Александр у края света - Том Холт

Короче говоря, поскольку Эвдемон был афинским мальчиком, а афинские мальчики не носят домой отсеченные головы врагов, чтобы доказать свою зрелость (мы предпочитаем краткую церемонию с музыкой, печеньем и вышитой туникой), я остаюсь при том мнении, что его одержимость поощрять не следовало.

О чем бишь я? Ах да. Эвдемон хотел стать воином; поэтому отец решил найти ему учителя. У нас, афинян, нет постоянной армии (флот — другое дело, как я вроде бы уже объяснял ранее); у нас завелась вредная привычка набирать наемников всякий раз, когда требовалось совершить массовое человекоубийство, вместо того чтобы делать эту работу самим, нарядившись в бронзовое белье. Я думаю, как раз это имел в виду мой отец, называя военное дело подходящей карьерой для юноши из хорошей семьи; действительно, некоторые наемники неплохо зарабатывали, а сама профессия почему-то не несла клейма, стоящего на любой другой работе на дядю (видимо, потому что, средний наемник работал только на себя, а на того, кто ему платил — по остаточному принципу).

Так или иначе, неподалеку от нас жил один наемник по имени Бион — имя подходящее, поскольку означает «насилие». Ясным весенним утром Бион представлял собой зрелище, на которое стоило посмотреть. Оглядываясь назад, я склонен полагать, что он был ходячей рекламой собственной доблести.

Каждое утро он отправлялся на рынок в своем прекрасном доспехе — отполированный до зеркального блеска беотийский шлем, нагрудник из сияющих позолоченных чешуек, инкрустированные серебряными вставками поножи и огромный кривой кавалерийский фракийский меч, привешенный к поясу независимо от того, разрешено ли на этой неделе публичное ношение оружия. Как правило, люди останавливались и глазели на него, покупающего обычную пинту кильки (как правило, он относил ее домой в своем шлеме), а если кто-нибудь опрометчиво останавливал его и высказывал похвалы тому или иному предмету его наряда, он с радостью выделял час-другой, чтобы поведать его кровавую историю — где он его добыл, кому он ранее принадлежал и как, с изложением всех красочных подробностей, был убит этот несчастный. Все бионово барахло было, конечно же, снято с тел зарубленных врагов, это были трофеи (или, если тебе угодно, подержанные вещи); идея, я полагаю, заключалась в том, чтобы продемонстрировать достигнутые в избранной им профессии успехи и тем самым создать возможности для достижения коммерческих целей. Помню, ребенком я прыгал за его спиной, пытаясь разглядеть дырку в спинной пластине, чей предыдущей владелец был нанизан на дротик, как барашек, не меньше чем с сорока шагов; я не обнаружил никаких следов отверстия или бронзовой заплатки, и предположил, что ремонт был произведен идеально.

В свой срок отец отдал Эвдемона в ученики этому примечательному типу. Деньги перешли из рук в руки, и Эвдемон отправился жить в дом Биона. Мне же пришло в голову, что для человека, зарабатывающего на жизнь войной, Бион проводит неоправданно много времени дома, в Афинах, где никаких войн не было. При всем великолепии своего наряда и волнительности историй о славе и доблести, Бион, казалось, никогда ни с кем не бился, и потому с моей точки зрения не походил на человека, достойного учить нашего мальчика ремеслу воина. Я поделился этими соображениями с отцом и был вознагражден оплеухой. С течением времени, однако, когда Эвдемону разрешили посещать родной дом (он жил примерно в двухстах шагах от нас), из его рассказов у меня сложилось впечатление, что он получает первоклассное образование в области высокого искусства полировки панциря, заточки меча, штопки плаща и чистки кожи от плесени — вот, пожалуй, и все. Эвдемон, конечно же, проявлял свирепую лояльность к учителю, как и положено солдату.

По его словам, человек обязан заботиться о своем обмундировании, если хочет, чтобы оно позаботилось о нем, и тот воин не стоит ни гроша, который не проводит большую часть свободного времени, надрачивая металл и воща кожу. Вышло так, что эта картина полностью совпала с отцовскими впечатлениями от военной службы, полученными им много лет назад, в течение которой он или полировал броню, или покрывал ее грязью, копая траншеи во многие лиги длиной поперек плоской необитаемой равнины, бесконечно далекой от театра военных действий; в результате он без вопросов принял концепцию Биона-Эвдемона. Если кто-то намекал, что его дурят, он приходил в раздражение.

Тем не менее слухи о скептицизме, распространившемся среди младших членов нашей семьи, по всей видимости, достигли Биона, поскольку он начал давать Эвдемону уроки военной теории. Все сведения он черпал в примечательной книге (жаль, что у меня уже нет ее копии; увы, ее постигла доля, которая суждена всякой плоти, ибо мне нужно было чем-то скрепить ручку мотыги), написанной человеком по имени Эней Тактик, чей авторитет в области искусства войны зиждился исключительно на этой самой книге. Недостаток непосредственного опыта Эней с лихвой восполнял за счет воображения. Его книга (и, соотвественно, уроки Биона) положительно кишела хитроумными схемами и дьявольскими устройствами, которые позволяли одним ударом победить в войне и вернуться домой к сбору урожая. Это были войсковые транспорты на воловьей тяге, механические приспособления для метания камней, подлые уловки для обмана неприятеля (действующие при том условии, что неприятель не читал книги Энея), это были стратагемы, контрстратагемы и контрконтрстратагемы, предназначенные для действительно продвинутого ученика. Лучше же всего были пчелы.

О боги, пчелы.

Представь, что ты заперт в осажденном городе, семьдесят тысяч врагов стоят лагерем под его стенами, желая предать смерти каждое живое существо, находящееся внутри. У них есть лучники, тараны, осадные башни, не говоря об огромных запасах пищи и выпивки. Ты, в свою очередь, располагаешь первой публикацией книги Энея Тактика, поэтому тебе совершенно не о чем беспокоиться. Каждый день противник, не унимаясь, обстреливает и бомбардирует город; ты отражаешь все атаки с мечом в одной руке и книгой в другой. Постепенно враги впадают в уныние. Некоторые громогласно заводят речи о возвращении домой. Вражеский полководец начинает беспокоиться и обращается за советом к главному инженеру.

Нет проблем, отвечает инженер. Мы не можем перебраться через стены или проломить их, поэтому вот что мы сделаем — прокопаем под стену тоннель, а потом обрушим его вместе со стеной. Полководец широко улыбается, инженер отправляется восвояси, реквизирует ведра и организует рабочие смены; и вот уже твой сон начинает тревожить подземный шум, слишком громкий для тараканов и слишком тихий для землетрясения.

Весьма своевременно ты понимаешь, что происходит, и немедленно обращаешься к Книге. Без сомнения, она содержит ответ. Он великолепен. Вот каков этот совет.

Во-первых, как можно точнее определить, где проходит вражеский тоннель. Затем выкопать встречный тоннель, свой собственный. Когда он подойдет вплотную к главному стволу вражеского подкопа, ты перестаешь копать и обходишь город, собирая все ульи, какие можешь найти, успокаивая злобные маленькие создания, окуривая их дымом при помощи переносной жаровни и пары мехов. Затем ты переносишь ульи с сонными, но раздраженными пчелами в свой тоннель, пробиваешь стенку, забрасываешь ульи в дыру и быстро ее заделываешь. Через некоторое время пчелы приходят в себя, испытывая жестокое похмелье и желание найти кого-то, с кем можно за него поквитаться.

Поскольку десять стандартных ульев содержат порядка пяти миллионов пчел, жизнь во вражеских тоннелях на определенное время станет невыносимо прекрасной. Выждав, когда твои союзники с желто-черными задницами закончат свою работу, ты снова открываешь дыру и наполняешь подкоп дымом, после чего твои люди могут проникнуть в тоннели, обвалить их и оставить противника перед необходимостью начинать все сначала.

Помню, когда Эвдемон рассказал нам об этом первый раз, я так хохотал, что мне пришлось выйти на свежий ночной воздух, чтобы прийти в себя, к вящему раздражению брата. Что, хотел он знать, такого смешного я увидел в глубоко продуманном и совершенно беспроигрышном военном маневре? Я ответил, что если он не понимает шутку, то у меня не получится растолковать ее соль, на чем разговор и закончился. Возможно, я даже извинился за недостаток почтения под угрозой физического насилия. Конечно, когда я в следующий раз столкнулся с сочинением Энея... впрочем, об этом после.

Вот так вот и жили мы, сыновья Эвтихида, обучаясь каждый своему ремеслу, пыхтя потихоньку, радуя отца и не задумываясь особенно о будущем. Я знал, разумеется, что уроки прославленного Диогена в чисто коммерческом смысле не стоят выеденного яйца. Полагаю, глубоко в душе Эвдемон думал точно так же и о своем обучении; да и остальные вряд ли испытывали иные чувства, играя в землемеров, банкиров и торговцев экзотическими специями. Все это не имело особого значения, поскольку отец был жив и здоров, а мы в свое время должны были жениться на девушках с приданым, которого хватило бы, чтобы довести наше наследство до уровня, позволяющего вести достойную жизнь.