Дед Терентий и другие рассказы - Евгения Изюмова

Бабушкины брови поползли вверх, а мама строго спросила:

– Что это значит, Елена? – она так всегда звала дочь, когда была сердита.

Аленка заревела на весь дом, размазывая по пыльному лицу горячие слезы. Всхлипывая, призналась о своих переживаниях в лесу – она никогда не обманывала маму.

– Я не бу-у-ду-у больше-е! Мне было стыдно-о-о! У вас много ягод, а у меня-а ма-а-ло-о!! – горько плакала Аленка.

– Ну-ну… – смягчилась мама. – Не плачь. Главное, ты призналась, сказала правду. Поняла, что поступила нехорошо.

Мама взглянула на бабушку, и плачущая Аленка не заметила, как сверкнули веселые искорки в маминых глазах, как улыбнулась бабушка.

Аленка – очень общительная девочка, потому легко и быстро перезнакомилась с поселковыми ребятами, но больше всех сдружилась с Олей, которая жила в доме напротив, через улицу, и была ее ровесницей. С Надюшкой, чей двор стоит в одном ряду с бабушкиным, Аленка тоже ладила, но под опекой у соседской девочки, когда ее мать была занята, находились двое малышей – братишка и сестренка, потому ей редко удавалось гулять с подружками.

Олин дом – большой и красивый: с резными наличниками, с белой трубой, светлыми окнами, а на самом коньке крыши стрекотал вертушкой самодельный флюгер и показывал, с какой стороны дует ветер. Дом почему-то назывался пятистенком, но хоть с какой любой стороны на него посмотри, а у дома все равно четыре стены. Это уж потом бабушка объяснила внучке, что дом потому пятистенок, что пятая стена – внутренняя, тоже бревенчатая.

Оля – веселая затейница, все время выдумывает новые игры, и Аленке с ней интересно. Но ходить через улицу Аленка без бабушки боялась – на самой середине дороги громаднейшая лужа, и там весь день плавают пушистые гусятки, а возле лужи прохаживаются важные и заносчивые гусь с гусыней.

Гусыня на поселковых ребятишек внимания не обращала, а гусак – очень злой и больно щипался. Особенно он почему-то не любил голые ноги, и босоногая ребятня не раз страдала от его щипков. И все-таки поселковые гуся не боялись, а городская Аленка боялась, и гусь это прекрасно чувствовал, потому чаще всего гонялся именно за ней. И раз так щипнул, что синяк на ноге болел целую неделю. Потому бабушка всякий раз провожала Аленку через дорогу, держа в руке длинную хворостину – уж тогда гусак не осмеливался нападать.

Но сегодня Аленка оказалась в доме одна, а ей очень хотелось пойти к Оле и показать новые сандалики, что прислал из города папа. Она нетерпеливо выглядывала из калитки, ожидая, когда же зловредный гусь уведет свое семейство. Но гусь и не думал уходить.

Аленка вздохнула и шагнула за ворота, надеясь на то, что гусак ее не заметит. Но заметил и, вытянув шею, распластав крылья, страшно шипя, помчался к Аленке.

Аленка не знала, что делать. Обратно бежать не хотелось, а гусак не намеревался прекращать атаку. И тогда вспомнился совет бабушки…

Девочка храбро осталась на месте, поджидая гусака, хотя ноги сами собой хотели убежать.

Гусак зашипел еще злее и приготовился ущипнуть девочку. Но Аленка, как учила бабушка, ухватила обеими руками гусака за голову. Гусак застыл на месте и от удивления перестал шипеть. Аленка, запыхтев от натуги, с трудом проволокла гуся немного по земле, потом выпустила его и побежала, огибая лужу, к дому Оли. И только заскочив во двор, решилась выглянуть на улицу.

Гусак остолбенело стоял, вытянув шею, на прежнем месте и удивленно крутил головой, словно проверял, а не оторвала ли ему голову эта бесстрашная девчонка. Потом сконфуженно что-то гоготнул и поплелся к своему семейству, которое совсем не заметило его поражения и продолжало плескаться в луже.

Валентина брела с дочкой по едва приметной тропинке, которая бежала от реки через заросшее разнотравьем поле до самого поселка. Было жарко, трудно дышалось, и хотелось вновь повернуть назад, бултыхнуться в прозрачную воду маленькой речушки Пневки.

Пневка – неглубокая, ленивая, заросшая по берегам черемухой, боярышником, и только маленький песчаный мысик раздвигал эти заросли, от него и начиналась дорога к поселку, названному в честь реки – Пнево.

У песчаного пятачка в воде, нагретой солнцем, копошилась, визжала, пищала целый день детвора, и от их загорелых тел вода кипела ключом.

А возле противоположного берега река будто застыла: ни одной морщинки на ее поверхности. И можно было заплыть в тень, лечь на спину, отдыхая, а река ласково прикоснется к телу прохладными струями и лениво потечет дальше…

В поле после ребячьего галдежа было тихо, но тишина стояла необычная – звонкая, заполненная стрекотом кузнечиков. То там, то тут взметывались к небу особенно высокие ноты. Это пели «солисты»:

– Трр-рр-рр-р!

– Цир-р-ррр-р-р!

– Тра-ра-ра! – усердно отбивал дробь невидимый барабанщик.

Следом за ним подхватывал песню оркестр на скрипочках – цтвир-ррр-цтвир…

Аленка – и жара ее не берет – бегала по полю, собирала белоснежные ромашки в букет, гонялась за бабочками, и в своем коротком зеленом платьице, белоголовая, сама казалась ромашкой.

– Аленушка, – сказала Валентина, – тебе нравится этот концерт?

– Какой? – распахнула широко Аленка свои васильковые глаза.

– Слышишь, кузнечики играют?

Аленка наклонила голову, прислушалась и восторженно шепотом произнесла:

– Ой, как здо-ро-во!.. А можно увидеть, как они играют? А какие у них скрипочки? Зеленые, да?

Они присели на корточки, проследили, куда приземлился большой серо-зеленый кузнечик, и Валентина осторожно прикрыла его ладонью.

Кузнечик, очень толстый, важный в своем концертном «фраке» сначала оцепенел на ладони. Но, видимо, ему все же не понравилось столь бесцеремонное обращение, потому возмущенно стрекотнул и выпустил от злости капельку темно-коричневой смолки.

– Кузнечик-кузнечик, где твоя скрипка? – спросила Аленка.

Ничего не ответил маленький музыкант, щелкнул и взмыл вверх с Валентининой ладони.

– Мама, а где у него скрипка? – огорченная Аленка смотрела вопросительно, в глазах закипали слезинки.

– А это, наверное, был певец. Солист. Слышишь, как поет-заливается? Радуется, что удрал. В неволе никому не сладко, – ответила дочери Валентина, погладив ее по выгоревшим взъерошенным волосам. – Слышишь?

Они прислушались. Где-то рядом, почти у ног, заливался тенорком невидимый кузнечик, и ему вторил весь полевой оркестр.

Стоял тихий вечер. Васильевы, возвращаясь с работы, шли неторопко, разговаривали о погоде, на редкость жаркой в том году, недождливой, а потому, мол, и мало грибов… Зато сколько малины уродилось, вот приедет дочь в отпуск, то-то порадуется свежему варенью!

Вдруг из-под ног Николая Константиновича кто-то шмыгнул в сторону:

– Поля, смотри, котенок!

Шагах в двух, на пеньке, съежившись, сидел тощенький черный котенок. Смотрел-посверкивал настороженно круглыми глазами из одних черных громадных зрачков в ярко-зеленой каемке, но смотрел без страха, с любопытством.

– Одичалый, наверное, убежал из поселка да заблудился, – предположила Павла Федоровна. – Давай домой его возьмем? Аннушка приедет, подарок ей будет.

Котенок не убежал, позволил посадить себя в кепку. Три дня жил у Васильевых, все осмотрел и обнюхал и за чрезмерное любопытство получил кличку Варвара. А на четвертый день Варька исчезла. Но месяца через два, вернувшись с работы, супруги увидели беглянку на крыльце своего дома.

– Поля, да никак наша Варька вернулась! – обрадовался Николай Константинович. – Варенька, голубушка, вернулась, подросла-то как, – и погладил кошку ласково.

Варька недовольно покосилась, а второй раз погладить себя не позволила: выгнулась дугой, хвост выкинула столбом, в глазах засверкала ярость.

– Да ну тебя, дикарка ты этакая, – отскочил от кошки Васильев.

Так и стали они жить втроем. Кошка очень привязалась к Павле Федоровне, повсюду сопровождала ее. Вечерами любила сидеть на плече у Николая Константиновича, когда он выходил курить на крыльцо, но гладить себя по-прежнему не позволяла. Кое-как терпела прикосновение руки дважды, а на третий раз Васильев спасался бегством в другую комнату – кошка в бешенстве округляла глаза, отчего зеленая радужка становилась не толще ниточки, выгибала спину со вздыбленной шерстью и начинала медленно наступать на Николая Константиновича. Правда, ни разу не накинулась на хозяина, не вцепилась в руку. Чужие и вовсе не смели ее приласкать. Одним словом, сурового нрава была кошка…

Варвара не терпела собак, всегда первой при встрече с ними бросалась в драку, и вскоре они стали обходить черную кошку стороной. Но однажды забрел к ним соседский пес, здоровый и лохматый, очень добродушный, приятель Николая Константиновича. Он часто наведывался к Васильевым, но встретиться с Варькой ему не доводилось. Васильевы были в доме, когда услышали дикий вой во дворе. Выскочили на крыльцо и увидели, как пес головой залез в щель между стеной дома и поленицей дров, а Варька, сидя верхом, ожесточенно рвала когтями его спину. С трудом Васильевы отогнали от собаки разъяренную кошку. Тогда в поселке и прозвали черную кошку Васильевых Ведьмой.