Simple Storys - Инго Шульце

– В Магдебург! – взвизгнул мой шофер. Он даже выскочил из своей колымаги. – В Магдебург! – И брызгал слюной, как какой-нибудь провинциальный актеришка. – Такое разве что во сне приснится! – И опять сгустки его слюны разлетелись в разные стороны под световым конусом фонаря.

Я рывком распахнул заднюю дверцу, ненароком задел брюхо шофера и втиснулся на сиденье рядом со своими сумками, прижимая чемоданчик к коленям. Наши дверцы захлопнулись одновременно.

– Два дня пути! – ревел он в лобовое стекло, да так, что в кабине все звенело, потом запустил мотор и злобно вцепился в шерстяную обмотку своей баранки. – Этот недоносок получит сотню, а я – пятнадцать марок!

Я было хотел извиниться, но даже не смог раскрыть рта, потому что его авторадио внезапно грохнуло на полную мощность. Маленький вентилятор подрагивал на приборной доске. Уже в следующее мгновение я сообразил: мы едем не к пансиону Шнейдера. Уж что-что, а здешние улицы я знал как свои пять пальцев.

Мы теперь мчались еще быстрее, шины шуршали по булыжнику мостовой. Потом машина рванула вправо, и я стукнулся головой о стекло. Никаких уличных фонарей больше не было. Я соскользнул пониже, раздвинул ноги, колени мои уперлись в спинку его сиденья. Сразу же после этого машина как бы осела – раз, и потом еще раз, – мы съехали на проселочную дорогу.

Мне пришло в голову, что японку надо было отправить в Гослар или в Брауншвейг, это вышло бы дешевле, чем в Магдебург, и там лучше обстоит дело с транспортом. Или пригласить ее в свой пансион и спросить там, не найдется ли у них приличной комнаты для японки. И вообще я веду себя как идиот. Лишил своего таксиста возможности получить плату, равную двухдневному заработку, не говоря уж о том, что не послал никакого опровержения в полицию, даже не попытался этого сделать, а просто за здорово живешь отдал им свои водительские права. Я мотаюсь по всей стране с нашими сумками для отпуска и продаю чудодейственную водичку, в то время как моя жена осваивает велосипед, чтобы ездить на нем за покупками, и приносит домой из библиотеки устаревшие учебники французского языка. На те деньги, которые ее родители присылали для Тино, мы оплачивали наш лотерейный абонемент. И при всем этом я готов в любой момент изменить своей жене с первой попавшейся японкой. Кто знает, что я еще способен натворить в ближайшие часы, дни или годы.

Я догадывался, что затеял водитель, но сопротивляться мне не хотелось. Он-таки был прав! Он имел тысячу оснований, чтобы вышвырнуть мой труп вместе с бутылочками в ближайшую канаву.

Внезапно мы остановились. В свете фар я прочитал надпись: «Пансион Шнейдер». Музыка смолкла, над моей головой зажглась лампочка.

– Двенадцать двадцать, – сказал шофер.

– Тринадцать, – сказал я.

Он поднес к свету длинный кошелек, из тех, какие бывают у кельнеров, с новенькими бумажками, а в правой руке держал мою сотню.

– Что, фонари сдохли? – спросил я. На улице была тьма, хоть глаз выколи. Он передал мне назад пачку десяток и отсчитал в руку семь монет по одной марке.

– Спасибо, – сказал я и засунул всё в нагрудный карман. Он наблюдал за мной в зеркальце. Я показал на цветное фото, которое свисало с вентиляционной решетки. – Это ваша жена – та, в бикини? – Рамочка была выпилена лобзиком.

– Послушайте, – сказал он, – вы же уже расплатились. Ну так вылезайте.

Я выволок из машины обе сумки. Коленом захлопнул дверцу и шаг за шагом преодолел расстояние от такси до подъезда, потом шагнул в сторону – из-за собственной тени я не видел кнопку звонка – и осторожно поставил сумки на землю. Свет фар скользнул по двери, задержался на пороге, вильнул в сторону и светлой полосой промелькнул вдоль улицы. В какой-то момент я еще раз услышал радио.

Я нащупал звонок и споткнулся о сумки. Что-то угрожающе звякнуло. Но я не упал. Я устоял на ногах, застыв почти без движения, и только слегка качнулся вперед. Рядом со мной что-то пошорхивало с короткими интервалами. Мышь, наверное, или птица. Пансион Шнейдера будто расплылся в темноте. Даже на фоне неба не вырисовывались контуры его крыши. Я сделал неосторожное движение, и бутылочки с образцами «UNIL-290» звонко стукнулись друг о друга. Стоило мне пошевелить пальцами в ботинке или немного приподнять пятку – да даже просто переместить вес тела с одной ноги на другую или слегка согнуть колено, – и я вновь слышал этот звон.

Глава 5 – Перелетные птицы

Лидия рассказывает о д-ре Барбаре Холичек, которая утверждала, что сбила на дороге барсука. Долгая беседа о животных. Место происшествия. Загадочный – без барсука – конец.

Сегодня понедельник – собственно, выходной. Но в пол-одиннадцатого я должна провести по музею седьмую экскурсию. Хуже школьников ничего не бывает. Я устала. Ханни, моя начальница, заходит ко мне, оставляя дверь открытой.

– Фрау доктор Холичек сбила на дороге барсука, – говорит она. Появляется маленькая женщина лет тридцати с небольшим, с длинными волосами, в темно-синей юбке и сером джемпере, остается стоять в проеме дверной рамы и постукивает по ней пальцем.

– Холичек, – представляется она, не поднимая глаз. – Это я сбила барсука.

– Лидия Шумахер, – Ханни кивает на меня, – наш препаратор.

– Здравствуйте, – говорю я и встаю со стула. Рука у нее холодная. – Зверька вы привезли с собой?

Фрау Холичек трясет головой, достает из пакетика розовый одноразовый платок и, отвернувшись, сморкается.

– Нет, не привезла.

– Взрослый зверь?

– Да, – она кивает. – Он так сильно пах, лесом. А его передние лапки были такими… – Она прижимает ладони тыльными сторонами к щекам, и ее пальцы шевелятся, будто пытаются отстранить что-то.

– Это точно барсук? – спрашиваю я. Ханни, которая уже почти уселась на мой письменный стол и согнутым указательным пальцем поглаживает по голове чучело славки, закатывает глаза.

– Он еще дергался, – говорит д-р Холичек.

– В конце концов, нужен нам барсук или нет? – нетерпеливо кричит Ханни.

– Ну, в общем-то да, – отвечаю я. – Барсук, конечно, нам нужен.

– Так вот перед поворотом на Борну лежит один такой. Фрау д-р Холичек торопится. Может, ты бы взглянула на него и прихватила с собой, если с ним все о'кей?

– А как же экскурсия?

– По-моему, выбирать тут особенно не из чего, – говорит Ханни и опять бросает на меня свой красноречивый взгляд, продолжая поглаживать славку. Фрау д-р Холичек еще раз сморкается и пытается улыбнуться. Бормочет: «Выходит, он погиб не совсем зазря», – и отбрасывает назад волосы.

В машине, темно-синем «гольфе» с тремя дверцами, я сразу ударяюсь коленом о бардачок. Фрау Холичек наклоняется вперед, нащупывает под сиденьем рычаг и случайно дотрагивается до моей пятки.

– Подвиньтесь, – командует она. С зеркальца заднего вида свисает красное ароматическое деревце. Она с некоторым усилием поворачивает ключ зажигания.

– Ханни рассказала мне о последнем музейном барсуке. Как это у вас додумались вытащить вилку холодильной камеры из сети! Кто так делает? Это ж надо быть полным дураком!

– Возможно, кому-то понадобилась розетка, чтобы включить пылесос, – говорю я.

– И как потом выглядел барсук? Как вы его вообще достали?

– Я снова включила камеру, – объясняю я, – проветрила комнату и в следующий раз открыла камеру только через неделю. Думала, будет хуже.

– С меня бы и этого хватило!

Мы сворачиваем на шоссе, по-прежнему перемывая косточки тем безмозглым типам, которые работают в фирмах по уборке помещений и в охранных агентствах.

Ее машина кажется совсем новой. Никакой грязи, нигде ни пылинки. Я спрашиваю, какой она доктор.

– Я работаю в «Дёзене». Я как раз туда ехала – и тут он… Я не знаю, что значит «Дёзен».

– Психиатрическая больница, – поясняет она. – В общем, я врач-невролог. А вы нездешняя?

Я ей рассказываю, что живу в Альтенбурге всего два года. После смерти д-ра Герне освободилось место музейного препаратора, а я хотела найти какую-нибудь постоянную работу – все равно где.

– Люди делятся на городских и деревенских, но, видно, имеются еще и такие, что предпочитают жить в маленьких городках, – изрекает она.

– Может, я городская, – говорю я, – а может, и деревенская.

У светофора перед фабрикой игральных карт д-р Холичек притормаживает. Потом мы мчимся вверх по Лейпцигскому автобану.

– Вы всегда этим занимались? Я тоже когда-то хотела иметь дело с животными.

– И что же? – спрашиваю я.

– У моих родителей была «шкода» с красивой обивкой на сиденьях, из бежевого меха, синтетического, разумеется. Наша походная аптечка упала туда, а солнце пекло сквозь стекла как бешеное. Пластмасса размягчилась, и, когда мы сели в машину, матери пришлось отдирать аптечку от заднего сиденья. Когда я хочу нагнать на себя ужас, мне достаточно просто вспомнить об этом – о деформированной серой коробке с прилипшими к ней клочьями меха. Мне тогда было четырнадцать, и я никак не могла успокоиться. Мать думала, я просто выпендриваюсь, добиваясь, чтобы мне позволили сесть впереди, рядом с отцом. Но после того случая уже и речи не могло быть о том, чтобы я связала свою жизнь с животными. – Рассказывая, она смотрит на меня, а не на дорогу.