Дед Терентий и другие рассказы - Евгения Изюмова

А однажды случай похуже был…

Пошла Павла Федоровна в магазин, а Варька, конечно, следом. Закупила Павла Федоровна все, что требовалось, собралась выходить из магазина, а тут соседская девочка прибежала:

– Ой, тетя Поля, там Варька ваша…

Павла Федоровна поспешно вышла на крыльцо.

У колодца мыл прямо в ведре окровавленную руку какой-то подвыпивший лесоруб и ругался так, как могут ругаться в тайге только лесорубы. А вокруг стояли, посмеиваясь, зеваки.

– Мать твою так… перетак… – орал на всю улицу парень. —

Убью!

– Тетя Поля, – зашептала девочка, – он сам виноват. Начал в нее камешками кидаться да щепками… Варька-то как пойдет на него, боком, боком, взъерошилась, да как пры-ы-гнет! Прямо в руку ему вцепилась!

Виновница скандала преспокойно сидела около магазина и, казалось, равнодушно наблюдала за людьми, но кончик хвоста нервно подрагивал, а уши беспокойно прядали: кошка была готова к отпору.

– Варька, – тихо позвала ее Павла Федоровна и быстро пошла прочь.

Кошка мягко спрыгнула с заборчика, на котором сидела, лениво потрусила за хозяйкой, и кто-то сказал им вслед:

– Ну и кошка, чистая пантера.

– Ведьма это тебе, а не пантера! – ответили ему.

Через три года после того случая Васильевых перевели на работу в другой леспромхоз, в поселок Пнево.

За сборами и хлопотами прошел целый день. Все уложено, увязано, приготовлено к дальней дороге, а по двору ходил, позванивая ключами, новый хозяин. Оставалось определить только Варьку в хорошие руки: дорога дальняя, с кошкой в путь отправляться, решила Павла Федоровна, только мучить ее. И тут соседка-старушка, Макарьевна, пришла. Варька часто приходила к ней в гости за молоком: придет к самой дойке, сядет на пороге, и пока не дадут парного молочка, не уйдет. Но молоко, можно сказать, Варька получала свое, заработанное: всех мышей и крыс на соседском подворье переловила. Макарьевна попросила отдать Варьку ей. А Васильев расшумелся: ни за что, мол, кошку не отдам, такой кошки не то, что во всем Сеинкуле нет, во всей Тюменской области не найдешь, даже по всей тайге.

– В общем, не отдам, и точка! – заключил, в конце концов, свою речь Николай Константинович.

Утром следующего дня пришла машина. Вещи погрузили, накрыли брезентом на случай дождя.

Немного навеселе, Васильев обнимался с Поликарпычем, стариком-соседом, вспоминал, как рыбачили, как на охоту ходили – все же десять лет прожили рядом, дружили семьями. Поликарпыч прослезился даже. А шофер, посмеиваясь, не торопил дружков, дескать, пусть прощаются.

Макарьевна опять подступила к Павле Федоровне:

– Любая Хведоровна, отдай кошку-то!

– И, правда, дорога дальняя, – решилась Павла Федоровна. – Бери скорее! – и заторопила шофера, задергала мужа, усадила его, наконец, в кабину.

Мощный «Урал» зарокотал мотором. Окинула Павла Федоровна грустным взглядом последний раз поселок, где прожила не один десяток лет, кивнула шоферу – поехали…

– Ой, погоди, Хведоровна! Постой минутку! – это кричала Макарьевна. Задыхаясь от спешки, она протянула Павле Федоровне узелок, – На-ко, любая ж ты Хведоровна, возьми десяток яичек, сгодятся в дороге…

– Да зачем, бабушка, зачем!?

– Да бают, купленная-то кошка лучше к дому привыкат… Больно хорошая у вас Варька-то, – говорила она, стараясь восстановить дыхание. – Умница… Возьми…

Через некоторое время, когда Васильевы обжились на новом месте, они получили письмо от Макарьевны. Старушка писала, что Варька долго скучала, ходила к прежнему дому, искала хозяев. А потом исчезла. То ли в лес ушла, то ли убил кто…

Прочитав письмо, Полина Федоровна ощутила тягостное чувство: стало нехорошо на душе, словно она предала кого-то…

Ярик – лохматый и лопоухий пес неизвестной породы, озорной и веселый, с лукавыми, все понимающими глазами. Он мог смеяться, да, да, именно – смеяться, вздергивая в усмешке верхнюю губу, и человек, глядя на его морду, тоже не мог не рассмеяться. Иногда Ярик вздергивал верхнюю губу презрительно и злобно. Словом, его настроение всегда можно было понять – по выражению умных глаз – грустных или веселых, по хвосту, пушистому, саблевидному, который мог волочиться по земле, тогда Ярик становился жалким и скучным, или же был победно поднят, как знамя, и пес, выступал, гордо задрав нос, становясь похожим на озорного мальчишку – забияку.

Ярик жил в семье, где были отец, мать и восьмилетняя девочка. К каждому из них Ярик относился по-разному: отца уважал и держался при нем солидно, с достоинством; из рук матери принимал еду тоже с достоинством, позволяя себе при ней и посмеяться, и поюлить хвостом. А вот восьмилетнюю Шурку он любил преданно и нежно просто так. Она была для него самым верным другом, самой лучшей в мире хозяйкой. При ней он становился отважным, готовым на жестокую драку с любым псом или мальчишками-задирами. При этой худенькой черноволосой девочке Ярик становился дурашливым и бесшабашным. Пес даже не сердился, когда она шлепала его за непослушание, лишь обидчиво отходил прочь с унылым видом и терпеливо ждал, когда же маленькая хозяйка сменит гнев на милость и позовет к себе. И стоило Шурке ласково посмотреть на Ярика, как тот, извиваясь всем телом от кончика носа до кончика хвоста, подползал, укладывал голову ей на колени и блаженно замирал.

Ярик попал в Шуркину семью уже взрослым псом. Но знала его Шурка со времени щенячьей неуклюжести – его прежние хозяева дружили с Шуркиными родителями. А потом они переехали в другой город, а Ярика отдали знакомым, а те – своим знакомым… Ярик нигде не приживался: очень тосковал по своим первым хозяевам, по их сыну Юрке – других детей не признавал, не играл с ними, лишь скулил, лежа где-нибудь в уголке. И, в конце концов, оказался на улице.

Ярик бродил по улицам городка в поисках пропавших хозяев, принюхивался к запахам: он имел замечательно чуткий нос, но след дорогих ему людей обнаружить не мог. А другие, незнакомые, могли кусок хлеба кинуть, могли и ударить. Ярик стал облезлый и мрачный, в глазах его стало появляться озлобленное дикое выражение бродячей собаки.

Стояло хорошее солнечное лето. Шурка часто играла с друзьями– мальчишками в парке неподалеку от своего дома. Как-то ей выпал черед быть «казаком». Девочка продиралась сквозь кусты, выискивая «разбойников», и вдруг увидела в ямке свернувшегося клубком грязного и худющего пса.

– Ярик?.. – прошептала Шурка, не веря своим глазам, ведь она думала, что пес уехал вместе с хозяевами. Ах, если б она знала, что Ярик бродяжничает, она бы отыскала его гораздо раньше!

Пес лежал, не открывая глаз. Он думал, что чей-то знакомый голос слышится во сне.

– Ярик! – вновь позвала Шурка.

Ярик открыл глаза. Конечно, пес узнал девочку, что бывала иногда у его хозяев, но лишь слабо шевельнул хвостом: он стал равнодушным ко всему, ему хотелось умереть от опостылевшей бродячей жизни. Он вспомнил свою прежнюю жизнь, когда имел хозяев, и из глаз собаки медленно потекли слезы.

Шурка привела Ярика домой, но как ни упрашивала родителей, они не разрешали взять собаку. Правда, мама была согласна, но отец твердо заявил:

– Не хватало нам еще собаки! Есть кошка, и достаточно! Да и не уживутся они, не привыкнут друг к другу.

Шурка плакала, не зная, как упросить отца, чтобы собака осталась дома. Ведь это не просто собака, это ее друг, а друзей не оставляют в беде! Но отец лишь позволил накормить Ярика и оставить на ночь в квартире, а утром увел куда-то.

Шуркин отец любил в воскресный день посидеть с удочкой на берегу реки, протекавшей через их городок. И даже дождь его не удерживал: накинет дождевик, покуривает сигарету и часами неотрывно смотрит на поплавки. Именно в такой дождливый день к нему подошла собака и легла поодаль на песок.

Шло время: и рыбак, и собака молча смотрели на воду. Наконец, рыбак проголодался и решил подкрепиться. Он достал бутерброды и тут заметил собаку, печально глядевшую на него и даже, как показалось, осуждающе.

– Да это никак ты, Ярик, – удивился рыбак.

Ярик вильнул хвостом, приветствуя человека, назвавшего его уже полузабытую кличку, но не подошел ближе. И даже вида не подал, что узнал человека, который однажды увел его на окраину города, а сам ушел.

– Слушай, брат, ты, наверное, есть хочешь? На-ко тебе бутерброд, – рыбак разломил пополам бутерброд и одну часть протянул собаке. – На, бери…

Ярик подошел и с большим достоинством, деликатно, принял одними губами угощение, которого ему хватило лишь на жевок. Но не стал выпрашивать новую подачку, а отошел в сторону и вновь растянулся на песке.

– А еще хочешь? – спросил Шуркин отец.

Ярик слегка шевельнул хвостом, показывая, что, конечно, хочет, но даже жуткий голод не заставит потерять хоть и собачье, а все же достоинство.

– Э! Да ты гордый! – засмеялся рыбак. – Да тебе ли, тощему такому, гордиться? На, бери еще…