Флорентийская чародейка - Салман Рушди

Таковы были его уроки — уроки уничижения, от которого нередко начинается путь к величию.

Были, однако, и такие вещи, которым никто его не учил и которые он так и не освоил.

— Мы император Хиндустана, но до сих пор не умеем написать свое имя, Бхактирам! — громыхал он на рассвете, пока глухой Джайн омывал его.

— Да, о благословенное целое, отец множества сыновей, супруг сонма жен, опора вселенной! — откликнулся Бхактирам, передавая господину полотенце.

Время императорского утреннего туалета являлось также временем императорского прославления. Бхактирам с гордостью носил звание льстеца высшей категории и был мастером витиеватого славословия старой школы. Для этого требовалась исключительная память, дабы изощренные, но по возможности короткие восхваления могли дать желаемый эффект. Из-за бесконечных повторений требовалось строго выдерживать последовательность при перечислении всех императорских достоинств. Память у Бхактирама была великолепной и никогда его не подводила. Он мог славить часами.

В воде купели Акбар увидел свое отражение. Лицо было свирепым, как у вестника смерти.

— Мы, император Хиндустана, — вскричал он, — не можем прочитать собственные законы! Что ты скажешь на это, Бхактирам?

— О да, справедливейший из судей, отец множества сыновей, супруг сонма жен, владыка мира, опора вселенной и устроитель всего сущего! — нараспев произнес Бхактирам.

— Мы — чистое сияние, мы — светило Хиндустана и солнце славы, — заговорил Акбар, который и сам знал толк в славословии, — и тем не менее юные лета мы провели в вонючей дыре, в Кандагаре, где мужчины совокупляются с женщинами, чтобы делать мальчиков, и с мальчиками — чтобы делать из них мужчин; где нам пришлось день и ночь быть настороже, потому что на тебя могли напасть сзади с такой же долей вероятности, с какой и изрубить в открытом поединке.

— Да, о слепящий свет, отец множества сыновей, супруг сонма жен, владыка мира, правитель всех живущих, всеустроитель, чистое сияние и светило Хиндустана!

Глухота глухотой, но намеки Бхактирам ловил на лету.

— Скажи, Бхактирам, разве в таком окружении следовало расти будущему монарху? — гневно продолжал Акбар, чуть не перевернув купель. — Разве допустимо, чтобы наследник был таким, как мы, — неграмотным, с повадками звереныша, постоянно опасающимся за свою задницу?

— Да, о да, мудрейший из мудрых, отец множества сыновей, супруг сонма жен, владыка мира, опора вселенной, правитель всего живого, средоточие жизни, чистое сияние, светило Хиндустана, солнце славы, господин людских душ и вершитель судеб!

— Ты лишь притворяешься, будто не понимаешь по губам! — зарычал император.

— Да, о прозорливейший из пророков, отец множества…

— Старый козел! Давно пора перерезать тебе горло и поджарить на вертеле!

— Да, о милосерднейший, отец…

— Не иначе твоя мать зачала тебя с боровом!

— Да, о красноречивейший, о…

— Перестань. Нам уже лучше. Ладно, живи себе.

4

И вот снова перед ним его Сикри, колышущийся в знойном воздухе…

И вот снова перед ним его Сикри, колышущийся в знойном воздухе, словно опиумный мираж, и шелковые занавеси окон красного дворца, будто знамена, полощатся на ветру. Здесь, где приседают и распускают веера хвостов павлины, где перед ним танцуют девушки, его истинный дом. Раздираемый раздорами мир есть реальность, но его Сикри — прекрасная сказка. Император спешил в Сикри, как курильщик опиума — к своей заветной трубке. Здесь он был магом-волшебником. Здесь он создавал свой собственный мир, где будто бы не существовало различий по вере, по положению и происхождению. Самые прекрасные женщины жили в его дворцах, и все принадлежали ему одному. Талантливейшие люди страны были собраны здесь, и среди них — Девять Жемчужин, Девять Звезд — самые что ни на есть блистательные, их присутствие дает ему неограниченные возможности. С их помощью он, как по волшебству, заново создает мир, эту землю и ее будущее, самоё вечность. С такими, как у него, помощниками, он станет императором-магом, он преобразует реальность. Напевы Тансена распахнут врата рая, и небесные силы снизойдут на землю. Стихи Файзи проложат себе дорогу в сердца и умы, и тогда каждый будет различать, где свет и где тьма. Со стратегическим умом его полководца раджи Мана Сингха, с финансовым гением раджи Тодара Мала его империи ничто не страшно. И есть еще Бирбал — лучший из девяти, лучший из лучших, его первый министр и верный друг.

Первый министр и остроумнейший человек своего времени Бирбал встречал императора возле Слоновьей башни.

— Можно задать тебе всего один вопрос, Бирбал? — спросил Акбар спешившись. — Он всю дорогу не давал мне покоя.

Первый остроумец империи смиренно склонился перед владыкой:

— Ваша воля — закон, о Джаханпана.[16]

— Тогда скажи: что было сначала — курица или яйцо?

— Курица, — не раздумывая ответил Бирбал.

— Ты в этом уверен? — изумился Акбар.

— Я обещал Вашему Величеству ответить всего на один вопрос.

Первый министр и император стояли на крепостной стене. Высоко в небе кружили стаи ворон.

— Как думаешь, сколько ворон в моем царстве? — вопросил Акбар.

— Ровно девяносто девять тысяч девятьсот девяносто, — немедленно отозвался Бирбал.

— А если мы пересчитаем и окажется, что их больше? — поинтересовался император.

— Значит, у наших ворон гостят соседи.

— А если их будет меньше?

— Значит, наши вороны отправились мир посмотреть.

Во время торжественного приема к императору подвели гостя, им оказался иезуитский священник, отец Джозеф, прославившийся знанием множества языков и наречий. Он мог свободно изъясняться на нескольких десятках языков и, будучи представленным Акбару, предложил императору угадать, какой из многих является его родным. Пока Акбар ломал над этим голову, первый министр незаметно подкрался к иезуиту и неожиданно дал ему пинка под зад. Священник разразился цветистой бранью, и не на португальском, как можно было предположить, а на итальянском.

— Видите ли, Джаханпана, — заметил Бирбал, — когда человеку требуется отвести душу и выругаться, он всегда делает это на родном языке.

— Будь ты безбожником, что ты мог бы сказать верующим? — спросил однажды Бирбала император.

Бирбал, высокородный брахман из Тривикрампура, без колебаний ответил:

— Я бы сказал, что они сами такие же безбожники, как я, просто у меня на одного бога меньше, чем у каждого из них.

— Это как?

— А вот как: любой верующий приведет массу веских оснований для неприятия всех прочих божеств, кроме своего, и именно эти веские основания дают мне право утверждать, что никаких богов нет вообще.

В другой раз первый министр и его господин находились в Кхвабче — Дворце сновидений. Они смотрели на гладкую поверхность Ануп-Талао — Несравненного водоема, устроенного лишь для одного человека — самого Акбара. Говорили, что перед каким-либо бедствием его волнующиеся воды предупреждают императора об опасности.

— Как ты знаешь, Бирбал, самая любимая из наших жен имеет несчастье не существовать во плоти. Несмотря на то что мы любим ее больше прочих, ценим ее превыше утраченного Кох-и-Нора, она безутешна. «Самая сварливая, самая скандальная из твоих жен, — говорит она, — существо из плоти и крови, и в самом конце победа останется за ней, а не за мною».

— Тебе следует сказать ей на это, — посоветовал Бирбал, — что именно в самом конце ее превосходство станет очевидно всем, ибо в самом конце, когда все другие твои жены тоже перестанут быть, она останется единственной твоей любовью, и слава о ней будет жить в веках. Таким образом, хотя можно признать, что в действительности ее и не существует, она и есть самая что ни на есть живая. Посмотри-ка вон на то высокое окно. Кто, если не она, и нетерпении ждет возле него твоего возвращения?

Другие жены Джодху ненавидели: как мог император пренебрегать ими, реальными, ради нее, несуществующей?! В любом случае ей следовало исчезать хотя бы на время его отсутствия, а не маячить тут и там, рядом с теми, кто из плоти и крови. Пусть бы растворилась в воздухе, скрылась в зеркале, стала тенью, как это принято у привидений.

Однако она и не думала исчезать, и эта ее непоследовательность была вполне в духе призраков. Откуда она могла получить представление о хороших манерах, раз ее этому никто не учил? Она была невежей, ничтожеством и заслуживала презрения. Жены шипели, что император слепил ее, используя их в качестве исходного материала. Он утверждал, будто она дочь раджи Джодхпура, но это не так! Одна из цариц и вправду была из джодхпурского царского дома, только она была не дочерью, а сестрой раджи! Господин твердо верил, что именно его выдуманная возлюбленная родила ему первенца, долгожданного сына, зачатого с благословения одного святого человека, того самого, вблизи горной обители которого и был возведен этот город. Только и это противоречило истине, как не уставала объяснять всем его настоящая мать, принцесса Хира Кунвари, больше известная под именем Мириам уз-Замани, дочь амберского раджи Бихармала из рода Качхвахов.