Евангелие от Тимофея. Клинки максаров. Бастионы Дита - Юрий Брайдер

Самый ветхий и уродливый из этих патриархов приставил ко рту Шатуна глиняную чашку, но тот крепко сжал губы и рукой указал на нас. Старик недовольно забормотал что-то, но был вынужден уступить. Все мы по очереди пригубили по глотку отвратительного, безнадежно прокисшего, пахнущего куриным пометом пойла. Едва оно успело достичь моего переполненного желудка, как в висках тихонечко зазвенело, окружающий пейзаж утратил четкость, приятное тепло подобралось к сердцу, а мрачные мысли улетучились. Я радостно икнул и рассмеялся. Скрюченный в дугу бельмастый старец с изуверской рожей вдруг стал казаться мне чуть ли не отцом родным. Я доверчиво протянул к нему руки и напоролся ладонями на шипы какого-то растения, хотя никакой боли при этом не почувствовал. Чтобы проверить ощущения, я ущипнул себя за плечо – с тем же результатом.

Вторую чашку – деревянную – я принял уже с восторгом и благодарностью, тем более что новый напиток был прозрачен, душист и сладковат. Все мои мышцы сразу одеревенели, рука с растопыренными пальцами застыла в воздухе, восторженный возглас застрял в горле, вытянутый в трубочку язык так и остался за пределами рта. Не могу сказать, сколько времени я провел в таком состоянии, – может, минуту, а может, час. Мыслей не было. Желаний тоже. Из человека я превратился в деревянную статую.

Наконец внутри меня словно лопнула какая-то туго натянутая пружина. На мгновение полегчало. Потом жаром шибануло одновременно в голову и ноги. Железо мышц превратилось в студень, и я рухнул на спину беспомощный до такой степени, словно кто-то острой бритвой перерезал мне все сухожилия.

Третью чашку, на этот раз железную, проклятый колдун выплеснул в мой широко разинутый рот. Были в ней кровь ехидны, яд змеи и молоко скорпиона. И стало мое тело воском, мысли черным вихрем, а душа бесполезным паром. Бездонный, призрачный тоннель разверзся передо мной, и я заранее знал, куда именно он ведет.

Я был теперь почти трупом, и, чтобы убедиться в этом, страховидный старик (нас, кажется, знакомили когда-то, имя его, если не ошибаюсь, Харон) легко выдернул из сустава большой палец моей левой ноги – при этом раздался сухой звучный щелчок – и поставил его перпендикулярно остальным. Результат, видимо, удовлетворил его. Вернув палец на место, он вплотную занялся моим голеностопом. Долго растирал и мял его, энергично вращал и встряхивал, потом последовал резкий, но совершенно безболезненный рывок. Стопа моя, ставшая вдруг похожей на уродливую короткопалую ладонь, вывернулась назад, а впереди оказалась пятка. Тут кто-то здоровенный грубо обхватил меня сзади. Старик потянул кольцо колодки на себя, и оно легко соскользнуло с моей ноги.

Затем все суставы были возвращены на прежние места. Щиколотку покрыла шина из коры и плотная лубяная повязка.

Действие колдовских зелий медленно проходило. Я почувствовал боль во всем теле, сплюнул горькую, тягучую слюну. Дурман постепенно выветривался из головы, мысли приходили в порядок, наваждение исчезло. Однако я был еще так слаб, что даже не мог сидеть. В таком же жалком положении пребывали и остальные мои сотоварищи, за исключением Шатуна – его уже унесли куда-то на крытых плетеных носилках. Нас же, беспомощных и покорных, поволокли совсем в другую сторону – к яме с черной стоячей водой, такой грязной, как будто целый пехотный полк, только что вброд преодолевший торфяное болото, обмыл здесь свои сапоги.

Меня первым швырнули в эту вонючую жижу – швырнули, даже не изволив предупредить. И хотя меня можно было считать живым всего на одну треть, не сомневаюсь, что сейчас, освобожденный от колодки, я сумел бы самостоятельно выбраться на поверхность. Но кто-то гораздо более сильный, а главное, имевший в легких гораздо больший запас воздуха, тащил меня все дальше по тесному, круто изгибающемуся тоннелю. Когда я перестал пускать пузыри и уже собрался отдать концы (последняя дикая мысль: жаль, что рядом нет Головастика и некому спеть поминальную песню), вода вокруг моей головы с шумом разверзлась. Мы всплыли в полнейшем мраке посреди какой-то замкнутой подземной полости. Мой буксировщик помог мне выбраться на относительно сухое место и, фыркнув, как ныряющий морж, ушел обратно в глубину.

Вскоре рядом оказался Головастик, а затем и Яган, от переживаний на время утративший дар речи. Здесь нас и оставили, мокрых, полузадохнувшихся, но свободных, если под свободой понимать отсутствие цепей и колодок.

Давно замечено, что изоляция от соблазнов и искусов суетного мира весьма благоприятно сказывается на мыслительной деятельности. Скольких великих творений ума человечество недосчиталось бы, если бы не тюрьмы, монастыри и карантины по случаю чумы.

В этом смысле я находился в идеальных условиях. Изоляцию усугубляла темнота. Единственные доступные развлечения – песни Головастика и жалобы Ягана – уже иссякли. Значит, плюсуем еще один положительный фактор – тишину. Тут хочешь не хочешь, а задумаешься. Тем более что пора подвести некоторые итоги.

Можете размышлять вместе со мной.

Вот я зачерпнул пригоршню грязи. Могу побиться о любой заклад, что, кроме нее, в моей ладони находится сейчас космическая пустота, кусок льда, кипящая магма, грудь красавицы, алмаз невиданной доселе чистоты, сердце свирепого зверя и еще многое-многое другое. В это трудно поверить. Еще труднее это объяснить. Но это действительно так.

Неисчислимые миры заполняют один объем абсолютного и всеединого пространства, ничуть не мешая при этом друг другу. Так, в цилиндре фокусника самым загадочным образом умещаются: и живой кролик, и букет бумажных цветов, и стакан воды, и двенадцать дюжин разноцветных носовых платков.

Любой предмет можно представить как бесконечное количество плоскостей. Точно так же и вся наша Вселенная вместе с Землей, Солнцем, Юпитером, Сириусом, Конопусом, Большим Магеллановым Облаком и миллиардом других галактик, по сути дела, является лишь тончайшим срезом другой, намного более высокоорганизованной структуры, некой не познаваемой для человеческого сознания Супервселенной.

Все составляющие ее миры родились одновременно. Одни называют это актом божественного творения, другие – первичным толчком, третьи – моментом сингулярности. А что это такое на самом деле, не знает никто.

Все миры родились совершенно одинаковыми. Но уже в первые секунды начали появляться и различия. Сначала одна-единственная элементарная частица отклонилась от своего предопределенного пути. Потом пара атомов столкнулась в неположенном месте. Вследствие этого звезда родилась совсем не там, где надо. Планеты заняли другие орбиты. На них образовались иные минералы. Место суши заняли моря. Место морей – ледники. И любое такое отклонение было чревато бесчисленным количеством последствий. Разрастаясь, как снежный ком, любой аномальный фактор сам становился нормой. Как результат: в одном из миров разум стал достоянием приматов, в другом – сумчатых, в третьем – грызунов, а в остальных, скажем, ста миллионах миров разум вообще не возникает.