Льды и скалы - Александр Дорошенко

— У нас говорят — "пьяный, как осенний медведь", — встрял в беседу Бьорк.

— Почему осенний и почему медведь? — удивилась я.

— Медведи осенью, любят жрать паданцы лесных медовиц. Это такие ягоды размером с яблоко, очень сладкие, из них варят сахар и гонят чудесное пойло — звёздовку.

— Звёздовку?

— Ага. Она настолько крепкая, что после пары стаканов, можно увидеть звёзды.

— И вы поите ею медведей?

Бьорк расхохотался, потом помотал головой.

— Нет, ещё чего не хватало, самим мало… Просто паданцы, полежав на солнце несколько дней, начинают сами по себе бродить, как пиво в бочке. Их ещё называют "весёлыми ягодками". Я в детстве очень любил их собирать.

— Ещё бы, представляю, веселенькая, наверное, была работёнка!

— А то. Короче, мишки нажравшись ягодок, становятся…

— Хватит болтать, Бьорк, — недовольно прервал его атаман. — Достали уже твои байки! Так что там с Лобо?

— Да ничего. Сцапал меня и давай лапать. Конечно, сама дура, нужно было его просто незаметно усыпить, благо с пьяным это выходит на "раз, два, три", но я шла такая злая, после визита к "святому-целителю", да еще эта несчастная курица на глаза попалась… одним словом, не удержалась.

Разбойники заржали так, что Шустрая вздрогнув, слегка прибавила шаг, потом, опомнившись, вновь поплелась с прежней скоростью.

— А ты я вижу наш человек! — Карл звонко хлопнул меня по плечу. — Мы тут все зуб имеем на его светлость, особенно Расмус. Верно, я говорю, Расмус?

Шедший рядом угрюмый молодой парень, замычал и яростно закивал головой.

— Ему от Лобо больше всех досталось, — пояснил Бьорк. — Хочешь, расскажу?

— Давай, — согласилась я, хотя по чести мне, больше всего на свете, хотелось упасть на землю, свернуться клубочком и уснуть.

— Расмус жил в Штальхолме, его отец был кузнецом. Папаша, между нами говоря, слыл отличным мастером — заказы приходили аж с Китового берега. Правда, за работу, он брал немало, но для хорошего дела не жалко. Парень, весь пошёл в отца, и здорово наловчился махать молотом. Потом Бранд Бочарь, сосватал за него дочку, Тиссу. Девчонка была страсть как хороша собой, здоровая и работящая. Я раз видел её на Весеннем Празднике, так чуть не протрезвел от изумления…

— Ну, ты врёшь и не краснеешь, дылда! — засмеялся Скельди. — Тебя только Лисса протрезвить может. Пару раз стукнув хлебной лопатой по голове!

— Отвянь, сопля, — благодушно пробасил Бьорк и продолжил:

— Значит, свадьбу наладили, полгорода пригласили, люди-то, слава богу, не бедные, могли себе позволить. Его светлость, маркграф Отто, как назло в отъезде оказался, сына вместо себя оставил. Ну вот, Лобо и учудил, сопляк. Решил показать черни свою власть, и применил старый закон о первой брачной ночи. Слышала про такой?

— Слышала.

— Законом этим давно уже никто не пользовался, но и отменять не отменяли. Забыли, наверное. А этот говнюк, вспомнил. Девчонку, схватили прямо на улице, когда она возвращалась от белошвейки, наряд свадебный примеряла, отвезли в замок, там как раз, господин Лобо с дружками пировал, ну и… В общем, в какой-то момент, она вырвалась и спрыгнула с балкона, прямо на камни, так что вместо свадьбы, состоялись похороны.

Я взглянула на Расмуса. Он шел, опустив голову, глядя злыми, сухими глазами себе под ноги. Стало не по себе.

— Парень как узнал, так за молот схватился и к замку кинулся, никто остановить не успел. Там его повязали, и в каменный мешок запихнули. Затем судили, объявили государственным преступником. Его светлость, маркграф Отто, не стал вмешиваться и подтвердил приговор. Кузню у отца отобрали, стариков выгнали на улицу, запретив горожанам под страхом наказания, оказывать им какую либо помощь. Была зима, они быстро умерли, под чьим-то забором. Да… Расмус просидел в тюрьме больше года, потом палачам понадобилось освободить камеру для нового бедняги. Его достали, высекли кнутом, вырвали язык и выгнали взашей. Я тогда возвращался со дня рождения кузена Киля, встретил его на дороге. Он почти ничего не видел, брёл как слепой, только стонал. Пришлось взять с собой. Здесь его Старая Лотта подлечила, после чего он остался с нами. Вот так девочка. Думаю, после того, что ты сделала с Лобо, наш Расмус будет тебе благодарен по гроб жизни. Верно, говорю?

Угрюмый парень посмотрел на меня и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ.

— Жаль, что не слышала об этом раньше. Сделала бы из ублюдка, слюнявого идиота, честное слово.

Расмус махнул рукой и вновь улыбнулся.

— Так, — громко сказал Блюмгост, останавливаясь. — Пришли.

Место, где мы оказались, было почти лишено деревьев, зато вокруг поднимались высокие, гранитные скалы.

— Давай, заводи телегу под навес и распрягай клячу.

Только сейчас я заметила большой, крытый дёрном навес, под которым стояли две пустые телеги. С помощью Бьорка и Расмуса, мне удалось довольно быстро справиться с заданием.

Часть поклажи с повозки — два тюка с заледеневшими лошадиными шкурами, перекочевали на спину Шустрой. Три другие трофейные лошади, были нагружены доспехами, оружием и кусками разрубленных конских туш: разбойники не брезговали любой добычей и на лесной дороге, когда мы уходили, остались лишь раздетые тела мёртвых гвардейцев да разделанные останки их верных скакунов.

Блюмгост приказал Бенке — тому самому парню, что весь бой просидел в засаде, охранять оставшиеся вещи, после чего, мы двинулись дальше по узкой тропинке зажатой между огромных скал. Расмус нёс на плечах Олега, и я была уверена, что он скорее погибнет, чем бросит его, а мне досталось вести под уздцы мрачную, словно грозовая туча Шуструю, которой очень не понравилась новая поклажа.

Тропинка скоро кончилась, мы оказались перед длинным подвесным мостом, перекинутым через расщелину, на дне которой клокотала какая-то безымянная речушка.

— Завяжи своей кобыле глаза, — серьёзно посоветовал Бьорк. — Иначе она испугается и не пойдёт на мост.

— Вот ещё! — фыркнула я. — Да будет тебе известно, что Шустрая, самая смелая лошадка в здешних краях. Правда, милая?

Самая смелая лошадка выразительно покосилась на меня и тяжело вздохнула. Умей она говорить, я без сомнения услышала много разных непечатных слов в свой адрес, но к счастью или, к сожалению, боги не удосужились наделить эту умницу даром речи.

— Идём. — Я потянула её за собой, и она покорно пошла по скрипящим, ненадёжным доскам.

Переправа прошла удачно, хотя признаться, мне не по душе подобные развлечения. Доверять свою жизнь столь непрочной конструкции, удовольствие для любителя. Мы сгрудились на небольшой площадке за мостом. Проход оказался перекрыт приземистыми, прочными воротами, рядом возвышалась пузатая, деревянная башня.