Девственницы - Банни Гуджон

Джеральд медленно брел по посыпанной гравием кромке берега, обходя рыбаков, склонившихся над удочками и термосами с кофе. Пар от их дыхания поднимался над темной, маслянистой водой. Он вспомнил, что в прошлом собирал старинные рыболовные катушки. Они тоже перешли в собственность банка — все, кроме ноттингемской, из красного дерева. Он подарил ее Памеле на годовщину свадьбы, и потому катушка выскользнула из хватки кредиторов.

Чтобы добраться до жилого квартала, надо было подняться на мост, а оттуда взобраться на холм. У моста, на краю бечевника, сидела девочка. Она болтала ногами в грязной воде и водила по поверхности воды сачком на бамбуковой рукоятке. Рядом с ней стояла банка из-под варенья. В банке плавали коричневые, испещренные пятнами колюшки. Когда Джеральд Дамсон проходил мимо, девочка подняла голову и улыбнулась.

— Здравствуйте, мистер Морской ангел!

Он остановился:

— Извини. Это ты мне?

— Ага. — Она вынула ногу из воды, вытянула сачок и переложила улов в банку из-под варенья. Рыбка тут исчезла в водовороте грязи и тины. Девочка снова опустила ногу в воду.

Вглядевшись, он узнал Тот Томпсон, дочку их ближайших соседей.

— Почему ты называешь меня Морским ангелом? — спросил он, облокачиваясь о покосившуюся кирпичную кладку моста.

Тот перевернула туфлю, поставила ее на камешки и вернулась к своему сачку и каналу, где кишмя кишели гольяны и колюшки.

— У папы была рыбка, похожая на вас. Ну, немножко похожая. — Ее босая нога в грязной воде казалась почти прозрачной. — Хотите «хубба-буббы»? — спросила она, протягивая ему пакетик жвачки.

Он покачал головой.

Девочка пожала плечами и сунула в рот розовую подушечку.

— Папа сказал, у вас был большой завод, но вы потеряли все деньги в налоговом управлении. Потому-то вы теперь и живете рядом с нами. Вы играете на своем пианино?

«Интересно, — подумал он, — откуда она знает про пианино?»

— Я видела, как грузчики его вносили. — Тот взмахнула сачком, оттуда вылетели клубки водорослей и исчезли на противоположном берегу. — Видите, как далеко! Ужас как далеко! — Она вынула ногу из воды, вытерла о сброшенный жакет и сунула в матерчатую туфельку, стоявшую рядом. Взяла банку и посмотрела через стекло. — Семь, — подсчитала она, обвязывая горлышко банки бечевкой. — Вы сюда каждую субботу приходите? — Она снова пересчитала рыбок; губы ее беззвучно шевелились.

— Нет, — ответил Джеральд. — То есть да. Не совсем сюда. Кое-куда еще.

— Раньше я по субботам каталась верхом, но сейчас бросила. Ненадолго. — Тот встала и стряхнула мелкий камешек с коленки. — Вы умеете хранить тайну? — спросила она, натягивая розовую курточку.

Джеральд взял сачок и стал рассматривать — нет ли дыр между нейлоновыми нитями.

— О да, я очень хорошо умею хранить тайны. — Он протянул ей сачок. — Хороший сачок.

— Знаю, — кивнула девочка, пристраивая сачок на плечо. — Можно купить подешевле, но Дороти говорит, если уж что-то делать, то хорошо. А я не могу хорошо рыбачить паршивым сачком.

— Кто такая Дороти?

— Моя сестра. Она герлскаут, а они все знают о таких вещах… о птицах, о шитье и все такое. — Тот подтянула носки и одернула юбку. — Хотите узнать мою тайну? — спросила она.

— Ну давай.

— Папа собирается бросить нас и уехать в Америку. Он сказал, что пришлет мне снежный шар, и просил ничего не говорить маме, но я заключила сделку с Богом, чтобы он не ехал.

Джеральд чувствовал, как сырость от кирпичной кладки проникает через его тонкую куртку. Он кашлянул.

— Мм… Если это такая важная тайна, может, мы пересядем вон на ту лавку?

Девочка кивнула, и они вдвоем вышли из-под моста и сели на деревянную скамью. Она продолжила:

— Я сказала: раз он любит детей и хочет, чтобы они все превратились в солнечные лучи, я буду солнечным лучом, если он помешает папе ехать в Америку играть на трубе. — Тот почесала засохшую болячку на колене. — Но Лилли О'Фланнери говорит, что Бога нельзя о чем-то просить прямо. Надо что-то пообещать в ответ. Она рассказала мне о женщинах-святых, как они приносили жертву во имя веры, и все такое. Вроде того, что им забивали гвозди в уши или заставляли делать то, что они умели, например играть на арфе, но вечно. — Она отколупнула корочку от болячки и бросила ее на землю. — Я только и умею хорошо, что ловить рыбу, а Бог ведь любит рыбу, да?

Джеральд покачал головой:

— Видимо, я чего-то не понял.

— Как же! Ну, помните, рыбы и хлеба? В общем, я заключила сделку и сказала, что буду семь суббот ловить по семь колюшек и принесу их в жертву Богу, если он не даст папе уехать в Америку.

— Принесешь в жертву?

Тот наморщила нос.

— Ага, это вообще-то противно. Я собираюсь раздавить их кирпичом.

Джеральд вздрогнул.

— Как вы думаете, поможет?

— Не знаю.

— Никому не говорите, ладно? Ничего не получится, если тайна перестанет быть тайной.

Он кивнул.

Тот встала, взяла банку с колюшками и побрела по тропинке. Вдруг она остановилась и обернулась.

— Вы играете на своем пианино? — спросила она.

— Нет, — ответил Джеральд. — Я не умею.

— Извините, конечно, — сказала она, — но, по-моему, это ужасно глупо… когда у тебя есть пианино, не играть на нем. — Она переложила сачок на другое плечо. — Если хотите, могу научить. Я умею играть «Тати-Тати».

Он посмотрел на девочку, стоящую на дорожке. С сачка на ее плече капала вода, тянулись нити водорослей. Она и семь колюшек ждали ответа.

— Я с удовольствием, — сказал он. — Спасибо.

Тот передернула плечиками и выдула большой розовый пузырь.

— Вот и отлично, мистер Морской ангел. — Она снова отвернулась и зашагала по дорожке, неся своих рыбок. — Не стоит благодарности.

Весна 1972

Владелец палаточного лагеря называет меня «Сокровище» и каждое утро, когда мы идем на пляж, дарит мне коробочку драже в шоколаде. Я дожидаюсь, пока не покажутся дюны, и только тогда вскрываю коробку пальцем, вытаскиваю драже и кладу в рот. Их нельзя грызть. Их надо рассасывать.

Внутри одних драже апельсиновый крем, в других — кукурузная крошка. Но в некоторых — их немного — внутри мята. Если мне достается мятное драже, я выплевываю его обратно в коробку.

Когда мама и папа спят, а Дороти читает свои журналы, я выкапываю в песке БОЛЬШУЮ яму. Потом залезаю в нее и зарываюсь в песок. Не совсем, потому что можно задохнуться; я оставляю снаружи голову и руку.

Когда вокруг только волны, чайки и папин храп, я закрываю глаза и жду. Жду, пока волосы не закипают и веки не начинают светиться. Тогда я засовываю в рот мятные драже. Все сразу.

Слушать волны и сосать пригоршню мятных драже — это что-то. Не знаю, как назвать. Просто это что-то… небывалое.

Матч

У Тот Томпсон бывали припадки. Не серьезные, большие эпилептические припадки, а тихие. Иногда детям казалось, будто она просто о чем-то задумалась. До того как они узнали про припадки, они трясли ее и дули ей в глаза. Они думали, что Тот просто со странностями. Но потом ее мама всех просветила.

— У Тот припадки, — объяснила она. — Их не надо бояться, но вы должны прибежать и привести меня или ее отца, если вам кажется, что у нее началось.

Многие дети посчитали Тот источником неприятностей, обузой и стали относиться к ней так, словно она была стеклянная.

Ее жизнь превратилась в настоящий кошмар. Бывало, Тот наблюдала за муравьями под живой изгородью или тихо лежала в траве и слушала червяков, а кто — то бежал к ее родителям, и ее поднимали на ноги и осматривали, ища признаки припадка. Поэтому она научилась все время тихо гудеть себе под нос. И еще она все время улыбалась, рассудив, что людям, у которых припадок, вряд ли весело. Вроде бы все наладилось.

Тот тыкала прутиком в окурок, валявшийся в сточной канаве, и мурлыкала себе под нос марш из спортивной передачи «Матч дня» — просто так, чтобы все знали, что у нее нет припадка. Рядом с ней на тротуаре сидел Симус О'Фланнери, умственно отсталый мальчик из тупика Стэнли. Ему было двенадцать; он был слишком большой, чтобы играть с ней, но она не возражала против того, чтобы он сидел здесь. Тот нравилось слушать, как он дышит. Как будто ему нужно продуть нос. Когда он волновался или злился, он тявкал, как гончая Дипенсов.

Как холодно! Скорее бы два капитана подобрали себе команды. Она застегнула розовую курточку, новую, с вышитыми птичками, и натянула капюшон. Брат Симуса, Майкл, совещался с Найджелом Дипенсом — ясное дело, они решали, кому на какой половине поля играть. Стайка мальчишек слонялась вокруг телеграфного столба на краю лужайки; у всех был нарочито равнодушный вид, как будто им все равно, кого выберут первым… или последним. Майкл крепко сжимал под мышкой футбольный мяч, «Адидас Телстар». Мяч был его собственностью; все, кто хоть сколько-нибудь разбирался в футбольных правилах, понимали, что Майкл имеет право выбирать первым.