Чем черт не шутит, может, мне еще доведется увидеть ее на книжных полках. Рак или не рак – какая, в сущности, разница? Жизнь-то идет, и в ней надо успевать нормально жить. Не уверен, что информация о скорой смерти – сильное обременение. Все смертны, еще хуже – иногда внезапно смертны. Просто не все об этом помнят каждый день.