Капкан - Синклер Льюис

Перед бревенчатой, крытой толем хижиной (куски жести, с помощью которых держался толь, проржавели под многолетними дождями) сидели трое в рабочих комбинезонах.

Получив в ответ на свое приветствие ворчливо-дружелюбное «Наше вам!», Ральф и Вудбери подсели к ним.

Семнадцать минут собрание обсуждало вопрос, пригоден ли под косовицу участок к северу от Оленьего озера. Девять минут шел ожесточенный спор о том, почему у Пита Ржечки нынче утром не завелся подвесной мотор — не: тот, что Пит купил в позапрошлом году у Гарри Ларсена, а новый, который у него на красной весельной лодке.

Ральф и Вудбери обратились в бегство. Перед домиком местного врача тоже собралось общество: четверо мужчин и женщина в переднике стояли и слушали сообщение доктора о том, как у старой миссис Бджоун дела с ревматизмом… Однако то был, судя по всему, чисто семейный совет, и посторонним здесь делать было нечего…

— Слушай! — взыграл Вудбери. — Знаешь, что мы придумаем? Местный-то полисмен здесь живет, на поселке. Ну-у — это такие ребята, такой прожженный народ… Мы его с тобою раскопаем да сразимся в покер! Ты еще не видал, как здесь, на Севере, играют в покер! Ух ты! Если кто и умеет, так это местные: и трапперы и купцы — то есть все поголовно, даже кое-кто из индейцев У самого две двойки на руках, а торгуется. Да я, брат, если хочешь знать, своими глазами видел: один скупщик мехов — все спустил, двадцать долларов оставалось за душой, — так он и эти до последнего цента поставил на карту. Страшное дело! Кругом леса, бревенчатая хижина, прямо за окном толстенные сосны, на столе коптит одна-единственная керосиновая лампа, а они сидят и режутся до рассвета. А как взойдет солнышко из-за озера, все бултых в воду. Вот это жизнь!

Ральфу подумалось, что для него лично это не жизнь, а каторга, но он изобразил на своем лице широкую улыбку и с самым оживленным и заинтересованным видом, на какой был способен, поспешил вслед за Вудбери — а тот уже мчался к дому полисмена, пересыпая восторги по адресу покера восклицаниями:

— Вот увидишь!.. Обрадуется до смерти! Обеими ручками ухватится за такой случай… Их тут хлебом не корми, дай подбить нашего брата, приезжего, на картишки и облапошить! Только со мной это не выгорит, дудки! Вот увидишь!..

Ральф мысленно прикинул, какую сумму ему нынче проиграть, ассигновал тридцать долларов и перешел к разработке коварного плана-как ретироваться с поля боя до полуночи.

Было половина десятого, а над мутными водами Фламбо, сквозь кроны прибрежных ив, на обложенной листовым железом долговязой трубе заброшенной леей* пилки все еще полыхал закат.

В чистеньком желто-белом коттедже местного полисмена было тихо. Постучались. В ответ — #9632; ни звука.

— Черт-те что! — оторопело произнес Вудбери. — Полдесятого… Ложиться спать, по обычаям стольного града Белопенное, рановато — через четверть часа еще куда ни шло. Предаваться бурным светским радостям*, то есть ходить по гостям — наоборот, неслыханнопозвано. Тут что-то не так. Не иначе нашего полисмена зарезал во сне Берт Бангер.

Из соседней хижины — беленой, бревенчатой, с крохотным палисадником, весело пестревшим анютиными глазками и чахлым шиповником, — показался и заковылял к ним согбенный старичок с серебристой бородкой и в очках, съезжающих на кончик носа.

— Ищете, что ли, кого?

— Полисмена.

— Полисмена?

— Да.

— Случилось что?

— Нет.

— А-а. Ну да. Приезжие сами-то?

— Приезжие. А что он…

— Небось, на пароход завтра?

— На пароход. А что, он спать лег, полисмен, или как…

— Чего?

— Спать он, что ли, лег?

— Полисмен-то? Спать?

— Ну да.

— Что вы! С какой стати! — Старец был удивлен и даже несколько обижен. — Они с хозяйкой пошли к Миллигану. Сегодня доставили газету из Виннипега — они и пошли решать кроссворд.

— А в покер он бы, по-вашему, захотел сыграть?

— Кто? Полисмен? Да он же адвентист седьмого дня! В нем ни одного порока нету, то есть ни единого. Ну, само собой-табачок пожевать либо там самогончику хлебнуть самую малость, когда, скажем, зацапает у кого аппарат, — это не без того. А так — ни-ни, сэр. Положительный мужчина, строгий. Вот я, к примеру, когда был траппером… давненько дело было, в торговую-то компанию это уж я потом поступил: служил, служил, а тут ревматизм, — а дочка моя, она как раз вышла за Эда Тоггермана — славный малый, самостоятельный такой, работящий, когда не выпивает, — так он мне каждый месяц шлет шестьдесят долларов, день в день, как часы; он ведь теперь устроился на лесосклад в Риджайне, зарабатывает прилично… Да, так я это к чему? Я-то сам, когда был траппером, нет-нет да и перекинусь в картишки; правда, особого пристрастия и тогда не имел: чем в карты дуться, завалишься лучше спать, — самое милое дело. Ну все же, если вам, джентльмены, так желательно, отчего не уважить? Могу. Как играть, вроде помню, не сомневайтесь — и внучку мою можно позвать. Девчонка шустрая — огонь, даром что еще двенадцать не стукнуло. Только она не Эда будет дочка, а второй моей дочери, которая в «Бонтоне» работает. В покер-то вот не знаю, играет ли, а в казино со своей мамашей — это уж доподлинно…

Они отвратили от себя угрозу покера в семейном кругу. Они уселись у своей палатки: один — на опрокинутом ведерке, другой — на ящике с консервированным грушевым компотом, и стали наблюдать, как струится река.

Река струилась нормально.

Еще не было одиннадцати, как они пошли спать.

Для Ральфа его спальный мешок был полон того же милого игрушечного очарования, что и палатка. На мягчайшем гагачьем пуху, изнутри стеганный, а снаружи крытый ярким зелено-коричневым брезентом. Кнопочки, ремешки, пряжки — имелся даже специальный козырек, чтобы не мокла голова, если дождь. Целый домик! Ральф юркнул внутрь. Как непривычно и вместе как уютно в этой уединенной пещерке!..

Он начал раздеваться, но не тут-то было.

— Ты что это вздумал? — фыркнул Вудбери. — Эх, ты, фитюлька! На Севере, кроме башмаков и пиджака, на ночь ничего не снимают! И потом… Ба-а, да ты уж не полушку ли с собой приволок?

Ральф действительно привез подушку — и еще какую славненькую, из лучшего пуха. Да и что за сон без подушки? Нет, он любил уткнуться в подушку, зарыться в нее, отгородиться ею от назойливого мира с его надоевшими за день звуками. А он-то еще гордился, что у него такая практичная дорожная подушечка, крытая немарким ситцем с пестрым веселым рисунком: длиннохвостые попугайчики в орхидеях! На такой всякому лестно прикорнуть!

— Ну, а если и подушку, что такого? — пискнул он.

— Боги милосердные! Одного места сколько занимает! Трехсуточный запас провианта! А потом — тебя тут все засмеют, если и дальше будешь эдакой бабой. Скатай пиджак и спи, будь мужчиной!

Ральф послушно скатал пиджак, но с тем, чтобы спать на нем как мужчина, дело обстояло сложнее.

В первые секунды, измученный утомительной дорогой и перебранкой у Бангера, он растянулся в своем мешке с наслаждением. Но утоптанная земля на речном берегу оказалась поразительно твердой. Чем больше у него слипались глаза, тем ожесточеннее она вгрызалась ему в тело. Она вздымалась под ним и наносила ему удары. Плечи и тазовые кости стали неразрешимой проблемой. Они непрестанно стукались о землю и ныли, как от побоев.

Вудбери на какие-то мгновения забылся сном и захрапел, но и его пробрала эта неподатливая земля; он заворочался и что-то невнятно промычал спросонья. В палатке еще не совсем стемнело. Ральф лежал, изучая дкойные швы, простроченные вдоль конька, мечтая погрузиться в сон, но о том, чтобы «погрузиться» куда бы то ни было на этой твердокаменной почве, не могло быть и речи.

А этот туго скатанный пиджак, на котором обязан спать настоящий мужчина, — точно сосновая доска у тебя под щекой.

— Не спишь? — буркнул Вудбери.

Ральф промолчал.

— Спишь, что ли?

Ральф снова не отозвался. Почему-то — он и сам хорошенько не понимал почему — его так и подмывало запустить в Вудбери тяжелым предметом. И гладким: чтобы ловчей было ухватиться.

— Земля, собака, до чего твердая: все кости ломит. Ладно, надо привыкать. — И с этим гениальным заключением Вудбери повернулся на другой бок и, судя по всему, заснул.

Чувствуя, как у него постепенно немеет все тело, Ральф лежал и думал — старался забыть и вспоминал опять, что, в сущности, ничто не мешает ему расстаться с Вудбери и что сейчас как раз последняя возможность это сделать. Он рисовал себе туристские гостиницы в Мэне: стройные сосны, ничуть не хуже, чем здесь, и озеро, сулящее те же радости, но при этом пища, рассчитанная на желудки, не утратившие представления о собственном достоинстве, вполне сносные кровати в благоухающих смолой бревенчатых хижинах. Ему припомнились гостеприимная старенькая гостиница на вершине холма в Нью-Гэмпшире, пансиончик в Баварском Оберланде, где за резными карнизами крестьянских домиков встают горы, таверна на побережье Бретани, бегущая сквозь вереск тропинка в Шотландии. Каких-нибудь шесть суток — и он на пароходе, среди культурных людей, которые умеют разговаривать не только про муниципальные акции и чулочный бизнес. Двенадцать суток — и он сходит на берег в Саутгемптоне и снова видит знакомые фабричные трубы и рекламы бульонных кубиков «Боврил», вдыхает волнующий, попахивающий дымом воздух — предвестник далекого Лондона.