Попытки любви в быту и на природе - Анатолий Тосс

И я засучил рукава и взялся за дело.

— Значит, так, — взялся я. — Уединенное место, рядом никого, пустынно. Ночной пляж, например. Хотя, где тут пляж взять? Нет, лучше лес или парк.

— Сокольники, — подсказал Илюха.

— А хоть бы и они, — согласился я. — Но удаленное от прохожих, глухое место.

— Там, кстати, таких полно, я не раз проверял, — снова встрял Б.Б.

Итак. — Я сдержался и не обратил внимания на то, что меня постоянно перебивают. Постарался не обратить. — Середина дня, но ближе к вечеру. Небольшая полянка, вокруг нее березки. Бабочки порхают между ромашками, божьи коровки стрекочут, кузнечики с травинки на травинку сигают почем зря, муравьишки пробивают в черноземе новые тропы. В общем, вся эта мелкая лесная тварь, которая обычно кусается и за шиворот лезет… Одним словом, романтика и идиллия в полном масштабе.

Я подождал, пока присутствующие представят масштаб идиллии.

— А вот и Инфант, — ввел я одним штрихом героев, — который прижимает свою девушку к стволу белокурой березы. Видимо, для упора. Чтобы скоро самому прижаться к девушке. Она в летнем платье с глубоким вырезом пониже шеи, подол развевается от порыва летнего бриза, беззастенчиво открывая нижнюю часть ее стройных ног. Светлые волнистые волосы спадают ей на лицо. Алые губы приоткрыты в ожидании…

— Волосы у нее темные, — попытался встрять Инфант, но его уже никто не слушал. Слушали только меня.

…Инфант находит ее губы своими и прижимается к девушке еще плотнее. Раздается легкий стон. Наверное, березы, на которую они вдвоем сильно напирают. Руки Инфанта не стесняются в выборе частей тела. Все, что попадается, все на пользу, все идет в дело. Девушка начинает трепетать. Да оно и понятно: романтика вокруг, бабочки, повторяю, порхают, жучки, паучки, в общем, вся эта… — я развел руками, охватывая все разом, — …хренота. Мизансцена, одним словом. Все настраивает, вдохновляет к любви, да и сам Инфант, вот он здесь, рядом, бери — не хочу. Но она не берет, не хочет! Как ее зовут?… Ну да ладно. Не хочет она, и все! Хотя Инфант и предлагает.

«Может быть, давай… — заглядывает ей в глаза Инфант. — Давай, ну что тебе стоит? Посмотри, какая мягкая трава-мурава под нами».

«Не могу, — отвечает она, тяжело дыша в лицо Инфанта. — Слишком серьезно к тебе отношусь. Мне надо быть уверенной в нас обоих».

«А если хоть как-нибудь, хоть что-нибудь… — предлагает готовый к компромиссу Инфант. — Что-нибудь, что не требует полной уверенности в нас обоих. Лишь частичной требует. А частичную уверенность я все-таки должен у тебя вызывать, все-таки целый месяц уже вот так с тобой… Давай, ну что мы, не найдем путей, что ли? Если вон даже муравьишки в черноземе…»

«Нет, не могу, — отказывается девушка еще раз. — Я цельная, я не размениваюсь по мелочам. Я не останавливаюсь на полдороге. Да и слишком серьезная я по отношению к тебе. И должна быть уверенной».

И Инфант снова приникает губами к ее губам, раз большее не доступно, и снова выискивает руками по максимуму, и снова раздается стон, и снова непонятно, откуда он взялся. И так оно продолжается и, завихряясь, уходит в вечность…

Я перевел дыхание, оглядел собравшихся и спросил:

— Ну, как оно, нормально?

— Хорошо, хорошо. Про завихренную вечность непонятно, конечно, но это не важно. Давай раскручивай дальше, — подбодрил меня Илюха. А вот Инфант не подбодрил.

Он только звучно сглатывал что-то у себя во рту и тяжело, натужно дышал. Потому как, догадался я, он уже не здесь, а там, в лесу, у березы, с девушкой своей в легком платье с глубоким вырезом и с длинными светлыми волосами.

Ну и пусть будет там, если ему там лучше, подумал я по-доброму.

— Ну вот, — продолжал я, ободренный собравшимися. — И тут эту лесную идиллию, это многоголосье певчих птиц, это шуршание плотной листвы, этот порыв летнего, легкого ветерка — всю эту, одним словом, туфту… обрывают вульгарные, хамские и подозрительно нетрезвые мужские голоса. Которые наперекор идиллии и щебетанию, ну и прочему орут по-наглому уличную, дворовую песню. Что-то типа:

Вот, новый поворот,Что он принесет,Пропасть или сброд… — и так далее.

Короче, эти пьяные голоса с пьяной своей песней не предвещают двум нашим лирическим любовникам никакой лирики.

«А!!!.. — трепетнее прежнего прижимается к Инфанту девушка и пуще прежнего бьется об него мелкой, раскатистой дрожью. — Хулиганы, — говорит она торопливым шепотом. — Мне страшно. Давай уйдем».

А солнце уже подобралось к своему закату, и в лесу повеяло вечерней зябкой прохладой, и еще туманными призраками ночной природы, и еще отсутствием милиционеров, физкультурников, егерей и вообще отсутствием кого-либо, кто мог бы вмешаться и воспрепятствовать. В общем, не по нежным девушкиным нервам сделалось в лесу.

«Да нет, — отвечает девушке ее верный Инфант, — лучше мы здесь под сенью этой березки сбережемся. Авось они нас не заметят, пройдут мимо и уберутся восвояси. И вообще, — надвигает он на нее уверенно, — тебе со мной нечего бояться. Со мной они тебе ничего не сделают».

И девушка сразу начинает бояться меньше. То есть она все еще стучится дрожью об Инфанта, но теперь значительно мельче, и вообще непонятно, по какой именно причине. Потому что Девушки обычно имеют глупость полагаться на своих кавалеров. В разных вопросах, но прежде всего в вопросах местного хулиганья.

— Вот это хорошо, — отозвался Илюха. — Особенно этот поворот про то, что ей нечего бояться. Потому как если в первом акте на стене висит ружье, то в последнем оно непременно должно выстрелить.

— А? Чего? — очнулся от слова «выстрелить» погрязший в мечтаниях Инфант. — У меня еще и ружье будет? Хотелось бы двустволку, чтобы обоих насильников одним залпом. Потому что, когда они начнут меня… — и он пустился в ненужные словопрения, так как с детства не заладилось у него с отечественной классикой и он мало что знал про «ружье на стене» в первом и последнем акте. Он вообще мало что знал про акты, тем более театральные. Потому что был он неудачно образован, этот Инфант, особенно в драматургической области. Ну и во всех других примыкающих к ней областях.

Так вот, — нисколько не отвлекся я, — девушка дрожит меньше, а хулиганские голоса раздаются все громче. То есть по всем приметам движутся подвыпившие хулиганы прямо к той самой полянке, на которой страстно расположились влюбленные. Как будто у хулиганов какой-то специальный нюх на этих влюбленных выработан. Или же они какой-нибудь аппарат используют, чутко улавливающий наэлектризованное сверх меры поле, распространяемое сексуально возбужденным Инфантом. Да и девушкой распространяемое тоже. Что-то вроде миноискателя. То есть просто-напросто безошибочно они направление выбирают.

«Бежим, бежим скорее», — шепчет нежная девушка.

А песня про поворот раздается все ближе и все агрессивнее.

«Да нет, затаимся лучше», — прижимает ее плотнее к березке Инфант.

И тут два хулигана в обнимочку, такой абсолютно хулиганской походкой вваливаются на поляну. И оба влюбленных, увидев их, наконец, воочию, по одному их виду понимают — хулиганы. А девушка еще и понимает — насильники.

Тут я посмотрел на одного из предстоящих хулиганов, сидящего здесь же, напротив, и балдеющего вполне от моего изобразительного описания. Плохой из него выходил хулиган, ненатуральный, неестественный. Такой и ребенка, ночью забредшего на заброшенное кладбище, напугать не сможет, не то что взрослую девушку в приличном московском парке.

— Б.Б., — предложил я Илюхе, — тебе все же надо как-то преобразиться. В смысле внешность поменять. Огрубеть, что ли, повадки другие освоить — более жесткие, развязные. Иначе не быть тебе преуспевающим насильником. Ты сам в свободное время подумай об этом. И Илюха согласно кивнул, понимая.

— Может, ему шрам через всю щеку засадить? Свежий? — предложил не в меру возбужденный Инфант, но не нашел среди нас отклика.

— Ну, ну, давай, продолжай, — поторопил меня Илюха. — Здорово у тебя, стариканер, все же получается, гладко и образно. Вот учись, Инфант, у товарища, смотри, каким мастер своего дела должен быть. Не то что ты! Тебе лишь бы в живого человека чем-нибудь засадить. В девушку не получается, так в меня хочет. Шрам, говорит, свежий. Надо же, придумал. Ну ладно, давай, Розик, плети узор повествований, двигай пьесу к зениту.

Ну а дальше, — продолжил я, — завязывается между ними диалог, ну между влюбленными и хулиганами. Хулиганы некрасиво ерничают, издеваются, пошлостями всякими грубят и намеками откровенными девушку запугивают. Может быть, даже ненормативная лексика где-нибудь проскользнет. Но над ней мне особенно тщательно поработать придется, когда я буду текст диалогов составлять, над каждой ненормативной фразой в отдельности. Потому что ненорматив, чтобы он искренний и смачный вышел, — это особый и очень тонкий труд. С ним легко на фальшь сбиться.