Огненный крест - Н. Денисов

– Я ведь, в отличие от кадетов – тоже из Советского Союза. (Да, так и сказал – из Советского Союза!) До войны окончил физкультурный институт. Женился. Работал инструктором физкультуры в Ялте, в Доме отдыха. Когда началась финская война, поехал в Киев и стал просить, чтоб зачислили добровольцем в лыжный батальон. Приняли. Это было во второй половине февраля тридцать девятого года. Выдали мне шапку, полушубок, валенки, «сидор». Лыжи не успел получить – война кончилась... Ну а на фронте против немцев, тяжело раненый, попал в плен... Оперировали в немецком госпитале, подлечили, отправили на работы. Отгружали мы на платформы артснаряды. Дело было в Австрии. Там же познакомился со своей нынешней женой Шурой. Она была угнана из Крыма на работы в Германию. Это половина истории моей...

Когда закончилась война, оказались мы в американской зоне оккупации. Ехать домой? Многие ехали. Но и многие знати, что нас там ожидает! Лагеря. Колыма. А Шура рвалась на Родину. Попрощались с ней, она переехала в советскую зону...

Мне же в те дни в американской зоне встретился земляк-офицер из нашей Ялты. До войны мы хорошо знали друг друга. Так вот, земляк успел уже съездить в отпуск. Видел и мою жену. Рассказал мне, что она вышла замуж, родила дочку. У нас с ней был сын. Передала мне, что у неё новая жизнь, новая семья...

Шура потом мне рассказывала о порядках в советской зоне. Встретили их как врагов народа: ублюдки, предатели! Построили и издевательски объявили, что никаких поездов и машин не будет, пойдёте, мол, домой «пешим порядком».

Несколько мужчин задумали побег из советского лагеря, сказали девчатам: кто согласен, присоединяйтесь! Согласились четверо, в том числе и Шура. Бежали ночью, подальше от постов и комендатур, лесами. Местные жители дорогу показывали. Добрались до американской зоны. Там удивились: почему вы не хотите возвращаться на Родину? Если вам не нравится ваш Сталин, переизберите его...

Словом, опять мы встретились с Шурой, поженились. А в сорок девятом оказались в Венесуэле. Шура, как учившаяся раньше в советском мединституте, поступила работать в клинику, на жизнь сносную хватало её зарплаты, я же в то время попал в госпиталь. Неожиданно дала знать о себе тяжелая фронтовая рана...

В это время мы подъехали к ипподрому, трибуны которого буквально взрывались многоголосым гулом. Маликов остановил машину и мы вышли, наблюдая с возвышения за тем, что свершалось на беговом круге. Там, внизу, гарцевали седоки, разминая тонконогих, изящных скакунов.

– Вон, взгляни на трибуны, – сказал Маликов, – Бумажки в руках у каждого зрителя. Все делают ставки и почти все проигрывают. Много тут азартных ловцов удачи – больше из так называемых бедняков... Да, мы из бедности не так выкарабкивались! Берегли каждую копейку... А эти... Беспечный народец – местные...

Вздохнул, возвращаясь к прерванному рассказу:

– Да, вот детей у нас с Шурой нет. Она вначале боялась, что вернусь к первой жене, к детям, а что ей делать одной с детьми, если заведем, в чужой стране? Так вот и прожили. Я занимался в фирме продажей автомобилей и запчастей. Построили дом, купили три машины. Обеспечили себе старость. Но кому все это достанется? Шура еще полдня работает в клинике. Я остаюсь дома один. Беру веник, тряпку, делаю приборку в доме, во дворе. Читаю газеты, езжу по магазинам...

«Так вот и прожили...» – застревает в моем сознании фраза.

Опять катим по городу. Молча какое-то время, углубясь в свои думы. Молчит и мой «экскурсовод». Боковым зрением невольно вдруг отмечаю, что Маликов почти ровесник моего отца, тоже бывшего фронтовика. Да вот такие разные судьбы! Отец мой уже десятый год лежит под холмиком на родных окунёвских могилках. Горит красноармейская звезда на памятнике. Над степным погостом, в вышине небес, стоит белёсое облачко и кружит коршун. Мы, сыновья, приезжаем из города в тёплую пору, чтоб постоять у отцовского холмика, прополоть траву, подкрасить оградку. Возле неё уже хорошо подросла сирень. И всякий раз из сиреневого куста выскакивает длинноухий заяц (всякий раз!) и как-то нехотя, ленивыми прыжками скрывается в ближней осоке...

Мне чудится в этих всегдашних встречах с зайцем и кружащем коршуне – нечто мистическое: отец был охотником – по началу любителем, как говорят, затем профессионалом, состоял в штате районной охотконторы, промышлял ондатру, случалось и лесостепное зверьё наших мест. И теперь «меньшие братья» не оставляют, приходят к нему в том немыслимом неземном и земном мире – и погоревать, а может, и порадоваться естеству этого мира: в родных всё ж пределах, в отчем лесостепном пространстве родины...

А тем временем Виктор Алексеевич прицеливается взглядом к обочине дороги – выбирает место для парковки машины. Говорит, что побродим немного пешком, заглянем в магазины, да и вообще – пешему и море по колено! А с этим «лимузином»... Пусть подождет, мол, погуляем... Останавливаемся, зацепившись колёсами за бордюр тротуара. Водитель вынимает из-под сиденья железяку с двумя замысловатыми захватами, похожими на полицейские наручники, прищелкивает ими педаль «газа» и рулевую баранку:

– Чтоб не угнали!

– Знакомо...

– Смотри, один уже прицелился! К самой дорогой марке... Да во-о-н, в центре перекрестка. Скоро угонит...

Кручу головой, присматриваюсь, где этот угонщик потенциальный, примеченный моим гидом, но ничего подозрительного обнаружить не могу. Окрестности перекрестка и центр его заставлены множеством разномастных авто. И которая тут самая дорогая «иномарка» – попробуй разберись. Тем временем мы успеваем зайти в банковскую контору с распахнутым на жару улицы центральным входом. Маликов ведет разговор с одной из сотрудниц банка, чьё окошечко над стойкой как раз напротив распахнутых дверей учреждения. Так же быстро покидаем помещение, переходим перекресток на зеленый свет светофора. На ходу ловлю пояснения Виктора Алексеевича о том, что он еще попросил знакомую сотрудницу банка присмотреть за его «развалюхой», хоть и старенькая, а всё равно жалко, мол, в Каракасе ежедневно угоняют по шестьдесят легковых, а находят редкие единицы...

– А-га, этот-то продолжает своё... Видишь, вон он в пестрой рубашке! Заметил? Головой не крути, не давай понять, что заметил...

– Так надо ж какому-нибудь полицейскому сообщить...

– Ну-ну... Это ж одна команда. Ты ему сообщишь, а другой полицейский за углом пулю в тебя всадит... Мафия!

Переходим улицу, вливаемся в толчею пеших на тротуаре. Протестные силы борются в моей груди. Как же так, мы ж свидетели! Так же не должно быть: молчим, обнаружив вора! И увлекаемый Маликовым, подцепившим меня под руку, все ж успеваю, не переборов этого протеста в душе, оглянуться. Воришка уже вставляет в дверной замок машины ключ, а может быть, хитроумную отмычку...

Воскресенье. С утра пошли в русский православный храм, где ведет службу родной брат Георгия Григорьевича – отец Павел. Седовласый, очень живой, энергичный человек. Прихожан немного. Все друг друга знают, по-приятельски, точней, по-родственному приветствуют друг друга, прежде чем войти, перекрестившись, в распахнутые на жару железные врата храма. Строился он на «первые гроши» эмигрантов. В венесуэльской столице есть еще две православные церкви, но нет священников. Впрочем, и отец Павел совмещает свою деятельность по окормлению немногочисленной, поредевшей к сей поре паствы с работой в зубной частной клинике. Он, как и его старший брат Георгий Григорьевич, зубной врач. До полудня в обычные дни ведет приём больных, затем облачается в церковные одежды. Но сегодня воскресенье и служба в церкви Святого Угодника Николая ведется с утра.

Знакомлюсь с другими русскими. Игорь Романович Ратинов. Кадетом он не был, учился в гимназии. И я примечаю в разговоре с ним, для которого мы устроились на уютную лавочку под раскидистым кустом незнакомого мне тропического растения, что он несколько иронично отзывается о «кадетском братстве», которым так дорожат мои новые друзья. И Волков потом скажет: «Они нам все-таки завидуют! Ну а как мы этих гимназистов можем принять в свой кадетский круг? И называть их «кадетами»? Не-ет... Точно так же никогда не бывавшего в Сибири человека, не испытавшего сибирских морозов, как называть сибиряком?!»

Игорь Романович сыплет «деталями» из истории России. Прошлой. Нынешней. Говорим, конечно, и об «этой перестройке».

– Кто такой Горбачёв, понятно уже – болтун, демагог, сдаёт вас американцам, а кто этот Ельцин или Эльцин, как упоминают его в газетах на разные лады, мы тут пока не разобрались.

– У нас пока тоже не все разобрались... А пора бы!

Подсела миловидная женщина, с интересом прислушивается нашему разговору.

– Вот познакомьтесь, человек из России, – говорит Ратинов.

– Катя, – называет себя она и протягивает руку. – А я уже поняла, что вы оттуда... Ну и как там?..