Винс и Джой - Лайза Джуэлл

Джой позволяла Кирену себя трогать не из жалости. Не из благородных намерений. И не из страха. И не из благодарности. Она позволяла ему это просто-напросто потому, что не считала, что у нее есть право отказать. Если бы она в какой-то момент сказала Кирену «нет», это значило бы, что она считает себя в чем-то лучше него. И хотя любой с первого взгляда определил бы, что Кирен объективно не дотягивает до уровня Джой, а ее родители не скрывали отвращения к благонамеренному, но неприятному молодому человеку при одной мысли о том, что он может хоть пальцем тронуть их драгоценную, нежную девочку, Джой ничего этого не видела. В ней не было ничего особенного, и она не имела права отказывать людям в их сокровенных желаниях.

К счастью для Джой, Кирен никогда не просил ее девственности. Он столь же ценил ее девственность, сколько сама Джой ею тяготилась. Он взял ее за руку, а глаза его наполнились слезами, когда Джой сообщила ему, что у нее еще ни с кем не было секса. По убеждениям Кирена, девственность Джой была таким бесценным сокровищем, что на него не имел права посягать никто в мире, а уж тем более он сам.

Они расстались через два года. Джой больше не смогла выносить бесконечные часы бесплодных, бессмысленных ласк на узкой кровати и поняла, что покончить с этим можно, только разорвав отношения. Он так рыдал, что у него в носу запузырились сопли, но в остальном повел себя достойно. Через неделю он принес ей на день рождения мягкого медведя и желтые цветы, и больше она его не видела.

В первый день учебы в подготовительном колледже Миранда, одна из школьных задир, проявила к Джой внезапное расположение. Она одаривала Джой сигаретами, травкой и маленькими синими таблеточками, пока одним осенним вечером, спустя два месяца со дня начала их дружбы, когда они смотрели закат, сидя у окружного Лондонского шоссе и попивая бурбон, Миранда внезапно повалила Джой на траву и сунула ей в рот свой язык.

Джой позволила ей исследовать свой рот и контуры зубов, и Миранда была в восторге. Она даже позволила Миранде задрать свою футболку и облизать соски, но ни одна из них не имела понятия, что делать дальше. Их дружба сошла на нет, когда Миранда встретила на каникулах взрослую лесбиянку, которая научила ее всему, что нужно, и Джой с тех пор оставалась совершенно нетронутой.

Джой не очень представляла, что такое секс или страсть. За свои почти восемнадцать лет она не встретила никого, с кем ей хотелось бы заняться сексом, никогда не чувствовала возбуждения или покалывания в низу живота. Сама мысль о том, что кто-то может в нее проникнуть, казалась ей чуждой – словно целиком проглотить вареное яйцо, или протянуть из одного уха в другое леску. Она влюблялась в поп-звезд и актеров и в недостижимых мальчиков из соседней престижной школы, но она никогда не испытывала настоящего сексуального влечения.

До этого момента.

Она наблюдала, как Винс идет к ней через паб, неся в руках две пинты светлого пива. Ей нравились его густые, светло-каштановые волосы, ниспадающие мягкими волнистыми прядями спереди и коротко подстриженные по бокам и сзади. На нем была черная футболка, заправленная в черные суконные брюки. Крепкая, гладкая шея, широкие, сильные плечи. В красивых, больших ладонях пивные кружки казались хрупкими. Он был человеком, с которым она хотела бы потерять девственность. С места в карьер. Прямо так.

– Итак, – сказала она, задержав дыхание, когда он сел рядом, – расскажи про шрамы.

Да, и еще одно насчет этого Винса – с ним она легко могла говорить о чем угодно.

Он улыбнулся и провел по ним пальцами.

– Ааа, – протянул он, – шрамы. Ты правда хочешь знать?

– Ага, – кивнула она.

– Хорошо. У меня была операция. Год назад. У меня из челюсти вынули кусок кости, вставили спицы, все такое.

– Ничего себе. Зачем?

Винс пожал плечами.

– Чтобы избавить меня от уродства.

Джой рассмеялась.

– В смысле – «от уродства»?

– В смысле, я выглядел странно. У меня был неправильный прикус, вот такой, – он выдвинул вперед нижнюю челюсть, – и из-за этого были проблемы с едой, зубами и вообще, и поэтому мне сделали операцию. Они работали над костью вот здесь. – Он показал на шрамы.

Джой содрогнулась.

– Больно было?

– О да. Жуткие мучения. Я не мог нормально есть еще несколько месяцев, очень похудел. Весил меньше шестидесяти килограммов, когда они сняли скобы. Выглядел как скелет. Настоящий ад – не мог ни говорить, ни глотать, ни двигать челюстью. Целый год я только слушал музыку и пил антибиотики. Просто кошмар.

– Боже, бедняга. Теперь все в порядке?

– Да. Ну, почти. Еще немного побаливает, затекает по утрам, зевать не очень приятно…

– А ты… Ты… Я хотела спросить, насколько ты был уродлив?

– Ну, ребята в школе считали меня весьма отвратительным. Называли «Дынеголовый».

– Дынеголовый? Почему Дынеголовый?

– Из-за фамилии.

– Твоя фамилия Мелон?

– Ага. С двумя «л».

– Серьезно?

– Ага. Меллон. Могло быть хуже. Я мог оказаться девчонкой с огромными сиськами.

– А по-моему, красивая фамилия.

– Считаешь?

– Ага. Мне нравится.

– Хм. Раньше я об этом не задумывался. Даже хотел поменять ее после того, как мама вышла за Криса, – взять его фамилию.

– Какую?

– Джебб.

– О нет, – она со вздохом покачала головой, – Меллон – куда лучше.

– Думаешь?

– Господи, да. Если хочешь, давай поменяемся.

– Зачем? Какая у тебя фамилия?

– Даунер. Мило, да?

– Ну да, неплохо. Особенно в сочетании с твоим именем. Прямо оксюморон[2].

Джой улыбнулась.

– Вроде того, – сказала она. – У врачей я имела колоссальный успех.

– Врачей?

– Да, врачей, – вздохнула Джой. Ей хотелось ему рассказать. Хотелось, чтобы он знал. – Думаю, будет справедливо сообщить тебе, что ты сидишь в пабе с психом.

– Ну да, конечно.

– Серьезно. В этом году я провела в больнице четыре недели. Нервный срыв. – Она умолкла и напряженно улыбнулась, ожидая его реакции, но заранее зная, что он поймет.

А потом она рассказала ему все – то, что ни рассказала бы никому, грязные и жалкие подробности. Рассказала, как вернулась домой из школы и обнаружила отца, сидящего на кухонном стуле со спущенными брюками, и Тони Моран, соседку, у него на коленях, и как Тони Моран продолжала самозабвенно прыгать на ее отце, когда Джой вошла, а отец смотрел через плечо Тони в немом ужасе.

Она рассказала ему, как отец дал ей 500 футов хрустящими купюрами по 10 футов, чтобы она не рассказывала матери, и как она потратила деньги на одежду, но вернула все в магазин на следующие же выходные, потому что чувствовала себя ужасно виноватой. А потом она спрятала 500 футов в шкаф, в коробку из-под обуви, и несколько недель наблюдала, как ее мама раболепствует перед отцом, готовит ему ужин, чистит ботинки, массирует ему вечером ноги, пока он лежит на диване, в то время как он продолжает интрижку с Тони Моран. Рассказала ему, как хотела рассказать все маме, но не решалась, слишком боясь последствий, которые, как она знала, сильнее ударят по маме, чем по отцу, и как она научилась узнавать запах Тони Моран, когда отец возвращался домой с гольфа или с заседания комитета.